Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

• Название: Мы — разведка. Документальная повесть
• Автор: Иван Бородулин
• Издательство: Мурманское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1970

В своей книге «Мы разведка» И. А. Бородулин рассказывает о том, как воевал он и его боевые друзья. К концу войны на личном боевом счету разведчика было 19 «языков» (пленных), захваченных им в дерзких и отчаянно смелых операциях, и несколько десятков уничтоженных в рукопашных схватках врагов…

---

Два Николая скрашивали нелегкую жизнь разведчиков и пользовались всеобщей любовью. Больше того, даже в работе, в деле, мы, не сговариваясь, старались уберечь их от риска, от пули.

На войне выходных дней не бывает, а особенно у разведчиков… Стрелки и те могут долгими месяцами сидеть в траншеях и ждать приказа, а разведка — их глаза и уши — каждый день должна быть «на товсь». Разведка должна, обязана знать, не сменились ли части противника, не подходят ли свежие силы, не затевает ли враг что-нибудь. Стало быть, надо смотреть и слушать без выходных.

В эти сентябрьские дни взвод вел наблюдение в центре обороны дивизии. Мы давно научились понимать противника по звукам и почти безошибочно могли определить, что сегодня, например, у большого дота на высоте Челнок стоит «рыжий немец», на флангах — «очкастый» и «дылда». Такие своеобразные клички мы раздавали всем фрицам, за которыми вели наблюдение. Прозвища помогали запоминать их характер и поведение. Мы знали, что «дылда» очень не любит темноты и дежурит, не выпуская из рук ракетницы, а вот «очкастый» очень красиво работает на ручном пулемете, выбивая выстрелами легкие мотивы. Кстати говоря, я сам немедленно обучился такому искусству и порой вступал с немцем в негласный поединок. Когда начинали работать два пулемета с высот Челнок и Орлиное гнездо, то прекращались все другие выстрелы. И немцы, и наши солдаты следили, кто лучше, красивее «сыграет» тот или иной мотивчик. Сейчас как-то странно вспоминать и писать об этом, но и такое в нашей окопной жизни было.

В одну из ночей, заняв обычный пост перед высотой Челнок, мы вдруг обнаружили, что там произошли изменения: все, что мы слышали на сопке до сих пор, пропало, а появились совершенно другие звуки. Это означало, что на Челнок пришла другая часть противника, и нам, по всей вероятности, снова предстоит брать «языка».

Об изменениях в обороне фашистов мы немедленно доложили командиру полка, но, вопреки ожиданию, нас не послали за пленным, а приказали продолжать наблюдение. Вскоре разведка установила, что немцы заменили войска на всем участке обороны дивизии.

Мы понимали, что противник непременно попытается и зять «языке» у нас. Из личного опыта я знал, что фашисты почти не проводят ночных поисков малыми силами, а стараются захватить «языка» в разведке боем, бросая в дело сравнительно крупные подразделения. Однако, такие попытки заканчивались для гитлеровцев печально. Они уходили восвояси, а вместо «языка» уносили порядочное количество своих убитых и раненых.

Насколько я помню, за всю войну из траншей нашей дивизии немцам не удалось взять ни одного пленного.

Дорогой ценой обошлась фрицам и разведка боем в сентябре 1942 года. В тот памятный день по какой-то причине мы дольше обычного задержались в траншеях и вышли за передний край, когда было уже довольно темно. Накрапывал мелкий осенний дождь. Подобравшись поближе к высоте Горелой, пригляделись и заметили, что в проволочном заграждении сделан проход. Это значило, что гитлеровцы с какой-то целью выйдут на ничейную полосу… «Наверное, минировать», — решили мы и, отойдя в сторонку, стали ждать дальнейших событий.

Прошло полчаса. И вот из траншеи показались немцы. Много. До батальона. Но странное дело, все они вооружены автоматами, обвешаны гранатами, у некоторых ручные пулеметы. Стало быть, фашисты идут не работать! Они идут к нашей обороне. Разведка боем!

Первая мысль — немедленно сообщить своим. Но затем прихожу к выводу, что до рассвета немцы наверняка действовать не будут, а за это время мы успеем не только предупредить командование, но и придумать, как проучить фрицев получше. Продолжаем наблюдать и видим, что батальон цепочкой продвигается к нашему опорному пункту правее высоты Орлиное гнездо. Но почему они так нахально двигаются там, где, как мы знали, располагаются наши минные поля?

Да, по всей вероятности, гитлеровские саперы еще прошлой ночью побывали тут и сделали проходы. Где эти проходы? Подойдут ли фрицы для утренней атаки вплотную к нашим позициям? На оба вопроса ответили сами гитлеровцы. Проходы на минном поле они отметили крупными валунами-ориентирами, потом залегли и притихли. Наша оборона не могла ни видеть, ни слышать их.

Я немедленно послал двух разведчиков на высоту Орлиное гнездо, приказав доложить обстановку непосредственно командиру полка.

Пасько принял меры. На Орлиное гнездо послал подкрепление — роту. Мои ребята вернулись с двумя отделениями автоматчиков и приказом: отрезать врагу пути отхода, а до того сидеть тише травы, чтобы не спугнуть фрицев.

Мы осторожно окопались и тоже затаились. До рассвета оставался добрый час, когда небо за линией нашей обороны засветилось и тугой удар расколол воздух. Там, где лежали немцы, поднялись и загрохотали мощные разрывы мин и снарядов. С Орлиного гнезда одновременно ударили несколько станковых пулеметов, от ракет, выпущенных мортирами и повисших в небе на парашютах, стало светло, как днем. Немцы были ошеломлены и прижаты к земле. Плотность огня была столь велика, что смерть настигала и тех, кто лежал, и тех, кто вскакивал и пытался убежать. От сплошных разрывов стали рваться мины на минном поле. Огневой налет завершился залпом дивизиона — «катюш» — гвардейских реактивных минометов.

Нашей группе не пришлось отрезать врагу путь отступления, как было приказано, по той простой причине, отступать было некому. Фашисты остались там, где залегли для утренней атаки. Немецкие батареи открыли оный огонь по нашей обороне и вели его не менее двух часов, но поздно. Батальон фашистов приказал долго жить.

Укрывшись, мы весь день провели на нейтральной земле, чтобы к вечеру обследовать поле битвы и подобрать раненых немцев, если таковые окажутся.

В сумерках отправились. Картина представилась ужасная. Некоторые из фашистов были так изувечены, что мороз продирал по коже. Одежда на многих солдатах почти полностью сгорела. Пахло паленым мясом, и запах этот был отвратителен. Мы вынесли в наши траншеи около десятка тяжело раненых немцев, в том числе обер-лейтенанта, который глядел волком и вообще отказался разговаривать.

Уничтожение фашистского батальона было крупной удачей полка и у всех здорово подняло настроение. А наши два Николая сочинили по этому поводу частушки и распевали их под баян и гитару в два голоса.

«Швейк», подлаживаясь под тоненький девичий голосок, выводил:

У Орлиного гнезда
Дали немцам мы дрозда.
Дали немцам мы дрозда.
Барыня, барыня.
Сударыня-барыня.

Серову баском вторил Ерофеев:

Не попить и не покушать,
Значит, били их «катюши»!

Частушек было много, и они, одна задорнее другой имели такой шумный успех, что Николаям пришлось повторять импровизированный концерт специально для личного состава штабных служб.

Утром следующего дня командир полка пригласил меня поехать в медсанбат, к раненым немцам, чтобы допросить пленных. Обер-лейтенант снова категорически отказался сообщить что-либо, и мы подошли к другому, крупного телосложения немцу, в чине ефрейтора. Он был ранен в обе ноги к спину, но держался бодро. Я начал разговор шуткой, сказав фашисту, что он начинает карьеру, как и сам Гитлер, ефрейтором. — Мой фюрер есть бог, — ответил немец.

Потом он начал забрасывать меня вопросами: что с ним будет, расстреляют его или закопают живьем, сохранят ли ему ноги. Мои ответы пришлись ефрейтору но душе, и он охотно назвал номера частей, фамилии командиров, не забыв при этом сообщить, кто из них нацист, показал на карте расположение батарей, дзотов и пулеметных гнезд на передней линии обороны.

Перед тем как уйти, мы пожелали ефрейтору скорейшего выздоровления. В ответ он удивленно и растерянно улыбнулся.

Проходя мимо палаты, где лежал обер-лейтенант, я услышал, что немец разговаривает с медсестрой. Оказалось, что эта девушка была родом из еврейской семьи и хороша владела немецким языком. Прислушавшись, я понял: офицер удивлен тем, что видит на женщине военную форму:

— Воевать, — говорил он, — не женское дело. У девушек должно быть доброе сердце, а на войне люди грубеют.

— Русские девушки добрые, — ответила медсестра, — и поэтому они на войне.

— Если добрые, — буркнул обер-лейтенант, — то укройте меня вашей шинелью, я замерз.

Медсестра вздрогнула, зарделась, поправила на плечах шинель и вышла из палаты.

Возвращаясь из медсанбата, мы заезжали в штаб дивизии. Подполковник ушел к генералу, а я навестил своих знакомых ребят из разведроты. У них в землянке я похвастался, что наш полк без единой потери уложил целый батальон фашистов. Ребята в свою очередь — дескать, и мы не лыком шиты — сообщили по секрету, что их рота в усиленном составе готовится к большому рейду по тылам противника.