Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

• Название: Детство и юность Катрин Шаррон
• Автор: Жорж-Эммануэль Клансье
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Повесть «Детство и юность Катрин Шаррон» написана французским писателем. Это история жизни простой французской девочки, дочери безземельного крестьянина. С восьмилетнего возраста, когда другие дети еще беззаботно играют и учатся, маленькая Катрин идет «в люди», чтобы заработать себе кусок хлеба. Тяжкие лишения и невзгоды не сломили дух живой и деятельной девочки, они закалили ее волю и характер, воспитали в ней терпение и стойкость, человеческое достоинство и любовь к людям, сделали ее настоящим человеком.

---

— Вот это да! — повторяла она, кивая головой с видом знатока и любителя.

Оценив по достоинству качество материи и элегантность покроя, обе женщины вместе с Жаном Шарроном отправились к повозке. Отец повел лошадь в стоявший близ дороги сарай, а женщины вернулись в дом, нагруженные свертками с разной снедью.

— Да разве мы сможем съесть все это! — воскликнула Клотильда.

— А нас будет много, — ответила Фелиси.

«Нас будет много»… Эти слова наполнили сердце Катрин новой радостью и новым страхом: она радовалась празднику, который устроили в честь ее пятнадцатилетия, и вместе с тем боялась, что ей придется показываться еще кому-то в своем новом наряде.

За обедом Катрин усадили, как царицу праздника, во главе длинного стола, напротив отца. По обеим сторонам разместились сестренки, Франсуа, Мариэтта, Фелиси, Крестный с Бертой, дядюшка Батист, Жюли и Орельен и, наконец, Амели Англар. — Марциал тоже должен был приехать, — сказал отец, чертя своим ножом крест на каравае хлеба, который он собирался разрезать, но его не отпустили. Их там, в армии, держат строго! Разговор за столом поддерживали преимущественно дядюшка Батист и Фелиси. Старый мастер, по привычке, поддразнивал толстуху за ее цветущий вид, за профессию, за ее туалет. Крестная парировала его шутки, горячилась, но в момент, когда гроза уже казалась неизбежной, старик ловко ввертывал подходящее словцо, и Фелиси разражалась своим кудахтающим смехом.

За десертом чокнулись, и дядюшка Батист, высоко подняв свой стакан с сидром, провозгласил тост за Катрин, за ее пятнадцатилетие, за ее молодость и красоту. Катрин вспыхнула, чувствуя, что лицо ее становится одного цвета с платьем.

Короткий декабрьский день угасал. В доме-на-лугах не было другого освещения, кроме отблесков огня в очаге; свет его едва рассеивал сгущавшийся в комнате мрак. И все-таки после обеда начались танцы.

К глубочайшему изумлению Катрин, Франсуа извлек из ларя новенький красно-черный аккордеон. Один молодой парень, объяснил он, подручный мясника, одолжил ему этот аккордеон несколько недель назад, и Франсуа тайком от всех научился наигрывать на нем кое-какие танцы. Он мечтает со временем скопить немного денег и купить себе такой же.

Играл Франсуа еще неуверенно: то аккомпанемент не поспевал за мелодией, то проскальзывала фальшивая нота, но ритм был правильный и мотив можно было уловить. Для присутствующих ничего другого и не требовалось. Крестный танцевал с Катрин, а затем с Мариэттой, Жюли кружилась в паре с Амели, а Клотильда и Туанон тоже пытались подражать им и путались у всех под ногами.

Прислонившись к стене рядом с очагом, отец, Фелиси и дядюшка Батист смотрели, улыбаясь, на танцующую молодежь. Вдруг старый рабочий подошел к Фелиси, подхватил ее за талию и увлек за собой; все остановились, чтобы полюбоваться пожилыми танцорами. Когда вальс кончился, раздались дружные аплодисменты. Дядюшка Батист строил уморительные гримасы, делая вид, что у него кружится голова, а Фелиси, красная и запыхавшаяся, охала, смеялась и отдувалась.

— Ну! — воскликнул дядюшка Батист. — Ну, молодежь, что же вы стоите?

Ждете, чтобы старики снова показали вам поимер?

Франсуа заиграл новый вальс. Старый мастер взял Катрин за руку и подвел к Орельену, сидевшему в углу.

— Посмотрите на этого дурня, — сказал он. — Парень просто помирает от желания потанцевать с красивой барышней в пунцовом платье, но вместо того готов спрятаться в мышиную норку!

Посмеиваясь, он подтолкнул обоих подростков друг к другу. Катрин и Орельен закружились в танце. Орельен держался очень прямо, словно боялся дотронуться до своей дамы. Прежде чем Франсуа доиграл ритурнель, Катрин извинилась и отошла от партнера. «Я устала», — объяснила она. Орельен стоял посреди комнаты, не зная, что ему делать. Лицо его омрачилось. Катрин бросилась к Амели, потащила ее за собой.

— Потанцуйте-ка вдвоем, — сказала она, — я хочу немного передохнуть.

Опустившись на стул, она принялась разглаживать ладонью оборку на юбке.

Когда Катрин снова подняла глаза, она очень удивилась, увидав, что Амели и Орельен вернулись каждый в свой угол. Амели казалась такой же растерянной, как и Орельен. На какую-то минуту Катрин огорчилась за друзей, но тут же забыла об этом, глядя, как дядюшка Батист лихо отплясывает с Мариэттой стремительное бурре. Каблуки деревянных сабо громко стучали по дощатому полу, юбка молодой женщины развернулась колоколом, а старый мастер время от времени звучно вскрикивал: «Эх… эх!»

— Каков старикан! — вполголоса сказал Франсуа, наклоняясь к сестре. Никогда не скажешь, что он не здешний уроженец. Посмотри-ка, он танцует бурре так, словно занимался этим всю жизнь!

В перерыве между танцами Франсуа снова нагнулся к сестре:

— Ты довольна, Кати?

Она кивнула головой.

— Я рад, что ты довольна.

Катрин улыбнулась брату.

— Тебе нравится новое платье?

— Еще бы!

— А танцы тебе нравятся? Ты небось этого тоже не ожидала?

— Я помогу тебе купить аккордеон.

Глаза Франсуа заблестели от радости.

— За мной не пропадет, — заверил он. — Буду ходить по вечеринкам и играть. Понимаешь, с моей ногой… лучше пусть танцуют другие.

Катрин тревожно покосилась на него. Но нет, Франсуа сказал это как будто без обычной горечи; вид у него был спокойный и уверенный.

— Сегодня замечательный день, — сказал он, помолчав. — Замечательный день для тебя, Кати, и для меня тоже.

Она вопросительно взглянула на брата, чувствуя, что он говорит это неспроста.

— Сегодня, Кати, я вытянул-таки наконец счастливый билет!

Он прервал разговор, чтобы сыграть веселую польку. И только в конце, когда в комнате еще звучал заключительный аккорд, шепнул сестре:

— На этот раз все в порядке: дядюшка Батист только что сказал мне, что я поступаю на фабрику.

Катрин порывисто вскочила с места; ей хотелось закричать, запрыгать, закружиться в танце вместе со всеми, благодарить их за этот чудесный праздник, за ту радость, которая озаряла лицо ее брата. Наконец-то они выходят на свет из долгой темной ночи, в которую были погружены столько лет!

Они увидели наконец рассвет, брезживший впереди. И первые отблески его уже ложились на их лица.

Когда наступило время прощаться, Катрин показалось, что все собравшиеся, за исключением Франсуа и ее самой, уносят с собой какую-то затаенную грусть и горечь, словно каждый из них отдал ей в этот день всю свою радость, не оставив себе ничего, кроме сомнений и печали.

Отец, Франсуа и сестренки скоро улеглись спать, но Катрин долго сидела одна у очага, задумчиво глядя на угасающий огонь. Она смотрела, как последние отблески пламени играют на складках ее нового платья, и никак не могла решиться снять свой праздничный наряд. Завтра снова будет старое платье и будни, полные трудов и забот. Но свет этого воскресенья — она знала — никогда не померкнет для нее.

Жорж-Эммануэль Клансье и его книга

Книги рождаются по-разному. Некоторые из них возникают сначала из легкой дымки зыбких воспоминаний, поэтичных и увлекательных. Это — первый толчок, первый прообраз будущей книги. Теперь уж писатель, человек обычно пытливый и неуемный, не остановится на полпути. Его творческое воображение будет медленно, но неустанно развивать то, что положено в основу. Смутно различимые поначалу, персонажи обретут свою плоть, проглянут, словно солнышко в туманный день, подробности окружающей их жизни, заиграет живыми красками нарисованная писателем картина их взаимоотношений, их склонностей, симпатий, надежд… И тогда воспоминания эти перестанут быть просто воспоминаниями, а превратятся в самостоятельное, цельное, художественное произведение, где переплетутся и то, что было, и то, чего не было, но что вполне могло быть. Так рождается книга. Я умышленно упомянул об этом. И вот почему.

Когда-то давно, в начале века, на зеленеющей каштанами улочке в одном из провинциальных французских городов — Лиможе — стоял скромный домик. Жила в нем семья неких Клансье. В долгие зимние вечера бабушка, глава и владыка дома, сажала на колени маленького непоседливого внука Жоржа и принималась рассказывать ему… Сказки? Нет. Она рассказывала ему лиричные и очень грустные истории о своем необычном и трудном детстве, которое прошло в маленьком глухом городишке Сен-Ирьё, славящемся своим знаменитым фарфором.

Притихший Жорж слушал как зачарованный. Перед его глазами проходила целая вереница незнакомых и все же таких близких и понятных людей: отец бабушки — бывший крестьянин-арендатор; ее мать — изнуренная, рано состарившаяся женщина; братья бабушки — веселые, неунывающие фантазеры, рано познавшие цену человеческого труда; она сама, бабушка, — душа и опора семьи, смелая и добрая. Жорж узнавал и о другом — о тяжкой и безрадостной доле крестьян и рабочих, о коварных и мстительных хозяевах, о своеобразном единстве маленьких бедняков, о силе коллектива, о зарождающейся романтической любви…