Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы

• Название: Мириад островов. Строптивицы
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Мириад островов — пятнадцать лет спустя.

---

На следующий урок Экола притащила объёмистый мешок и стала выгружать его содержимое на пол.

Оказывается, мать-аббатиса, почтенная Артемизия, весьма обрадовалась, что «девчонки» перестанут к ней лезть. Без знания письма, как она говорила, и грязное бельё не перечтёшь, тем более не выполнишь работу сестры-эконома, сестры-келарницы и сестры — старшей певчей. Буквы, цифры и ноты ведь обозначаются сходными закорючками.

Так вот, за то, что мы взялись за обучение преемниц, нам преподнесли пузырёк с кристалликами канифоли, коробку с зубным порошком из толчёных морских раковин (забава высокородных монахинь), кучку белой глины на дне чашки и, в довершение, комок чего-то грязно-зелёного и слипшегося.

— Мы стираем бельё в едком растворе… — начала объяснять Экола.

Ну да, мы сами ведь этим не обременялись. Сдавали им и своё грязное бельё. Правда, брат Эвфорбий, который устроил на кухне бесперебойную подачу котлов от водопровода на плиту, соорудил им черпалку-мерник для щёлока…

— …едва перельёшь, всё стираное расползается, — продолжала она будто в лад моим мыслям. — А мы шутки ради попробовали там тростник подержать — грязный, с полу. Вот что получилось. Распустился весь, а когда его положили на плоский камень, стал с той стороны как лакированный.

Я помнил притчу о том, как родилась первая бумага. Один инок, рассердясь на несправедливость приора, порвал рубашку зубами и хотел сжечь её на плите, чтобы уничтожить улику. Но влажное тряпьё лишь высохло и обратилось в гладкую лепёшку, на которой можно было писать.

— А канифоль зачем? Для скрипки брата-псалмопевца? — спросил Зефирантес.

— Клей, — ответила Экола. — Мы попробовали им покрыть. После этого писать стало легче. А то грифельных досок не хватает и кору обдирать мать-садовница не велит.

Что мел и каолин вбивают в бумагу, дабы стала плотнее, мы и так знали. Правда, нам не приходилось делать это самим. Но ведь никогда так много её и не требовалось?

Разумеется, то, что мы произвели, процарапав резцом медные листы, полученные от Глебиона через посредство брата-коннетабля, то бишь главного конюха, предназначалось не для робкой кучки любознательных монахинь. Монастырь решил торговать нашей «библией для бедных», украшенной хоть и черно-белыми, но весьма красивыми миниатюрами из Священной Истории. Буквы, короткие нравоучительные фразы и притчи для оригинала рисовал я. Зеленоватый фон, невзирая на ухищрения, остался, но нисколько не портил дела. Разумеется, насчёт бедных было лишь присловье, но цена изделия была ниже, чем у рукописи, раз в пять, а прочность даже выше. Это если не учитывать пергамент, который был дорог непомерно, а для наших целей и подавно не годился.

В скриптории нас занимали всё меньше. Чтобы не толкали под локоть, нам выделили в дормитории крошечную келейку на двоих, с широким окном — чтобы никто из клира не задыхался от вони алхимических реактивов.

Идеи кипели в голове нашего дитяти Западного Ветра, как бельё в плотно закрытой кастрюле. Что добавлять в чернила, чтобы они были достаточно липкими и не растекались? Льняное масло — или можно обойтись лещинным или из семян сурепки? Из чего варить сырьё? (Этот термин также коренился в банно-прачечном ремесле.) Братья-колумбаны давно брали подаяние не только съестным, но и никуда не годными обносками, и клич «Старьё берём» стал привычным для всех больших и малых поселений. В обмен на тряпьё жители получали всякие безделки, смастерённые чернецами на досуге, а наш аббат от торговцев — отменную бумагу по льготной цене.

— Знаешь, я тут попробовал добавлять в краску лак, похожий на тот, которым покрывают для защиты деревянные обложки, — говорил я, ибо меня тоже охватило безумие. — По-моему, получилась достаточная глютинация чернил, чтобы держаться на меди и не расползаться по бумаге. В смысле, что они стали более липкими.

— Медь, — рассеянно говорил Зефирантес. — Слишком крепка, чтобы глубоко резать.

— Ну разумеется, золото было бы лучше, — подхватил я. — И серебро, и серебришко, то бишь платина, и свинец.

— И кислота мало протравляет, разве что смесь двух различных. Знаешь, я тут заложил несколько опытов: с обрывками пеньковой верёвки, мешочным волокном, сосновой хвоей и опилками.

— Это ты из-за канифоли додумался? — спросил я.

«И по аналогии с верёвкой висельника, которую палач режет кусками и продаёт на счастье», — подумал про себя.

— Представь себе, ведь получилось кое-что. Призрак желаемого, тень потребного — зловонные материи волокнистой структуры, которые надо приводить в чувство большим количеством воды. Стоило бы точнее рецептуру подобрать и пропорции. Кислотно-щелочная коррозия иногда бывает непомерно велика. Но, в сущности, целлюлоза может получиться из чего угодно, лишь бы состав был изначально волокнистым.

«Откуда взялось имя новинки? — подумал я также, переводя его термин на привычную латынь. — Из-за келейности наших опытов?»

— Послушай, брат, но зачем тебе столько первичного вещества? — я поймал себя на том, что невольно употребляю алхимический жаргон. Или грубое его подобие. — Никто на свете не сумеет употребить в дело такое количество.

— Слишком медленно идёт работа, слишком кропотливо приходится трудиться над оригиналом, который снашивается под напором неумолимого времени, — пробормотал Зефирантес. — Притом более половины моих стараний тратится на то, чтобы начертания одного и того же знака были неотличимы. Это безусловный тупик.

И вот в миг обоюдного сердечного уныния вновь появилась Экола.

Как её допустили внутрь нашего клостера — не ведаю, впрочем, ей было ничто-ничего и стену перелезть в месте, где та поверху выкрошилась и была обвита крепкой лозой.

Что у неё были за дела внутри — не знаю, но на поясе у неё болталось некое подобие печаток или гадательных рун — узкие четырехгранные стерженьки с выпуклыми или вдавленными знаками, подвешенные к кольцу за малое ушко. Или нет — то были ключи особенно хитрого дела, которые достались нашей девице от сестры-келарницы вместе с частью обязанностей.

И вот при их виде наш Ветреный Цвет прямо взвился:

— Это же мои литеры!

Почти не замечая робкого сопротивления Эколы, он сдёрнул связку с её талии вместе с поясом и начал пристально изучать.

Оттого и не заметил того, что впервые меня насторожило: лёгкой полуулыбки на пухлых устах цвета благородного бистра.

Брат Глебион в миру был оружейником, изготовлял отнюдь не одни подковы, но знатные сабли и кинжалы, а более того украшал их лезвия чеканкой да золотой нитью. Он смастерил для нас бруски матриц со вдавлиной и пунсоны с соответственной выпуклостью — сначала, для пробы, по числу букв алфавита, потом с учётом того, что одних знаков письма было больше, других меньше, и соотношения между ними были отлично известны.

Кажется, приспело время объяснить, откуда у нас возникла не просто идея, довольно очевидная, но точные математические расчёты, позволившие нам заказать и того, и другого в нужном количестве. В миру мне платили немалые деньги за мои донесения, способные примирить и рассорить владык, но более того за умение изложить их на письме хитроумным способом, требующим для понимания некоего ключа (не напрасно я так обмолвился ранее), или шифра. Сочетание сих особых знаков, неведомых и непонятных никому, кроме посвящённых, именовалось литореей.

Итак, мы начали свою деятельность. Я рисовал буквы и подобные им знаки, Зефирант — нехитрые украсы. Глебион, чьей прямой обязанностью была чеканка литейных форм, подсказал нам дешёвый металл для литерных отливок: семь частей свинца, две сурьмы и одна — олова. После очищения от заусениц и наплывов и скрепления с дубовой основой получались литеры, кои мы закладывали в особую рамку и натуго скрепляли, чтобы не развалилась. Брат-плотник, работающий на оба монастыря, изготовил нам хитроумное подобие виноградного или масличного жома — собственно, даже не его, а нечто новое и лишь работающее на сходном принципе.

Как же мы обрадовались, когда пред нашими глазами явилось подобие рукописной страницы, почти неотличимое от образца! Помню, что это был заглавный лист жития святого Патрика, коий учил нашего отца-основателя. Выбрали мы его из-за почти полного отсутствия суетных украшательств.

Аббат тоже немало порадовался:

— До сих пор мы могли нести священное слово лишь малому числу жаждущих его, — произнёс он. — Ныне же я вижу горний свет, воцаряющийся по всему Вертдому из конца в конец.

Эти его слова будто поставили на скриптории жирный крест. Тем переписчикам и художникам, кто был помоложе и обладал твёрдой рукой и зорким глазом, поручили вырезывание рядовых литер и буквиц, покамест ещё простеньких, тем, кто не боялся огня и раскалённых металлов, поручили словолитню, зрелых и обладающих пристальным вниманием ставили к наборным кассам и прессу. Старики же, которые мало на что годились, пополнили войско сборщиков Божьей милости, по-простому — побирушек. Только что принимали они вовсе не хлеб и даже не одни лоскуты и обрывки вервий, но сведения. О местах, где река преодолевает пороги, — для постройки бумажных мельниц и, так сказать, прачечных, где ей варили, лощили и утюжили, о залежах хорошей посудной глины и расположении меловых холмов, кои владелец мог бы сдать в аренду. А также где продают нестроевой лес — ради покупки оного.