Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

• Название: Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
• Автор: Роберт Вальзер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1123-1

В книге представлены два авторских сборника ранней «малой прозы» выдающегося швейцарского писателя Роберта Вальзера (1878—1956) — «Сочинения Фрица Кохера» (1904) и «Сочинения» (1913). Жанр этих разнообразных, но неизменно остроумных и оригинальных произведений трудно поддается определению. Читатель сможет взглянуть на мир глазами школьника и конторщика, художника и бедного писателя, берлинской девочки и поклонницы провинциального актера. Нестандартный, свободный, «иронично-мудрый» стиль Вальзера предвосхитил литературу уже второй половины XX века. На русском языке оба сборника издаются впервые.

---

Фантазия

Мы должны описать какую-нибудь фантазию. Моя фантазия любит все красочное, сказочное. Мне не нравится мечтать о заданиях и обязанностях. То, что находится рядом, предназначено для разума, а то, что вдали — для мечтаний. По озеру, волны которого достигают окраины нашего города, плывут в челноке благородная дама и благородный юноша. Дама одета богато и элегантно, юноша — скромнее. Он ее паж. Он гребет, а затем приподнимает весла и дает жемчужным каплям упасть в безмятежные воды озера. Кругом тихо, удивительно тихо. Широкое озеро неподвижно, как разлитое масло. Небо отражается в озере, и озеро кажется текучим, глубоким небом. Оба они, озеро и небо, — легкая, как греза, лазурь, сплошная, сплошная синева. Оба они, дама и юноша, грезят. Юноша гребет, но так тихо, спокойно, так медленно, словно боится плыть вперед. Это скорее парение, чем скольжение, и скорее замирание и неподвижность, чем скольжение. Дама улыбается юноше, не сводя с него глаз. Конечно, он ей очень нравится. Юноша улыбается в ответ. Солнце шлет этому утру, утру на озере, свой поцелуй. Оно наполняет жаром озеро, челнок, этих двоих, их счастье, все. Все счастливо. Даже цвета на платье прекрасной дамы. Разумеется, цвета тоже чувствуют. Цвета добры и соответствуют счастью. Дама родом из замка, что высится на правом берегу озера, это его башни так сверкают. Она графиня. По ее знаку юноша отвязал челнок и привел его туда, где они все еще находятся — почти на середине озера. Дама опускает белую руку в зеленоватую, голубоватую воду. Теплая вода целует влажными устами предложенную ей руку. Поблескивают белые стены разбросанных по берегу сельских домов. В воде отражаются коричневые виноградники и дома. Ну конечно! Они и должны отражаться. Без каких-либо предпочтений. Все, что оживляет берег формой и цветом, подчинено озеру. Озеро делает с этим все, что хочет. Оно все отражает. Оно — божество, волшебство, сказка, картина. — На этой глубокой, текучей картине скользит по волнам челнок. Все то же спокойное скольжение. Мы уже описали его, хоть рассказали не все. Мы? Стоп, неужели я выражаюсь во множественном числе? Вот что значит писательская привычка. Когда я пишу сочинения, всегда кажусь себе писателем. Но озеро, челнок, волны, дама, юноша и весла, им пока еще не позволено исчезнуть. Хочу взглянуть на них еще раз. Дама красива и добра. Я не знаю ни одной дамы, которая не была бы красива и добра. А эта, в притягательном и сладостном окружении, пронизанном солнцем и цветом, особенно прекрасна. К тому же она еще и знатная графиня из давно минувших дней. Юноша также из прошлых столетий. Пажей больше нет. В нашем веке они не нужны. Зато озеро то же самое. Те же расплывчатые дали и краски по-прежнему сияют над ним, то же солнце. Замок тоже еще стоит, но пустой.

Профессия

Чтобы в порядочном обществе вести светский образ жизни, нужно иметь профессию. Но просто работать изо дня в день — этого мало. Работа должна иметь определенный характер и вести к определенной цели. Чтобы достигнуть этого, выбирают профессию. Это происходит по окончании школы, когда ты становишься взрослым человеком. Теперь тебе предстоит другая школа: сама жизнь. Тебе говорят, что жизнь — строгий учитель. Наверное, так оно и есть, поскольку таково общее мнение. Мы имеем право избрать профессию по собственному желанию, а если нет, — то это несправедливо. Я чувствую в себе призвание ко всем возможным профессиям. Поэтому выбор — трудное дело. Я считаю, лучше всего выбрать любую, может быть, первую попавшуюся, испытать себя, а когда надоест — бросить. И вообще, разве можно знать, как та или иная профессия выглядит изнутри? Я думаю, сначала нужно все испробовать. Ведь у нас, молодых, нет жизненного опыта, и, если нас поставить перед выбором, дело кончится блистательным провалом. Профессию детей должны выбирать родители, на свой вкус и усмотрение. Они лучше знают, на что мы годимся. Если же мы годимся на что-то лучшее, то позже всегда найдется время сменить лошадей. Все равно ты будешь на коне. Нет, в этом случае родители редко бывают несправедливы. — Ну, на мой вкус, хорошо бы стать капитаном корабля. Но я спрашиваю себя, согласятся ли с моим решением родители. Они меня очень любят и будут беспокоиться, зная, что отдали меня на волю морских штормов. Лучше всего, наверное, было бы удрать из дому. Ночью, через окно, спуститься по канату и — адью. Но нет! У меня не хватит духу обмануть родителей. К тому же, кто знает, есть ли у меня способности к профессии капитана. Становиться слесарем, столяром или токарем я не хочу. Автору сочинений такого уровня не подобает заниматься ручным трудом. Я мог бы стать переплетчиком, но мои родители на это не согласятся. Я знаю, они считают, что для этого я слишком хорош. Только бы меня не заставили поступать в университет, этого я не переживу. Быть врачом у меня нет никакого желания, священником — никакого таланта. Юристом? Я не усидчивый. Учителем? Лучше умереть. Все наши учителя, по меньшей мере, несчастны, по ним видно. Я бы хотел стать лесником. Построил бы себе на опушке увитый плющом домик и бродил бы по лесу весь день до самой ночи. Возможно, со временем мне бы это надоело и я бы затосковал по большим элегантным городам. Я хотел бы жить поэтом в Париже, музыкантом в Берлине, а коммерсантом — нигде. Только попробуйте сунуть меня в какую-нибудь контору, мало вам не покажется. У меня есть еще кое-что на уме: было бы прекрасно работать фокусником. Или известным канатоходцем: за спиной фейерверки, наверху звезды, внизу бездна, и такой узкий путь впереди. — Клоун? Да, я чувствую в себе талант к забавам и шуткам. Представляю себя на сцене: длинный красный нос, обсыпанные мукой щеки, широкий смешной костюм. Но это расстроит родителей. Что же еще? Торчать дома и брюзжать? Никогда. Одно я знаю точно, я не боюсь выбора профессии. Их так много.

Отечество

Мы живем в республике. Мы можем делать, что захотим. Мы ведем себя так непринужденно, как нам заблагорассудится. Мы не должны давать отчета о своих действиях никому, кроме нас самих, и мы этим гордимся. Только наша честь воздвигает границу нашим деяниям. Другие государства изумляются, глядя на нас, ибо мы сами себе господа. Мы подчиняемся только нашим воззрениям и нашему честному образу мыслей. Ему мы охотно позволяем повелевать и управлять нами. У нас нет места королю или кайзеру. Улицы наших городов не рассчитаны на проезд княжеских кавалькад, наши дома не сараи, но и не дворцы. Наши церкви лишены роскоши, а ратуши просты и исполнены достоинства. Наши чувства просты и скромны, как и наши жилища; наши сердца похожи на наши пейзажи: суровы, но не бесплодны. Мы ведем себя как республиканцы, как граждане, как воины, как люди. Подданные других стран часто похожи на домашних животных. Не то чтобы свобода и гордость были вовсе чужды другим народам, но у нас они врожденные. Наши предки, смелые борцы за свободу кантонов, завещали нам свой образ мыслей, и мы были бы достойны жалости, если бы не сохранили этот драгоценный дар. Когда я пишу эти строки, я проникаюсь священной серьезностью. Я — пламенный республиканец. Пусть я молод, но я преисполнен желания самозабвенно служить родине. Я пишу это сочинение дрожащими пальцами. Хотелось бы только, чтобы мое служение и силы понадобились ей как можно скорее. Но я забываю, что я всего лишь ученик девятого «А» класса. Как же мне хочется перейти из этой душной молодости в большую общественную жизнь, с ее высокими требованиями, с ее бурями, идеями и подвигами. Я как будто посажен на цепь. Я ощущаю себя взрослым мыслящим человеком, и только зеркало напоминает мне о моей молодости и незначительности. О, если доведется, я буду служить моей родине с самым священным рвением, гордиться службой и не устану выполнять задачи, которые она пожелает поставить передо мной. Пусть она потребует всех моих сил, всю мою жизнь. Для чего же еще произвели меня на свет мои родители? Нет жизни, если не живешь ради чего-то, а для чего же еще бороться и жить, как не на благо родины? Я счастлив, что у меня впереди такая прекрасная жизнь. Родина велика, но внести свой вклад в то, чтобы она стала еще больше, станет моей гордостью, моей жизнью, моей страстью. О, я безмерно честолюбив, тем более что знаю: честолюбие в таких вещах вовсе не стыдно и не порочно. Сейчас по-прежнему можно стать героем. Героизм теперь выглядит иначе. Там, где речь идет о величии, славе и пользе родины, быть героем, быть жертвой — это не перебор. О, пока что я ученик девятого «А» класса.

Моя гора

Свое имя гора Бёцинген получила от деревни, что лежит у юго-западного подножия. Гора высока, но подняться на нее легко. Мы часто делаем это, я и мои товарищи, потому что наверху есть прекрасные места для игр. Гора широка, ее можно обойти, наверное, за час, нет, гораздо шире. Мне это неизвестно, потому что я никогда не измерял ее диаметр. Это завело бы слишком далеко. Но когда с другой горы смотришь на гору Бёцинген, во всей ее высоте и ширине, она похожа на спящего волшебника. Или на голову слона. Не знаю, подходит ли это сравнение. Хотя, если гора и впрямь красива, то все равно, на кого она похожа. А это действительно самая красивая гора с самым прекрасным видом. С ее вершины можно увидеть три белых озера, много других гор и равнин в трех направлениях, города и деревни, леса, и все это в далекой глубине так прекрасно, будто раскинулось нарочно, чтобы мы любовались. Отсюда одно удовольствие изучать географию и мало ли еще что. Но самое прекрасное для нас — это огромные буки на склоне горы. Весной у них удивительно светлая и влажная листва, такая свежая, что даже хочется попробовать на вкус. На горных лугах резвятся гнедые кони. К ним можно подходить без страха. Лошадям вообще нужно доверять. Есть, конечно, еще и козы, и коровы, но мне они нравятся меньше. Один мой товарищ схватил корову за хвост, и она стащила его вниз чуть ли не до середины горы. И хотя нам было страшно за него, мы не удержались от смеха. Во время игр случается довольно много ссор, даже драк. Драки мне нравятся больше. Ссоры просто невыносимы, а драки веселят и раззадоривают. Мне нравится этот жар, это возбуждение. Иногда игра превращается в бешеное сражение. Сражение — это здорово, а быть героем сражения — еще лучше. Потом, конечно, остается обида, злоба, вражда, ненависть. Но это, по крайней мере, определенные ощущения. Нет ничего скучнее скуки, а на меня хуже всего действует скука, то есть безразличие. Если вспыхивает ненависть, я готов изобразить посредника, миротворца. Могу сыграть и эту роль. Нельзя превращать игру в побоище. Но мне, опять же, легко говорить, я сам превосходно раздаю и получаю тумаки, если до этого доходит. Оставим эту тему. Куда проще уговаривать и увещевать (особенно самого себя), чем сойти с пути греха и пагубы в момент искушения. Всему свое время. Одно время — для побоев и метания камней, другое — для благих намерений. Все нужно познать. Но я почти забыл про гору. Я так много пережил на ней прекрасных рассветов, вечеров и даже ночей, что мне трудно удержать в поле зрения и описать пером какой-либо один случай. Однажды я провел там наверху особенный вечер. Я лежал в траве один, под столетней елью и мечтал. Солнце разливало свой жар надо мной и над лугом. Из долины доносился звон и шум железной дороги. В мыслях я был так далек от всего мира. Я ни за чем не наблюдал, я позволял наблюдать за собой. По крайней мере, белка это делала довольно долго. Она озадаченно и боязливо смотрела на меня сверху. Я не мешал ей. Садилось солнце, в камнях юркали землеройки, и луг сверкал в черной прозрачной тени. О, как же я тосковал о чем-то. Если бы я только знал о чем.