Илья Сафонов - Мечты об оловянной ложке

• Название: Мечты об оловянной ложке
• Автор: Илья Сафонов
• Жанр: Русская классическая проза

---

С весны 1944-го меня уже окончательно переселили на Плющиху. Во всяком случае, День Победы наступил, когда я был прочно внедрен на Плющихе. По окрестным плющихинским дворам завелись у меня многочисленные друзья. Мир тогдашних дворов сам по себе заслуживает описания. В нашем квартале прямоугольнике между параллельными Плющихой и Земледельческим в направлении Север-Юг и Ружейным и Неопалимовским переулками с Востока на Запад - дом 31 по Плющихе был одним их двух, главенствовавших своими шестью этажами над его 2-3-этажным фоном, россыпями дощатых сараев, чахлыми деревьями, неизвестно как росшими на утоптанных до состояния цемента дворовых пространствах. Второй 6-этажный гигант по неписаным законам входил в другой регион, и у нас не было контактов с его жителями. Где-то внутри нашего небольшого квартала, в бельэтаже одного из многих деревянных домов ютилось заведение с каким-то мирным названием - "Домоуправление". В глубине его, как паук в центре паутины, располагался Управдом, окруженный армией властных тетенек со счетами и толстыми книжками-тетрадками. Там преобладал цвет чернильных клякс на серой бумаге справок, воздух состоял их кислого запаха плохой еды и табачного перегара, вообще, царствовал дух - без большой буквы не обойтись - Учреждения.

Зоны не административного и неподконтрольного общественного единения формировались стихийно, но, несомненно, с подсознательным учетом некоторых топографических особенностей местности - ее рельефа, разграничивающих стен, проходов, общности канализационных и водопроводных магистралей, домоуправлений и т.д. Внутри этих спонтанно сложившихся пространств детям хватало места для чего угодно - тихих посиделок, игр в "на златом крыльце сидели..." или "я садовником родился...", пряток, в "чижика", "штандер", круговую лапту, для интриг, разведок и... продолжите список сами.

Игрушек почти не было. Замены находились без труда: например, роль довоенных деревянных обручей с успехом исполняли плоские металлические диски с зубчатым отверстием в центре - такие колеса днями напролет мальчишки гоняли по тротуарам с помощью жестких проволочных крючьев. Позже появились самокаты из двух досок на подшипниках - на этих уродцах мы самозабвенно носились по асфальту под ненапрасную ругань прохожих. Помню мальчика - единственного в нашем квартале владельца превосходного трехколесного велосипеда. В свои пять-шесть лет он быстро осознал преимущества владения уникальным для тех времен трехколесным чудом: в очереди за сладкими объедками пирожков, печений, просто хлеба или возникшим у кого-нибудь лишним куском сахара он по умолчанию был первым, даже канючить "Витек, оставляй, а..." ему не приходилось - кусок угодливо подавался ему прямо в руки. За право прокатиться на велике многие без сожаления жертвовали своей независимостью и жалко пресмыкались перед вознесшимся владельцем.

Гвоздь досуга у девочек, простейшие "прыгалки" - кусок веревки, который крутили, взявшись за его концы, две водившие, остальные исполняли сложные прыжковые фигуры над вращающейся веревкой. Мелком чертились на асфальте "классики" разных конфигураций и сложности, звучали "мак? - мак!" - "мак? дурак!". Куклы были самодельные, на их тряпичных плоских лицах накрашивались красные щеки, синие глаза и черные брови, с ними девочки ходили медленно и бережно, стараясь не потревожить макет дитяти и напевая баюкающее "а-а-ааа...".

Мы были малы для танцев, трофейные патефоны еще бережно хранились на шкафах - их время было впереди: прошел год-другой, и дворы наполнились музыкой, снятой тупыми иглами с треснувших пластинок. В 50-х на патефонные шарнирные трубки вместо мембран стали надевать тяжелые штуки "звукосниматели" или "адаптеры", и звук пошел через первые ламповые усилители. Внутри них, среди серебристых цилиндриков и хитро сплетенных воедино разноцветных штучек, совершалось несомненное таинство - фиолетовое свечение стеклянных колб плясало в такт с музыкой. Теперь музыка изливалась из окон с небывалой по сравнению с потесненными патефонами громкостью, но и с неслыханными раньше искажениями. Зато гремела и пела она на все окрестные дворы!

О, эти спонтанно сложившиеся и совершенно неожиданные по форме московские дворы того времени с закоулками, как в нынешних компьютерных играх, пропахшие мочой подворотни проходняшек, сообщества инвалидов, старушек и пьяниц на обязательных скамейках у палисадников с пыльными акациями, неизвестно как возникшие и заваленные по углам испражнениями руины, заросли водянистых сорняков и многое другое - вот уж материал для бардов! Обязательные контролирующие банды, со своими постами у выходов из подворотен - прохожий, будь осторожен! Булыжные мостовые, аккуратно спрофилированные так, чтобы ручьи текли по обочинам. И каким наслаждением было пускать кораблики в весенние потоки, мчавшиеся весной вдоль этих обочин! О, эти тихие миры со своими народами, внешними связями, секс-символами, лидерами, любимыми песнями и т.д. Лучшим воспроизведением этого времени в кино, на мой взгляд, является к/ф "Покровские ворота", в литературе, пожалуй, - "Футбол моего детства" Анатолия Макарова.

Время от времени снятся мне давно стертые из реальности дворы и переулки того московского района, который был не просто местом, где я жил, - он был моим миром, снятся такими, какими они были в 40-60-е годы. В этих счастливых снах я пробираюсь заросшими мостовыми и проходняшками кусочка Москвы, расположенного прямо через реку против Киевского вокзала между самой Москвой-рекой и Садовым кольцом. Любой район Москвы, Сызрани, Тьмутаракани, Чего-угодно найдет своих певцов и воздыхателей уже потому, что именно в нем пролетели счастливые годы их детства и юности, именно их видения и запахи поднимают со дна памяти забытые ощущения, лица друзей и подруг, счастливые видения, моментальные снимки, которые и хотел бы удержать, да нет, все расплывается, и нет их...

В течение 44-45-го годов наша квартира стала пристанищем сначала для семейства Гернет, а после них оравы Шапориных. Первые жильцы - Нина Владимировна Гернет вместе со ставшей членом семьи нянечкой тетей Дуней (Евдокией Васильевной) и сыном Эриком. Сама Нина Владимировна известна как детская писательница, автор множества детских книг. Эрик был уже взрослым молодым человеком и работал на каком-то заводе. Что это было за предприятие, я понятия не имел, но дома Эрик устраивал презанятные фокусы. Для начала он наполнил наши закоулки запасами пороха самого разного вида и калибра - от толстых макаронообразных трубочек до маленьких черных стерженьков. Изо всех этих порохов он время от времени устраивал во дворе фейерверки: огонь бегал по земле заранее выложенными фигурами, узлы этих фигур начинали вдруг фонтанировать разноцветными искрами, все это шипело и трещало - восторгам не было границ. Внутри квартиры были свои аттракционы, например, вдоль стен через маленькие шкивы были натянуты шнурки, а к ним подвешены разные фигурки и игрушки. Фигурки можно было приводить в движение и тем самым вызывать у неподготовленных испуг разной степени тяжести.

В описываемые времена тетя Нина была, главным образом, занята в качестве сценариста в кукольном театре С.В. Образцова (и сейчас в афише этого театра я вижу ее фамилию в таких спекталях, как "Волшебная лампа Аладина", "Маугли" и др.). Кроме того, из-под ее пера вышло множество детских книжек - я особенно вспоминаю так называемые книжки-малышки, размер которых чуть превышал спичечный коробок, а толщина - спичку. Одна из них - к сожалению, не помню ее названия, была посвящена ленивому мальчику, которого различные обстоятельства учили, как в конце концов невыгодно лениться, и написана адресно мне. Даже некоторые мои детские реплики тетя Нина использовала там напрямую. Но вот что я не ленился делать, так это подбрасывать ей материал на тему чреватой последствиями лени. С тетей Ниной мы были дружны, постоянно перешучивались, и она поощряла мои нечастые успехи по части остроумия, за что ей сердечное спасибо.

В конце 70-х - начале 80-х Н.В. Гернет включилась в деятельность Солженицынского фонда. Каким именно было ее участие в этом тогда не лишенном риска предприятии, не знаю, но хорошо помню, как Нина Владимировна ужасалась и негодовала, видя - теперь это ясно - страшную агонию советского чудовища. Госбезопасность 80-х, а она стала тогда особенно отвратительна гипертрофированной беспринципностью в поисках и борьбе не с "инако-" даже, а просто с "мыслием", не обошла ее своим вниманием - обыски, допросы и нервотрепка достались тете Нине сполна по делу добивавшегося гэбэшниками Солженицинского фонда. Она и умерла-то вскоре после того, как из "Большого дома" ее как следует "подоставали" по этому делу.

Летом 45-го по окончании занятий в школе я полностью насладился ничем не ограниченной свободой - моим миром стали двор и друзья Толик и Игорек Сахаровы (было бы приятно, если бы кто-то из них прочел эти слова: видите, друзья, ничто не проходит бесследно, даже наши мальчишеские "казаки-разбойники" и "штандеры", ссоры и дружбы, авантюры дворового масштаба, тихие вечерние посиделки, опасные путешествия в "чужие" зоны, предчувствия романов и девчонки, из которых помню только одну, звали ее Тоня - совсем взрослая барышня, я для нее не существовал, но сам глядел на нее во все глаза).