Алексей Волынец - Жданов

• Название: Жданов
• Автор: Алексей Волынец
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03633-8

Андрей Александрович Жданов по праву является самой загадочной политической фигурой эпохи Сталина. С 1948 года не появилось ни одного полноценного исследования его биографии на русском языке. Родившийся в семье православных богословов, он стал ведущим идеологом сталинизма. Во время индустриализации строил Горьковский автозавод и первые тяжёлые танки. В 1941 году создавал Ленинградское народное ополчение и ледовую Дорогу жизни, но некоторые и ныне считают его виновником ужасов блокады. Он публично критиковал Ахматову, Зощенко, Трумэна и Тито. Учил писателей соцреализму, философов философии и композиторов музыке. Дружил со Сталиным и враждовал с Маленковым и Берией. Обстоятельства его смерти до сих пор вызывают вопросы у историков. Члены сталинского политбюро считали его «мягкотелым», но и ныне он остаётся пугающим жупелом для части российской интеллигенции и всех националистов Прибалтики и Финляндии. «Ждановщину» разоблачали западные советологи во время холодной войны, Горбачёв в годы перестройки, и она до сих пор разоблачается в либеральной публицистике.

Так кто же такой А. А. Жданов? Данная книга впервые в современной России на основе массы архивных документов пытается всесторонне рассказать об этой непростой личности.

---

Любая редакционная статья «Правды» тогда была истиной в последней инстанции. Автор «Фальшивого фильма» обвинил создателей картины режиссёров Столпера и Иванова и сценариста Авдеенко в том, что они нарисовали привлекательный образ отрицательного героя (тот самый «секретарь обкома комсомола Огнерубов») и вообще пытаются возродить «арцыбашевщину». Для читающей публики тех лет последний термин был более чем понятен — популярный в начале века писатель Арцыбашев для многих был «Ахматовой в прозе», также склонным к эротическим переживаниям и неясным томлениям. Брутальные герои Михаила Арцыбашева — «революционеры ницшеанско-дионисийского толка», исповедующие «здоровую животность» посреди декадентских «судорог и самоубийств», действительно недалеки от профессионально соблазняющего девиц жизнерадостного секретаря обкома комсомола Огнерубова. А уж страдающие от рефлексии формально положительные персонажи и беременеющие от несчастной любви к обаятельным подлецам девицы одинаковы что у декадента Арцыбашева, что у члена ВКП(б) сценариста Авдеенко.

Картину экстренно сняли с проката, и в больших городах СССР сотрудникам НКВД пришлось на мотоциклах объезжать кинотеатры и опечатывать коробки с киноплёнками. Но Жданов и сам Сталин не ограничились только этим. 9 сентября 1940 года в Кремле состоялось расширенное заседание Оргбюро ЦК, которое продолжалось с пяти часов вечера до полуночи. Присутствовали Сталин, Жданов, остальные секретари ЦК, руководители Управления пропаганды и агитации ЦК, ряд наиболее авторитетных писателей (Фадеев, Асеев, Катаев и др.) и вызванный правительственной телеграммой сам «виновник» — сценарист фильма Авдеенко.

Наш герой открывал и вёл заседание, но солировал, естественно, Сталин. К некоторому недоумению присутствующих, он, как простой смертный, обращался к председательствующему Жданову:

— Я ещё хочу сказать. Можно?

— Пожалуйста, товарищ Сталин, — «соглашался» распорядитель вечера Жданов.

Периодически приятели из-под «дуба Мамврийского» вещали почти дуэтом. Сталин откровенно горячился, он явно был задет фильмом и пытался донести присутствующим своё понимание случившегося. Показательно — не просто навязать своё мнение силой, что мог уже легко, нет — именно хотел, прямо-таки жаждал убедить собравшихся в верности своего понимания: «Я бы предпочёл, чтобы нам давали врагов не как извергов… У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать… Дело вовсе не в том, что Авдеенко изображает врагов прилично, а дело в том, что нашего брата он в тени оставляет… Победителей, которые разбили врагов, повели страну за собой, он оставляет в стороне, красок у него не хватает… Почему не хватает красок на то, чтобы показать хороших людей?»{334}

Если кратко сформулировать всё, что хотел втолковать собравшимся оставивший иные заботы всесильный вождь СССР, получится следующее. Отрицательный персонаж, то есть, по сути, враг нового общества, изображён автором более красочно, более выпукло, живо, чем почти картонный персонаж положительный. Это и было главной претензией «советской власти» в лице Сталина и Жданова к фильму. Что ж, остаётся лишь признать очевидное: товарищи-диктаторы весьма точно отметили распространённую черту творцов и художников, когда они, заигравшись «правдой жизни», нередко увлекаются тщательной лепкой отрицательных образов и персонажей, чья необычность им, как творцам и людям, интереснее, чем скучная банальность положительных героев. Действительно, на последних часто «красок не хватает». С такой эстетической позицией можно спорить, но трудно отрицать, что поднятая проблема актуальна и ныне.

Вот именно это и пытался, по-кавказски горячась и по-русски увлекаясь, донести и доказать Иосиф Джугашвили. «Какой у него язык, — восклицал он об авторе сценария, — страшно делается… Это наша доверчивость и наша простота, вот на чём он выехал, посмотрите, какого Дон Жуана он рисует для социалистической страны, проповедует трактирную любовь, ультра-натуральную любовь. "Я вас люблю, а ну, ложитесь". Это называется поэзия. Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди…»{335}

32-летний Александр Остапович Авдеенко был фигурой по-своему примечательной. Сын донецкого шахтёра, в годы Гражданской войны он стал беспризорником. Кстати, читатель, заметьте, как часто в нашем рассказе мелькают судьбы беспризорников, которых, как это ни банально звучит, именно советская власть в 1920—1930-х годах вывела в люди. С конца 1920-х годов Авдеенко водил паровозы на стройке Магнитогорского металлургического комбината. В 1930-х годах в культурной политике был актуален так называемый «призыв ударников в литературу», проводившийся под эгидой Максима Горького. Старались найти и всячески продвинуть «рабочих-ударников», способных литературно описать трудовые подвиги и будни пролетариата. Громче всех тогда прозвучала действительно интересная автобиографическая повесть машиниста Авдеенко о скитаниях мальчика-сироты Саньки Го-лоты и его спасении в комсомольском труде на Магнитке. Дебютное литературное произведение Авдеенко так и называлось — «Я люблю».

Молодой машинист тут же стал признанным и популярным писателем, идеальным «выдвиженцем из рабочих» — был принят в Союз писателей, стал спецкором «Правды». На него обрушились слава и материальное благополучие, и тут Авдеенко не выдержал этого бремени популярности и взлёта. Сначала он, вероятно вполне искренне, впал в безудержное восхваление вождя: «Я пишу книги. Я — писатель, я мечтаю создать незабываемое произведение, — всё благодаря тебе, великий воспитатель Сталин… Когда моя любимая девушка родит мне ребёнка, первое слово, которому я его научу, будет — Сталин»{336}. Потом увлёкся материальной стороной популярности, элитной, по тем временам — отдельная квартира в Москве, поездки за границу, собственная машина.

Отсюда и выросла эта неприкрытая досада Сталина, прямо душевная обида — из этого архитипического события, когда пролетарский Пигмалион показательно изваял свою пролетарскую Галатею, но иконописный, почти мифический образ, готовый вот-вот из сказки родиться былью, вдруг сорвался в презренную и вредную пролетарскому делу «арцибашевщину». Обида была почти отцовской — Сталин настолько разошёлся в критике молодого писателя Авдеенко, перейдя в откровенную ругань («мелкая рыбёшка», «бездарь», «ничтожество»), что большинство присутствующих исполнились уверенности в скором печальном конце высоко взлетевшего машиниста. Но, как даже с некоторой досадой писал учебник истории начала 1990-х годов, «репрессирован он не был»{337}. Когда присутствовавший на заседании Оргбюро ЦК Александр Фадеев в тон разгорячившемуся вождю заявил, что Союз писателей надо очистить от таких, как Авдеенко, и «вообще надо провести генеральную чистку Союза писателей», Сталин оборвал его: «Ишь какой! Слон в посудной лавке. Ишь как разошёлся! Чистка Союза писателей ему понадобилась!»{338}

Взрывной культурный рост неизбежно порождал большой дефицит качественных «культурных работников». Отсюда — эти попытки создать такие кадры ускоренным, «промышленным» способом. Отсюда — и искренняя досада, когда в этом «производстве» возникали проколы. Но отсюда — и этот отказ от всяких целенаправленных «чисток» в этой сфере (Сталин — секретарю Союза писателей Д.А. Поликарпову: «Других писателей у меня для вас нет»). Отсюда — и возражение против предложений маститых литераторов остановить практику ускоренного выдвижения молодых кадров: «Много говорили здесь о том, что не надо потакать молодым начинающим писателям, не надо их рано выдвигать вперёд, потому что от этого голова кружится у людей и они портятся. Это, конечно, верно, но нельзя советовать какую-то цеховщину в профессиональной литературе. Так смотрели: и ученик может быть способный, но здесь положен срок. Подмастерье может быть на три головы выше мастера, но раз положен срок, то он должен его отработать. Потом ему дадут пощёчину и посвящают в мастера. Вы что же, дорогие товарищи, такую философию проповедуете?»{339}

Когда в перерыве долгого заседания 9 сентября всех присутствующих пригласили на чай, возмущённый тоном критики Авдеенко бросился к Жданову: «Я не ожидал, что так будут говорить со мной в Центральном комитете!» Наш герой в ответ изобразил гневное недоумение: «Вы разве считаете, что творчество не под контролем партии?.. Наверно, вы так считаете, что каждый сам себе хозяин, как хочу, так и делаю, не ваше дело, не лезьте в эту область?»{340}

Примечательно, но в этой откровенно воспитательной проработке помимо «арцибашевщины» Авдеенко вменили и то, что через несколько лет назовут «низкопоклонством перед Западом». Причиной для таких критических замечаний послужила статья Авдеенко, где он описывал Северную Буковину и город Черновцы, только что, в июле 1940 года, присоединённые к СССР. Начал Жданов: «Вы описываете, что там прекрасные улицы, прекрасные здания… Затем вы описываете черновицкий театр… У вас создалось такое впечатление, что этот театр не уступает нашим театрам…» Сталин: «А город всего-навсего два вершка». Жданов: «Подумаешь, какой-то мировой центр!» Сталин: «Знаем, узкие улицы, контраст создать хотят, но плохо получается…» Жданов: «В чём тут дело?» Сталин: «Тянет туда, к старым Черновицам». Жданов: «Так ли это?» Сталин: «Красок хватает на старые Черновицы, а на наши — у него краски иссякают…»{341}