Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

• Название: Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
• Автор: Андрей Ерёмин
• Издательство: Carte Blanche
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5–900504–61–5

О пастырском служении известного протоиерея отца Александра Меня рассказывает его ученик и духовный сын, близко знавший священника с середины 70–х годов и вплоть до трагической кончины о. Александра в сентябре 1990 г.

---

Катастрофа Церкви в XX столетии была закономерной, но подготовлена она была не в XIX веке и даже не в во времена Петровских реформ. Ее истоки надо искать в первой половине XVI века, когда церковные иерархи совершили предательство по отношению к делу евангелизации, только начинавшейся при Ниле Сорском (его не зря называли «интеллигентным старцем»).

Г. Федотов считал роковой гранью происшедший тогда разгром заволжских скитов, ибо с ними, по его мнению, угасло мистическое в русском иночестве. И дальше «среди (непосредственных — А. Е.) учеников преп. Иосифа Волоцкого (врага преподобного Нила) мы видим много иерархов, но ни одного святого» [4]. Недаром отец Александр называл далёкого от Священного Писания Иосифа, преследовавшего инакомыслящих, типичным идеологом правящего класса. «Очень печально, — говорил он, — что монашество в России стало служить именно этому направлению».

Со временем государственное православие вытеснило евангельскую духовность «нестяжателей» (учеников святого Нила) Домостроем, внешней атрибутикой церковномонастырского богослужения и «преданием старцев». Тем самым была подведена мина под все будущее Церкви в России. Аксаков писал про последователей Иосифа Волоцкого: «Они жандармы и квартальные надзиратели, эти стражи нашего русского душеспасения, хранители догматов Русской Православной Церкви, блюстители и руководители русской совести» [5].

В XVII веке уже было такое развитие монастырей, что «их надо было закрыть, — говорил отец Александр, — потому что они превратились в феодалов, владевших сотнями душ крепостных, живших чужим трудом, и это происходило достаточно долго, так что Господь Бог не мог уже терпеть».

Позже «вместо духовного авторитета господствовал бюрократизм чиновников Святейшего Синода, санкционировавшего насилие в делах веры. И это засвидетельствовано уголовным уложением государства Российского, требующим лишения гражданских прав, ссылки и тюрьмы для каждого, кто отпадал от господствующей Церкви» [6]. Унижение христианства в царской России, по словам батюшки, дошло до того, что священники во время пугачёвского восстания поддерживали Пугачева. И в XIX веке, по свидетельству Н. Лескова, к простым священникам власть продолжала относиться также отвратительно. Немногочисленные таланты гибли в этих ужасных условиях.

Таким образом, истоки нехристианского отношения к личности уходят далеко в историю русского самодержавия, долгого закабаления народа при крепостном строе, в беспредел «дедовщины», творившейся в дореволюционных семинариях и духовных училищах.

Историю Церкви чаще всего рассматривают как историю борьбы с ересями. Но отец Александр предлагал иное видение: для него история Церкви — это история её святости, а история святости — это история евангелизации народов.

Ей всегда противостояли те деятели, которые пытались затормозить движение Слова Божия — сжигали переводы, арестовывали библеистов, разгоняли библейские общества. Нетерпимостью и узостью отличались также церковные чиновники, которые сопротивлялись появлению новых переводов Священного Писания.

Но именно Библия стала первой книгой в истории, переведённой на иностранный язык! Тем самым всеобщий характер Слова Божия был предопределён уже в III веке до нашей эры, когда во времена правления Птоломея II Филодельфа было решено осуществить перевод священных книг Библии на греческий язык.

Этот труд, совершенный в Александрии, сделал Слово Божие доступным всему миру. Уже не только иудеи Палестины, но и те, кто жил в рассеянии, могли прочитать Библию. С этого времени провозвестие Откровения окончательно стало явлением Вселенского порядка. Ибо максимализм этого Откровения не позволяет мириться с победой Божьей правды только в отдельной стране, в отдельной национальной Церкви. Бог хочет торжества правды во всемирном масштабе. И именно Библия открывает нам универсалистский пафос христианства.

Из‑за отсутствия русского перевода простые люди в России вообще не знали Евангелия, а аристократия могла читать его только на иностранных языках. Редкие священники, которые пытались хоть как‑то приспособить Слово Божие к жизни, к современности, рисковали быть отлучёнными от сана. А потребность в таком образовании была огромной. Недаром святитель Тихон Задонский ставил своей целью заново проповедовать Евангелие. Он убедился, что даже священники не знали Слово Божие и богослужение совершали, часто не понимая, что делают. Тем более миряне пребывали в страшном невежестве.

В одном из писем Владимир Соловьев писал: «Мы не можем думать без глубокой скорби о тех условиях, которые делают науку Ветхого и Нового Завета совершенно недоступною для русского читателя, поддерживая равнодушие, невежество и дилетантизм в этой важнейшей отрасли знания…» [7]. Великий философ считал, что вера должна явиться в обществе «во всеоружии, воспользоваться всеми умственными научными приобретениями культурного человечества» [8].

Однако приобщение образованных людей к Церкви началось в России слишком поздно. Первый обмен мнениями между просвещённой интеллигенцией и представителями Церкви состоялся лишь в самом начале XX века, в кружке, организованном семьёй Мережковских. Хотя основание диалогу и было положено, члены этого кружка не являлись, как правило, воцерковленными христианами и вели разговор с церковнослужителями как бы снаружи, оппонируя им (возможно, поэтому дискуссии завязли во второстепенном).

Это было следствием того, что в XIX веке «разрыв между передовой частью общества и Церковью принял непримиримые формы» [9]. Русская интеллигенция в большинстве своём видела в Церкви не оплот просвещения и духовности, а врага — воплощение косности, имперского авторитаризма, социального индифферентизма.

И действительно, в Церкви по–прежнему торжествовала спиритуалистическая оторванность от мирских проблем в сочетании с полуязыческим бытовым культом. В ней практически не было места настоящей молитве и необходимых людям мистических переживаний. Отсутствовала и настоящая проповедь о Христе, которая предполагает наличие подлинного духовного опыта у пастырей–проповедников.

Это византийство, пропитанное ересью монофизитства и унаследованное русским православием, было в принципе, по словам В. Соловьева, противно христианскому прогрессу. Оно «желало свести религию к догматической формуле и литургическому обряду, скрывало антихристианство под личиной Православия. Такое византийство должно было в своём нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства и ислама» [10].

Кончилось это тем, что в XX веке пути Церкви и интеллигенции диаметрально разошлись, а советская атеистическая интеллигенция просто унаследовала безбожие интеллигенции русской. Только очень немногие представители образованного сословия поняли антигуманный характер грядущего большевизма и попытались сознательным участием в деле христианского просвещения изменить ситуацию в стране. К числу таких людей относятся Н. Бердяев, С. Франк, С. Булгаков, Г. Федотов, обогатившие сокровищницу российской духовности уже в эмиграции (они спаслись от сталинских репрессий благодаря тому, что их изгнали из страны в начале 20–х годов). Были, вероятно, и другие, кого мы не знаем, или те, кто погиб в лагерях, как отец П. Флоренский.

3

«Царский режим, — утверждал отец Александр, — причинял Церкви только зло», «например, Николай I всеми силами тормозил издание первой Библии». Единственная традиция, которая сохранялась, — это традиция поддержания порядка. Казалось бы, это благо, но такая традиция, основанная на связи с царским режимом, привела к тому, что «вся Церковь страшно растерялась, когда рухнул царизм… Она как бы не могла выжить, и выжила просто чудом».

Отец Александр говорил, что Собор Русской Православной Церкви, который мог бы внести коренные изменения в её жизнь, надо было провести в начале XX века. Если бы он был вовремя созван, не было бы революции; но Николай II не разрешал его начинать, и он собрался только после февральской революции. Однако было уже поздно. Крещенный, но непросвещённый народ пошёл за теми, кто поманил его скорым благоденствием, обещанием социальной справедливости и рая на земле. Решения Собора так никогда и не были воплощены в жизнь.

После революции лик Российской империи, до 1917 года державшей Церковь в узде и носившей маску православного благочестия, видоизменился: в нём уже явно обнаружилась личина апокалиптического «зверя» (антихриста), ибо имперская гордыня — знак одержимости злым духом. Диктатура большевистских вождей объявила Церкви открытую войну. «Государственный атеизм ввёл новую веру. Место Церкви в обществе заняла политическая организация со своими квазирелигиозными заповедями и ритуалами. Одно единомыслие сменилось другим, и малейший намёк на несогласие с этой квазирелигией грозил каждому жестокой расправой» [11].