Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

• Название: Мы — разведка. Документальная повесть
• Автор: Иван Бородулин
• Издательство: Мурманское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1970

В своей книге «Мы разведка» И. А. Бородулин рассказывает о том, как воевал он и его боевые друзья. К концу войны на личном боевом счету разведчика было 19 «языков» (пленных), захваченных им в дерзких и отчаянно смелых операциях, и несколько десятков уничтоженных в рукопашных схватках врагов…

---

— Пойдете, когда получите приказ, — сердито сказал капитан, — а пока слушайте, смотрите и не делайте глупостей.

Еще три ночи мы «слушали» немцев на Горелой. Они вели себя нешумно — видимо, в траншеях сидели только ночные посты.

При обсуждении предстоящей операции Балухин настойчиво доказывал, что группе захвата надо отходить к своим только через озеро: перешеек немцы немедленно закроют огнем, и тогда не выбраться. Я утверждал, что пока фрицы очухаются, можно успеть пробежать триста метров под гору и проскочить перешеек, не связываясь с водой. Я исходил из того жизненного факта, что наши разведчики бегали куда лучше, чем плавали.

Доспорить не пришлось: нас вызвали в штабной блиндаж.

Подполковника Пасько — он недавно получил новое звание — и начштаба Каширского, судя по вопросам, больше всего интересовало настроение разведчиков. Мы сказали, что настроение в норме.

Тогда только Пасько приступил к делу:

— Мне доложили, что взвод готов добыть контрольного «языка». Это, конечно, похвально, но честно скажу, в успехе я не уверен. Враг настороже. Разведки тридцать пятого и двадцать четвертого полков дивизии уже несколько месяцев пытаются захватить «языка», но только зря людей теряют. Какая же гарантия у вас?

— А мы без гарантии, товарищ подполковник, — убежденно произнес Балухин. — Возьмем — и все, только бы он в траншеях был.

Договорились, что операцию проводим следующей ночью. Весь день готовились: проверяли автоматы, точили кинжалы, пригоняли обмундирование. От сапожника полка приносили заказанные нами легкие брезентовые сапоги, точно такие, какие мы видели у диверсионников в походе к Луостари.

Вечером отправились на передний край ждать темноты. Нет для разведчика более томительных часов, чем часы перед выходом на задание. В такие минуты в голову лезут разные мысли о целости собственной шкуры, о судьбе-индейке, играющей с человеком в «орла» и «решку», тяжело давит невесть откуда свалившаяся душевная усталость. Но как только вышел за передний край и началась работа — слетает вся сонливость, выскакивает из головы глубокая и мелкая философия, и ты становишься проворным, взрослым парнем, заряженным на дело, как надежный и пристрелянный пистолет.

Такая психологическая перенастройка является, по-моему, чуть ли не профессиональным свойством разведчиков.

Вот и на этот раз мои ребята, неповоротливые и какие-то снулые в окопе, преобразились в барсов, как только покинули траншею. Ступают упруго, мягко, неслышно, молчаливы, как призраки. Впереди, сразу за головным дозором, — группа захвата: Ромахин, Власов, Иванов и я. Лейтенант Балухин ведет группу прикрытия.

Немцы то и дело пускают осветительные ракеты, но нас это не тревожит, знаем, что они светят главным образом, для порядка и собственного спокойствия, — темноты фрицы побаиваются. Отмечаем, что со стороны Горелой — ни одной ракеты. Это хорошо, значит там не ждут.

Вот и перешеек. Справа и слева — вода. Рядом тяжело дышит Ромахин.

— Ты что? Устал?

— Нет, просто волнуюсь.

— С чего бы то?

— А я, когда все на мази, хужей всего переживаю. Сегодня, чую, возьмем.

— Не говори гоп.

— Серьезно. У меня нюх на фрица, что у овчарки…

Наш малоосмысленный разговор таким же свистящим шепотом обрывает лейтенант:

— Дальше пойдете одни. Прикрываем отсюда.

Я понял и одобрил решение командира. Лезть через перешеек всем взводом — дело глупое, можно нашуметь и все испортить, а до огневых точек на Горелой ручной пулемет и автоматы достанут из-за озера.

Пожимаю Виктору руку, и вот уже наша четверка усердно шлифует животами гальку и камни на перешейке. Гремим при этом, что морской прибой в тихую погоду, но все обходится благополучно.

Впереди, метрах в тридцати, темнеют проволочные заграждения. Подбираемся вплотную. Виктор Иванов ложится на спину и, вытащив ножницы, начинает перекусывать одну колючую нить за другой. Это у него получается классически — быстро и неслышно. Сергей Власов аккуратно делает свою работу — хватает с обеих сторон ножниц обрезанные концы и втыкает их в землю. Иначе проволока своим противным звоном насторожит и самого беспечного часового.

В проход лезем по одному, а дальше двигаемся уступами: Ромахин и я, сзади Иванов и Власов.

До траншей метров сорок. Ползем медленно, застывая и прислушиваясь после каждого движения. Небольшой подъем, и мои руки нащупывают упругую подушку дерна на бруствере окопа. Что там, в траншее? Сердце бешено колотится, рвется выскочить. Но страха нет. Даю себе секунду передышки, поднимаюсь на руках, подбираю ноги и прыгаю в темный провал окопа. Сразу различаю, как в нескольких метрах от меня справа растерянно поднимается рослая фигура немца. Кидаюсь к нему, рассчитывая оглушить прикладом, но в тот же миг сам получаю мощный удар в лицо и лечу на землю. В башке — туман, а когда сознание проясняется, вижу, что от немца таким же манером летит через меня Ромахин. Никак не пойму, в чем дело, но вижу, что немец безоружен. Зажав в руке нож, снова прыгаю вперед. Искры в глазах, и я опять на дне окопа. Подымаясь, вижу, как наш гигант Власов и Виктор Иванов давят гитлеровца к земле, а он, вырываясь, тянет руку к сигнальному проводу. Подбегаю и со злостью бью фрица по голове рукояткой кинжала. Немец мякнет, но все-таки успевает схватиться за провод. Повторяю удар. Гитлеровец затихает.

Оглядываться и раздумывать некогда. Вместе с Виктором помогаю Власову взвалить бесчувственное тело немца на плечи и машу рукой: «Отходить!» Все бегут вниз, к проволочным заграждениям, а я каким-то шестым чувством заставляю себя задержаться на бруствере. Слышу, как ребята отставили рогатку с проволокой и зашумели вниз, к перешейку. А в траншее все ближе и отчетливее стучат сапоги бегущих солдат. Бросаю в обе стороны по гранате и кубарем лечу с бруствера. Заграждение уже не помеха, и я со всех ног бегу к перешейку — благо сапоги легкие, а годы молодые.

Не добежал. И к счастью. На перешейке огненной стеной встают разрывы. Стучат комья, земли, камни, осколки. Резко забираю вправо и с ходу бросаюсь в темную холодную воду озера.

Сгоряча плыть легко, но вот начала намокать гимнастерка, погасли пузыри маскхалата, остыло тело, а ноги и руки стали деревянными. Спадает напряжение, и приходит дьявольская усталость, когда становится безразлично, что плыть, что не плыть. Замечаю, что вода вокруг нет-нет да и запенится строчками. Значит, немцы стреляют и по озеру.

И когда у меня уже не оставалось сил плыть, нога больно ударяется о камень на дне. Началась отмель. Но я не поднимаюсь, а, распластавшись в воде, перебираю руками по дну, как это делают не умеющие плавать. Так безопаснее.

И вдруг меня кто-то дергает за правую пятку. Стопа в сапоге теплеет, и я догадываюсь, что ранен.

Выбравшись на берег, определяю, что могу двигаться, если не наступать на пятку. Снять сапог и перевязать рану не решился: немцы продолжали минометный обстрел нейтральной полосы по квадратам.

Озябшему, мокрому, да еще с дыркой в ноге, мне одному в темноте среди разрывов ой как невесело. Стиснув зубы и прихрамывая, иду в сторону сопки Расохинской и вскоре разыскиваю условное место сбора. Здесь, под скалой, весь взвод. Нет лишь разведчика Михаила Сырина. Все живы и здоровы, если не считать двух легких осколочных ранений в группе прикрытия и моей пятки. Тут же пленный немец. Разведчики блаженствуют над кружками горячего чая: его сберегли для нас в термосах девчата-снайперы и Дима Дорофеев.

Мое появление не вызвало особой радости или удивления. Все посчитали, что так оно и должно быть, а мой связной, Ромахин, даже ухом не повел, продолжал рассказывать:

— Очухался он на Серегиной спине и заегозил — не хочется в плен. Мы конечно, его на ножки и толкаем: топай, гад, сам, мы тебе не лошади, да пошибче. Упирается фриц, головой крутит. Тут я его для воспитания в озерко. А вид держу — что утопить собираюсь. Искупался он, голубчик, и всю дорогу — хоть запрягай.

Иван заметно хвастался своей удалью, но ребята слушали его с удовольствием: веселый парень Ромахин.

Отдохнув немного, я разрезал брезентовое голенище, снял сапог и осмотрел рану. Она сильно кровоточила, пуля прошла навылет. Бинтовать пятку мне помогала Саша Плугова. Но у нас ничего не получалось — шелковый бинт все время сползал.

Пленный немец, заметив, как мы мучаемся, предложил свои услуги и в полминуты, с быстротой и четкостью опытной медсестры, сделал мне аккуратную и приятно-тугую повязку.

Все глянули на пленного с удивлением, как на фокусника. А я спросил, где он натренировался так здорово перевязывать раны.

— О, вы говорите по-немецки, — обрадовался «язык». — Видите ли, я врач, а на передовую попал в наказание, за оскорбление высокого должностного лица. Через неделю, срок наказания кончается, но, видно, надо мной висит злой рок.