Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

• Название: Детство и юность Катрин Шаррон
• Автор: Жорж-Эммануэль Клансье
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Повесть «Детство и юность Катрин Шаррон» написана французским писателем. Это история жизни простой французской девочки, дочери безземельного крестьянина. С восьмилетнего возраста, когда другие дети еще беззаботно играют и учатся, маленькая Катрин идет «в люди», чтобы заработать себе кусок хлеба. Тяжкие лишения и невзгоды не сломили дух живой и деятельной девочки, они закалили ее волю и характер, воспитали в ней терпение и стойкость, человеческое достоинство и любовь к людям, сделали ее настоящим человеком.

---

Вдруг мать села на постели, широко раскрыв глаза.

— Кати! — крикнула она.

— Что вы, мама? — спросила Катрин.

— Кати! Где Кати?

— Я здесь… я здесь, мама!..

Мать пристально смотрела на нее и повторяла:

— Позовите, пожалуйста, Кати… Я очень вас прошу…

— Я здесь, я здесь, мама! — шептала в страхе девочка. Творилось что-то непонятное, немыслимое… Мать больше не узнает ее. Странная улыбка тронула бледные губы больной, блуждающий взгляд сверкнул огнем.

Она подняла руку, словно прислушиваясь к чему-то.

— Слышите? Слышите, как стучат копыта, гремят колеса, звенят бубенцы?..

Это он, это Обен… он подъезжает…

Глаза матери были прикованы к какой-то невидимой точке в глубине комнаты. Катрин, не сдержавшись, бросила взгляд туда же. Страшный, нечеловеческий крик заставил ее обернуться. Выпрямившись на постели, с перекошенным ртом, мать протягивала руки ладонями вверх, звала кого-то. Крик оборвался, и она умоляюще, еле слышно зашептала:

— Нет, нет, Обен! Остановись! Не уходи… О-о!.. Это уже не он! Это экипаж Манёфа… Остановитесь! Остановитесь! Вы меня разда…

Она рухнула навзничь и снова застонала. Катрин на цыпочках подошла к кровати. Сестренки, цепляясь за ее юбку, кричали и плакали от страха. А Катрин, крепко сжав кулаки, так, что ногти вонзились в ладони, твердила про себя: «Я не должна кричать… Я не должна плакать! Я не должна… не должна…»

Глава 31

Несмотря на все принятые доктором меры, мать провела в жару и бреду несколько дней и ночей. Как только солнце склонялось к западу, она начинала борьбу со своими видениями. Ей снова мерещился Обен: то она должна идти гулять с ним в Жалада или в Мези, то вести его в школу, то готовить ему обед… И всякий раз бред внезапно оборачивался кошмаром…

Наконец больная медленно выбралась из жуткого мира призраков, истратив на борьбу с ними последние силы.

Однажды утром она окликнула Катрин. Девочка подошла к постели, думая, что мать опять не узнает ее, как было в последние дни. Но та прошептала еле слышно:

— Доброе утро, доченька.

— Вы что-нибудь хотите, мама? — спросила Катрин. — Может, липового отвару?

Она ждала, что в ответ мать снова начнет лепетать какую-нибудь бессмыслицу.

— Мне ничего не нужно, я хотела только посмотреть на тебя.

Несколько минут больная лежала молча, закрыв глаза. Катрин подумала, что она уснула, и хотела уйти, но снова услышала:

— Подожди немного, Кати.

Девочка подошла к больной.

— Как дела, дочка?

— Все в порядке.

— А отец?

— Тоже.

— Франсуа?

— Он гуляет на лугу с Клотильдой и Туанон.

Мать снова умолкла; глаза ее были по-прежнему закрыты, и Катрин не могла понять, спит она или нет.

— Кати!

— Да, мама.

— Я была очень больна?

— О, вы…

— Можешь не скрывать: я знаю, что была больна, только не знаю, долго ли, и не помню, что произошло.

«Может, она забыла про Обена? — подумала Катрин. — А когда вспомнит о нем, снова начнет бредить».

Но в этот день мать ни разу не заговорила об умершем. А в последующие дни, если ей и случалось упомянуть о нем, в голосе больной не было больше ни тоски, ни ужаса, разве что сам голос звучал еще слабей, еще тише.

— Что-то больно тихо она говорит, — вздыхал Франсуа. — Лучше бы уж кричала и билась… Боюсь я этой тихости…

Чтобы как-то подбодрить мать, Франсуа решил появляться перед ней без костылей. Он оставлял их за дверью и подходил к постели уверенным шагом, стараясь скрыть свою хромоту.

— Видите, мама, я уже здоров, — весело говорил он. — Теперь очередь за вами.

И, превозмогая боль, поспешно присаживался в ногах у нее на кровати.

Мать улыбалась ему своей жалкой, вымученной улыбкой, которая всякий раз вызывала у Катрин и Франсуа страстное желание броситься к больной, схватить ее на руки и унести далеко-далеко отсюда, в неведомую счастливую страну, где она снова обретет силы, здоровье и жизнь.

— Хоть одно мне удалось, Франсуа, — шептала она, глядя на сына, — я не дала им тогда отрезать тебе ногу…

Она долго смотрела на него.

— Твоя болезнь, — продолжала она, — теперь только дурной сон…

Она повторяла задумчиво: «Сон… сон…» — и взгляд ее устремленный вдаль, казалось, созерцал что-то невидимое другим, нежное и печальное.

— Жюли принесла мне сегодня утром новый альманах, — начинал Франсуа, желая отвлечь больную от ее дум.

Он доставал из кармана тоненькую потрепанную книжечку.

— Хотите, мама, я вам почитаю?..

И, не дожидаясь ответа, Франсуа принимался читать, время от времени поглядывая на мать, чтобы удостовериться: отгоняет ли его чтение от больной неотвязные мысли? Когда он останавливался, наконец, с пересохшим горлом, мать говорила тихо:

— Ты хорошо читаешь, сынок! В будущем это тебе пригодится.

Она протягивала свою исхудалую руку к Катрин, брала ладонь девочки в свою.

— Как мне хотелось, чтоб ты тоже научилась грамоте, Кати! Да вот не довелось…

Приподняв голову, мать задумчиво смотрела на сына.

— Франсуа, а ты не можешь научить Кати читать и писать? Мальчик хмурил брови.

— Не знаю, как взяться за такое дело…

Мать выпускала руку Катрин и говорила, словно, про себя:

— Если бы Жан умел читать, и писать, и считать, и говорить как надо, мы, может, и сейчас жили бы на ферме… все вместе, всей семьей… Тогда бы они не заманили его в ловушку…

Она устало закрыла глаза. Дети не шевелились. Может, она спит?

Слышалось только ее хриплое, трудное дыхание.

Не раскрывая глаз, мать снова заговорила, но так тихо, что трудно было различить слова:

— Когда-нибудь… такие люди, как мы… все простые люди, вроде нас, будут грамотными… и Мариэтта, и Фелиси, и другие… и смогут прочитать в книгах, в газетах о том, что происходит в мире… здесь и в других местах… и напишут о своих бедах и своих нуждах… скажут, как они хотели бы устроить жизнь… чтоб всем было хорошо… Тогда на свете будет меньше… меньше…

Приступ, кашля, острый и мучительный, прервал ее.

— Мама, — с упреком прошептала Катрин, — вы же знаете: доктор сказал, что вам вредно много говорить…

Мать поднесла платок к губам, взглянула на него и спрятала под подушку.

Стирая потом белье, Катрин со страхом рассматривала эти носовые платки матери с засохшими пятнами крови.

Зима надвигалась стремительно. С каждым днем становилось холоднее.

Дверь из кухни в спальню не закрывали, но тепла кухонного очага было недостаточно, чтобы прогреть ледяной воздух комнаты, и больная дрожала от холода в своей постели. Приступы кашля становились все чаще, все острее и багровые пятна на носовых платках расплывались все шире и шире.

Отец работал на дальней стройке и возвращался в дом-на-лугах только поздно вечером. Переступив порог кухни, он бросал тревожный взгляд на Франсуа или Катрин. Клотильда и Туанон с воплями кидались ему под ноги, тянули к нему ручонки. Он наклонялся, рассеянно целовал детские головки.

— Ну как? — спрашивал он.

Старшие дети лишь молча качали головой. Отец быстро раздевался и шел в комнату. Катрин приносила ему туда миску с супом, иначе он бы и не вспомнил об ужине. Больная в эти часы обычно дремала. Отец садился у постели и смотрел на нее, молчаливый и неподвижный, не в силах оторвать глаз от изможденного лица, тонущего в густых волосах.

Однажды вечером мать почему-то не спала. Она заговорила с отцом, и тот стал рассказывать ей о своей работе, о снеге, валившем со вчерашнего дня, о крестной Фелиси, которую он встретил на Городской площади. Потом отец встал, прикрыл дверь на кухню, и до детей доносился теперь лишь неясный звук его голоса. Катрин, уложив спать сестренок, молча сидела рядом с Франсуа у очага, недоумевающая и встревоженная. В спальне послышался стук, будто что-то упало. Брат и сестра вздрогнули.

— Подойди к двери и посмотри, — шепнул Франсуа.

Катрин заглянула одним глазом в щелку. Сначала она ничего не увидела в царившей темноте, потом пригляделась и различила в неясном мерцании снега, проникавшем в спальню сквозь не прикрытое ставнями окно, фигуру отца, стоявшего на коленях у кровати. Она прижалась ухом к двери, но разобрать ничего не могла. Отец что-то говорил — глухо, взволнованно. О чем он? Одно слово то и дело срывалось с его губ: «Прости… прости меня…» За что он просит прощения? Разве он сделал матери что-нибудь плохое? Мать отвечала ему, и голос ее был так же слаб и бесплотен, как исстрадавшееся тело. Но вдруг голос этот преобразился и зазвучал внятно и отчетливо, мягко и молодо:

— Нет, Жан, нет! Никакой вашей вины здесь нет и не было… Те, другие, в Мези просто были сильнее, вот и все… сильнее вас… — Она с усилием перевела дыхание и договорила: — Да, они были сильнее, и они раздавили нас, как раздавили несчастного Мишело…