Лариса Черногорец - Колыбель колдуньи

• Название: Колыбель колдуньи
• Автор: Лариса Черногорец
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Будущее, 2099 год. Успешный бизнесмен, пресыщенный развлечениями вместе с женой отправляется провести рождественские каникулы в прошлое. Что может помочь ему вернуться назад, если поломка машины времени необратима? Как современному избалованному техническим прогрессом мужчине выжить в 19 веке, вернуть любимую жену и понять, в чем смысл его жизни на этой земле? Ответы на эти вопросы нужно найти в виртуальном лабиринте времени с помощью драгоценного артефакта.

---

— А что, Анисим, она с родителями живет?

— Эх, голова ваша, головушка. Отняло вам память совсем! Сирота она. Сначала помер отец, а потом и мать сгинула. Она на отшибе живет, говорят, нравится ей кузнец из соседней деревни, Гришка Селиванов, да без толку все это, баловство одно — женат он. Э-эх, что у вас с памятью, батюшка барин, вы ж ее знаете! Вот до чего загулы то доводят! Надо вас в баньку. Ну да ничего — поправим, все поправим — и здоровье, и память — понемногу все вспомните.

Я вслушивался в слова старика Анисима. Все больший интерес вызывал у меня образ молодой ведьмы. Я решил обязательно увидеться с ней еще раз. И все отдаленней в моей голове были мысли об Альке.

* * *

Алька открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Её умерший пятнадцать лет назад отец сидел на её кровати и держал её за руку.

— Папа!

— Тише, доченька, тише, ты поспала всего пару часов — тебе нужен отдых.

— Но как! Почему…

— Ты такой кошмар пережила. Ну да ничего, вот я соберусь да проучу твоего супостата, эдакий карамболь устроил! Совсем с глузду двинулся!

— Папа! — Чувства, нахлынувшие в душу выливались слезами из Алькиных глаз, — папочка, родной, любимый. Ты здесь! — Алька разом вспомнила о путешествии в прошлое, но и предположить не могла, какой сюрприз её ждет. Её отец, ушедший, когда ей было всего двенадцать лет! Её любимый, обожаемый отец, которому так много не было сказано, которого она боготворила, и оплакивала столько лет, был здесь, рядом с ней. Она могла обнять его, держать его за руку, вдыхать родной запах, сказать все- все, что не сказала…

— Папа…

— Этот поганец напился и выгнал тебя! Я уж ему устрою! Моя девочка, не волнуйся и не плачь, отдыхай, он приползет на коленях…

— Да о ком ты, папа?

— О супруге твоем беспутном! О ком же еще.

Алька лихорадочно соображала. Значит она, по легенде была выгнана пьяным Даниилом из дома, и вернулась в дом отца. У нее было странное ощущение. Она никогда не видела Даниила пьяным. Голова готова была лопнуть от такого количества мыслей. Она обняла отца. Он выглядел точно так же как тогда, когда она видела его в последний раз перед трагедией. Сбившая его машина на ночном шоссе даже не остановилась. Преступника так и не нашли. Она плакала дни и ночи напролет. Мать она не помнила — её не стало совсем рано. Потом был детский приют, академия, потом появился Данька…

— Папа! Я так рада, что ты со мной! — Алька обнимала отца и шептала ему все те слова, что так хотелось высказать разом.

— Что с тобой, милая, ты как будто вечность меня не видела…

— Так и есть, папа, так и есть…

— Это у тебя нервы. Я оторву голову твоему супостату — мужу!

— Не надо, папа, прошу тебя, я сама разберусь, ладно?

— Да как же можно!

— Папа, он же мой муж, мы обязательно помиримся. — Алька явно была недовольна легендой, которой она должна была следовать, но быстро взяла себя в руки. — Зато мы с тобой можем побыть вместе. Ты ведь не прогонишь меня. А Данька обязательно приедет, и мы помиримся. Вот увидишь.

— Боюсь, что нет, девочка моя, не увижу, послезавтра я уезжаю, ты же знаешь, мы увидимся только следующей весной. Я не могу бросить государеву службу.

— Не можешь бросить, — тоска сжала Алькино сердце, она только обрела отца, ушедшего так безвременно, и вот, спустя два дня опять его потеряет. Жестокий сценарий.

— Тем более мы должны каждую минуту проводить с тобой вместе, — она едва сдерживала слезы, — когда теперь увидимся…

— Ну, полно, полно, девочка! Я жив, здоров, слава богу, а ты рыдаешь так, словно хоронишь меня.

— Папа, побудь со мной подольше, — Алька всхлипывала и целовала отцу руки.

— Полно, а то я тоже расплачусь. Пойдем. Пойдем, вон Анфиса чаю подала.

Двое суток с отцом, которые Алька не отходила от него ни на шаг, вглядываясь в родные морщинки на лице, держа его за руку и говоря о всякой-всячине, канули в лету. Алька с тоской смотрела вслед удаляющейся карете. Она готова была отдать миллионы фирме «Сторакс» за те недолгие, подаренные ей два дня с отцом. Она разрывалась от желания кинуться вслед карете, броситься под копыта коня и вернуть отца. Но разум твердил, что это не явь, это лишь её детские воспоминания, преобразованные умной машиной. Все бесполезно, все кончено. Ей лишь остается благодарить судьбу за подаренную возможность сказать отцу как она его любит и боготворит. Прощальный взгляд отца, полный любви и горечи, его слова: «Будь мудрой, понапрасну не гневись, и народ не мытарь…» — к чему он это?

— Ой, барыня, матушка! Ой, убили! — резкий вопль вывел Альку из оцепенения. Она обернулась. По широкой деревенской улице шел мужчина лет тридцати пяти. Высокого роста, атлетически сложенный, длинные темные, кудрявые волосы спадали на плечи. На руках он нес безжизненное тело женщины. Её тяжелые светлые косы, волочились по земле, платье было в крови. Мужчина подошел и, уложив бережно тело женщины на землю перед Алькой, прошептал:

— Барыня…вот…убили мою Настасью…

Алька подняла глаза. В паре метров от них стояла плотная толпа крестьян. Лица их не выражали ничего хорошего. Один из мужиков, стянув шапку с головы, шагнул вперед:

— Барыня, матушка! Душегуб — он! Он свою жену сгубил, больше некому! Вот и нож мы у него нашли! — Он развернул тряпицу, из нее выпал окровавленный нож. Альке стало дурно. Земля качнулась под ногами. Словно в бреду со всех сторон посыпались голоса, сливаясь в один рокочущий, визжащий хор:

— Он убийца, матушка! Он!

— Он жену свою зарезал!

— Лаялись, как собаки всю жизнь!

— Детей она ему родить не могла, вот и порешил он её!

— Он давеча кричал на всю деревню, что убьет, вот и убил…

— Да он во хмелю сам не знает что творит!

— Душегуб!

— Не ладили они всю жизнь…

Толпа опутала мужчину веревками, он даже не пытался сопротивляться, словно под гипнозом шел, куда его толкали. Бабы вцеплялись в темную гриву волос и вырывали оттуда клочья, деревенские пацаны кидали в него камни, какой-то мужичонка выкрутил ему запястье и вогнал под ногти иглу. Мужчина застонал. Толпа взревела и понесла его мимо Альки, крестьяне били в печные заслонки, тазы, сковороды, волоча его по улице.

— К реке потащили, — седоватый лакей покачал головой, — утопят как котенка.

— Что значит утопят?!

— Так ведь знают, барыня, что вы под суд отдадите, в тюрьму, в город, а там, пока суд да следствие, а то и выпустят, а им надо чтоб, сразу и сейчас. А не то не успокоятся, покуда либо в избе не спалят, либо не поймают, где потемней, и забьют насмерть. Батюшка ваш такие неприятности враз разрешал…

— Стоять! — Алька заорала, что было сил. Потухший взгляд «душегуба» почему-то все время был у нее перед глазами. Дворня озадачено глядела на неё. — Стоять я сказала! Никому его не трогать!

— Прикажете в «темную»? — Лакей услужливо поклонился и кивком отправил за связанным стоящих рядом дворовых.

Алька хватала ртом воздух, голова шла кругом, она подняла взгляд к небу, облака кружились в какой-то дикой пляске….. Она почему-то вдруг вспомнила о Даньке и вдруг поймала себя на мысли, что не помнит, как выглядит её муж. Совсем не помнит. Помнит, что он у неё есть, что она здесь не по настоящему, а как выглядит Данька? Эх! Был бы здесь Данька… — дальше она ничего не помнила.

* * *

Я стоял перед огромным, старинным, чуть пыльным зеркалом и вертел в руках большущие ножницы. В целом мое отражение нисколько меня не смущало, однако вот длинные черные кудри… короткая стрижка мне была больше по душе. Я вытянул длинный, вьющийся локон. Ножницы лязгнули и прядь за прядью, мои виртуальные кудри оказались на полу. Вот теперь я был похож на прежнего меня.

— Что ж вы натворили! Батюшка! — растерянный Анисим смотрел на меня с горечью, — барыня так любила Ваши кудри!

— Барыня?! — Я хохотнул, — думаю, она одобрит мою прическу. Кстати! Вели заложить лошадей! Пора бы и помириться с барыней! Неделя прошла, а я еще ей на глаза не показывался.

Я действительно был счастлив и безмятежен как ребенок. Весенний деревенский воздух мая, наполнявший меня безудержной энергией, был отнюдь не виртуален. По утрам, когда солнце только показывалось из-за вершин деревьев, и крики петухов будили всю округу, я, едва открыв глаза, мчался на реку. Деревенская дорога у самого берега переходила в тропку, и травы окрестных лугов стелились, колышась как шелк под утренним ветерком, переливаясь, и становясь похожими на огромное темно-зеленое море. Вода в реке с буйным характером под ласковым названием Вьюнок, у самой середины которой был порог на пороге, была очень прохладной и чистой. Такой, какой только вообще могла быть вода. Такой я никогда не видел в реальном мире. Её можно было пить, не опасаясь за свое здоровье. Эта речушка, извилистая и бурлящая как горный ручей, у самых берегов была ласковой, как домашняя кошка. Я наслаждался ласкающими меня струями, а потом, выбравшись на берег, усыпанный мелкими камушками, с удовольствием наблюдал, как мужики, пригнав коней из ночного, чистили их, загнав в реку, расчесывали им гривы, заплетая в косы. Потом проснувшиеся деревенские ребятишки с визгом прыгали с мостков в реку, снимая на бегу подштанники, и поднимая вокруг себя тучи брызг. Я загорал под нежарким, пьянящим солнышком, ласковым и неопасным (в отличие от реального светила, под которым без защиты нельзя было оставаться больше минуты) почти до самого полудня, когда лучи становились уже нестерпимо жаркими, и плелся в усадьбу. Там меня ждал вкуснейший и ароматнейший обед, приготовленный умелыми руками искусницы Антонины, — нашей поварихи и по совместительству подруги Анисима. Тот, оттрубив честно на военной службе и поступив на содержание к моему ныне покойному батюшке, по легенде, царскому генералу, и став моим денщиком, а так же нянькой, мамкой и учителем жизни по совместительству, уже лет десять стеснялся сделать ей предложение, трепетно ухаживая и опасаясь обзаводиться семьей. А вдруг, дескать, снова на войну призовут, что тогда супруга будет делать. Я наслаждался вкусом яичницы с непривычно оранжевыми, почти красными желтками с таким ярким, насыщенным ароматом. Объедался пирогами с душистой вишней, заготовленной Антониной загодя, лопал от пуза клубнику, залитую сладчайшим липовым медом, обпивался киселями и квасами различных видов и сортов, и понимал — никакие деньги мира не стоят тех ощущений, которые мне подарил «Сторакс». Я с трудом осознавал, что рано или поздно придется вернуться в свой мир, такой серый и неяркий, на свой пятидесятый этаж к своим компьютерам, продажам, отделам… Я вдыхал каждую минуту этого счастья, осознавая, что это все ненадолго. Вечерами я сидел на крыше усадьбы и с сожалением осознавал, что со мной нет фото и видео, чтобы заснять картину, расстилавшуюся передо мной. Ровные деревенские улицы заканчивались на опушке леса. Из трубы каждого дома высоко в небо поднимался дым. Было похоже на сказку. Там пекли хлеб, варили щи, а на печи нежили свои косточки старики, кувыркались ребятишки, мурлыкали коты. Во все небо раскидывался звездный шатер. Звезды были яркими, крупными, мерцающими и разноцветными. Было жутковато — в каменных джунглях Екатеринодара, под стеклянными куполами высоток жилых кварталов звезд не видел никто и никогда. Их наблюдали из астрологических лабораторий, в которые водили с детства как в кино или в театр. Когда совсем темнело, я спускался вниз, во двор, где Анисим разводил костер, и мы полночи пекли на углях картошку с грибами и салом, и я заслушивался историями, в которых мы, по словам Анисима, все еще считавшего меня потерявшим память, «рубали неприятеля». А несколько дней подряд, когда Анисим с дворней зарезали поросенка, и мне удалось отвоевать у Антонины, забравшей почти всю тушу на солонину, премного нежнейшей вырезки, мы лакомились жаренным на углях мясом, запивая все это ароматнейшим яблочным сидром, которого в подвалах наряду с винами, наливками, водками и настойками было великое множество. Я осознавал, что впадаю в какую-то зависимость, что я уже не хочу возвращаться в реальность, и единственное, чего мне не хватает, это Алькиной улыбки. Я почти не помнил, как выглядела Алька. Портрет на стене с каждым днем становился все более чужим и незнакомым, напоминавшим скорее кого-то другого, но я помнил, что у меня есть жена, тосковал по ней, каждый день обещая, что поеду и привезу её домой, и что мы будем наслаждаться всей этой благодатью вместе.