Галина Космолинская - Русский Бертольдо

• Название: Русский Бертольдо
• Автор: Галина Космолинская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-903-8

Книга посвящена судьбе итальянского комического романа болонца Джулио Чезаре Кроче (1543–1609) «Хитроумные проделки Бертольдо» в России XVIII столетия. В центр исследования поставлен русский перевод 1740-х годов (рукопись Библиотеки МГУ), текст которого публикуется впервые. Широкий диапазон бытования русского «Бертольдо» на протяжении столетия — от народной комики до просветительских интерпретаций — дает редкую возможность рассмотрения его рецепции на различных социальных уровнях. Однако феномен европейской популярности этого романа следует, по-видимому, объяснять не столько удачными, созвучными времени, трансформациями текста, сколько глубинной архетипической сущностью его протагониста. Исследование проводилось в русле истории книги и чтения эпохи Просвещения. Для историков, филологов и всех интересующихся культурой России XVIII в.

---

На вопрос царя, почему Бертольдо не может ему поклониться, тот отвечает: «Для того, что я ел лапшу сушеную и не хочу ее переломать от наклонанья» (л. 29 об.). В итальянском и греческом оригиналах нет никакой «лапши», а есть — итал. «pertiche di salice» (ивовые жерди) и греч. «paloukia» (кол)[262]! Странно, что переводчик не воспользовался имеющимся в русском языке подходящим выражением «аршин проглотить». Но, может быть, «лапша сушеная», этот экзотический продукт, который с Петровского времени стали завозить из Италии, пришел ему на ум вовсе не случайно?

Действительно, поначалу этот продукт доступен был не всем[263]; многие, возможно, даже плохо себе его представляли. В «Новом лексиконе», который в 1767 г. был переведен в Академии наук, можно было прочитать такое определение «вермичелли»: «у Италиянцов мелко резаные лепешечки, из чего лапшу делают»[264]. Еще долго в России для заготовок лапши впрок, по-видимому, не было ни технологий, ни способов хранения[265]. Под названием «вермишель» и «макароны» ее завозили из «чужестранных земель» и продавали «ящиками». Только к концу столетия в газетах стали появляться объявления такого рода: «У приехавших Италианцов продаются деланные ими макароны и вермишели»[266]. Но в 1740-е годы, похоже, переводчик «Бертольдо» был одним из немногих, кто не понаслышке был знаком с одной из характерных реалий итальянской кухни.

Попытаемся представить себе этого не совсем обычного русского человека — образованного, владеющего по крайней мере двумя иностранными языками (греческим и итальянским), скорее всего, еще достаточно молодого, поскольку взялся за перевод забавной, местами «соленой», во вкусе низового читателя, книжки. Прежде всего — где он мог приобрести знание иностранных языков?

К концу сороковых годов XVIII в., как свидетельствует объявление в «Санктпетербургских ведомостях», от имени Академии наук приглашавшее переводчиков-добровольцев работать для академической типографии, «охотников» переводить книги с «латинского, французского, немецкого, итальянского, английского или других языков»[267] было уже немало. Приглашение к сотрудничеству начиналось словами: «Понеже многие из российских как дворян, так и других разных чинов людей находятся искусны в чужестранных языках <…>». При этом выбор книг для перевода, сообразуясь с общественной полезностью, определялся самой Академией: «<…> дана будет книга для переводу». Как известно, большинство откликнувшихся на призыв Академии переводили с немецкого или французского языка[268]; владеющих итальянским в это время, по-видимому, было меньше.

Начало распространения в России итальянского языка связано с именами европейски образованных греков братьев Иоанникия и Софрония Лихудов, которые согласно царскому указу в течение 1694–1699 годов обучали языкам детей бояр и других чинов людей[269]. Из пятидесяти молодых людей, отправленных в 1696 г. для обучения за границу, больше половины поехали в Италию[270]. Практика обучения одновременно греческому и итальянскому языкам, вызванная потребностями «ориентальной» дипломатии, всячески поощрялась царем, который был кровно заинтересован в наступательном союзе с Венецией против турок. По штату Посольского приказа 1689 г. числится только двое толмачей, владеющих одновременно греческим, итальянским и турецким языками[271]. В основанной Петром Коллегии иностранных дел (1718) языкам сразу же стали уделять большое внимание. Их обучением занимались также при заграничных миссиях, например при Константинопольской, где, помимо греческого, обязательным было обучение итальянскому и французскому. В Петровское время было учреждено первое консульство в Венеции (1711), просуществовавшее одиннадцать лет[272]. В начале 1730-х годов при Коллегии иностранных дел была открыта специальная школа для обучения «ориентальным» языкам, куда уже в 1732 г. были посланы из московской Славяно-греко-латинской академии шесть учеников. Обращает на себя внимание невысокий социальный статус учащихся, из которых предполагалось готовить переводчиков для службы при русских заграничных миссиях; тяжелое материальное положение, в котором они часто оказывались[273], вряд ли способствовало большим успехам в учебе и, следовательно, дальнейшей карьере на дипломатическом поприще. Многим, получившим образование при Коллегии иностранных дел и заграничных миссиях, пришлось пополнить штат скромных переводчиков с очень небольшим жалованьем; они, естественно, были вынуждены искать пропитания сторонними переводами.

Вполне вероятно, что к этой среде не очень удачливых служащих Коллегии иностранных дел мог принадлежать и переводчик «Бертольдо». Его выбор явно выдает коммерческий расчет, основанный на знании того необыкновенного успеха, который роман Кроче имел в Италии. Обращает на себя внимание и довольно свободное владение простонародной (ненормативной) лексикой. Это, с одной стороны, может свидетельствовать о том, что иностранные языки он осваивал не только в классах, но и при непосредственном общении; с другой — о его происхождении, скорее невысоком. Подчеркнем также особенность фонетики нашего переводчика (переписчика)[274], которая устойчиво проявляется в глаголах: «догадався», «освободився», «оборотився», «поосердився», «обернувся», «уведомився», «одевся», «разгневався»[275], что может указывать на его западно-южное происхождение.

Следует иметь в виду и то, что в 1730–1740-е годы популярная литература на греческом и итальянском языках не имела еще в России широкого хождения. Интерес к народной книжке на этих языках вряд ли мог быть проявлен в высших или образованных слоях русского общества. В руки же к менее взыскательному демократическому потребителю литература такого рода попадала от случая к случаю, благодаря тем немногим, кто побывал за границей, обычно в Венеции. Иными словами, переводить для низового читателя веселые книжки с итальянского или греческого если и были «охотники», то возможностей для этого у них было не так много.

Неоднозначность вывода о языке оригинала, с которого в начале 1740-х годов был сделан русский перевод «Бертольдо», предполагает как минимум два важных условия: знание переводчиком двух языков и то, что у него под рукой должны были находиться оба текста — новогреческий, с которого он переводил, и итальянский, с которым он сверялся в трудных случаях. Подобный набор в русском книжном обиходе демократического читателя XVIII в., конечно же, встречался не часто. Тем не менее практика «двойного» перевода все же существовала, о чем есть свидетельства. Переводчик переделки романа Кроче «с францускаго» обращался и к немецкому источнику, что подтверждается изменением названия «Histoire de Bertholde» на «Италиянской Езоп» («Der Itälienische Aesopus») или, например, появлением частицы «фон» в имени королевского нотариуса (Cerfoglio de Viluppi) — «Чертоллио фон Вилуппи»[276].

Все это дает основание разглядеть в смутной фигуре анонимного переводчика университетского списка «Бертольдо» черты, выделяющие его на общем фоне русской жизни той эпохи, следовательно, и его жизненный путь вряд ли был ординарным. Хотя об этом ничего доподлинно не известно, но все же в его судьбе угадываются более широкие горизонты, возможно простирающиеся и до Венеции.

Несмотря на скромное число выявленных нами списков «русского Бертольдо», нет оснований сомневаться, что читательский спрос на него был: сразу два перевода этой книжки появились почти одновременно. Помимо университетской рукописи, текст которой неоднократно переписывался, другой рукописный перевод дошел до нас в единственном списке[277]. В руках переводчика, как свидетельствует титульный лист рукописи, оказалось греческое издание «Бертольдо», вышедшее в 1684 г. в Венеции «у Николая Сладкаго от Иоаннинов» — то есть у Николая Гликиса из Янины (Эпир)[278]. «Хитрости высочайшия Бертолдовы» подавались как «творение <…> сложенное италийски от Иулия Кесаря»[279] — так впервые имя Джулио Чезаре Кроче стало известно и русскому читателю.

Список перевода с новогреческого точно датируется согласно владельческой записи некоего Семена Забелина: «Хитрости Бертолдовы, списанные 1747 года марта месяца»[280]. Несколько раз в тексте встречаются пропуски слов, вызвавших затруднение при переводе, которые воспроизведены по-гречески на полях[281]. Это может указывать на возможную причастность к созданию манускрипта того, кто трудился над переводом, но чье имя, к сожалению, остается неизвестным. Приписывать перевод владельцу рукописи Семену Забелину нет твердых оснований, тем более что его почерк отличается от тех двух, которыми написан текст. Хотя какое-то отношение к созданию этого списка он все-таки имел — иначе откуда бы ему знать, что текст «списан в марте 1747 года»?

В любом случае фигура Семена Забелина как читателя «неполезной» литературы представляется безусловно интересной, к тому же он был человеком не только книжным, но и не лишенным некоторого литературного дарования. Образцом его творчества являются вирши, записанные его рукой на последних чистых листах рукописи «Бертольдо»[282].