Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

• Название: Унесенные за горизонт
• Автор: Раиса Кузнецова
• Издательство: Новый хронограф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-94881-133-8

Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.

---

Ваня уволился из ЦК в конце 1947 года, а в феврале 1948 года диссертация практически была завершена.

С рукописью ознакомился президент АН СССР Сергей Иванович Вавилов[86]. «Глубокоуважаемый Иван Васильевич! ― писал академик. ― Я прочел Вашу работу, она показалась мне интересной и новой по постановке вопроса. Вы правы, что до сего времени почти не обращали внимания на теоретикопознавательное значение принципа соответствия в физике. С Вашими выводами философского характера можно, по-видимому, согласиться полностью».

Я, выполняя просьбу Вани, на защите не присутствовала.

― Буду сильнее волноваться, ― сказал он.

Однажды встретила доктора философских наук Васецкого (когда-то я редактировала его книжку) и услышала от него восторженный отзыв:

― Оригинальный и совершенно новый для советской философии труд!

Я очень жалела, что тайком от Вани не пробралась в зал, где происходило обсуждение диссертации. И Васецкий, и Кедров, и некоторые другие ученые восхищались не только самой работой, но и тем, как проходила защита. По их словам, Иван Васильевич, чрезвычайно красиво и точно отвечая на многочисленные вопросы, продемонстрировал великолепное знание состояния современных физических теорий. Труд его был смелым еще и потому, что вопреки всеобщему «угару изоляционизма» в нем четко и ясно была показана связь нашей науки с мировой. Опыт и теории зарубежных ученых излагались спокойно и обстоятельно, с большим уважением к таким именам, как Бор, Гейзенберг и другие. Эту работу до сих пор рекомендуют студентам для изучения как классическую![87]

Кратово

Летом, после защиты диссертации и зачисления в Институт философии, Ваня взял отпуск, и мы сняли в Кратове большую дачу Хозяйка ― родственница посла Майского, мать артистки Н. Шеффер из ЦДТ ― попросила сразу за весь сезон шесть тысяч. Я засомневалась:

― Мало ли как сложатся отношения?

― Люди нуждаются в деньгах сейчас, ― сказал Ваня и отдал деньги полностью.

Буквально на другой день весь верх, который по договоренности был сдан нам, заняли сестра хозяйки и ее гости; на кухне нас стали так теснить, что и Ваня понял: надо уезжать. А хозяйка заявила:

― Пожалуйста, только деньги мы вернем, когда сможем.

Я потребовала расписку на пять с половиной тысяч рублей, но она писать ее отказалась. В разгар сезона снять другую дачу? Таких денег у нас не было. Решили остаться.

Настроение у Вани портилось, как только он видел этих мошенников, а видеть их приходилось каждый день. Отдых был безнадежно испорчен. К тому же во время игры в волейбол Ваня попал ногой в какую-то выбоину. Утром я увидела, что от боли он не может ходить. Привела местного хирурга. Та посоветовала непременно сделать рентген, для чего надо было ехать в Москву. Прошла почти неделя, опухоль с ноги не спадала, он терпел боль, но на рентген ехать отказывался. До поезда идти было далеко, а вызвать такси можно было только из Москвы с оплатой в четыре конца. Рассказала об этой «истории» у себя на работе. Мой начальник A.C. Федоров меня отругал:

― Бери мою машину, поезжай за ним и вези в Склифосовского!

У Вани оказался закрытый перелом лодыжки.

Через неделю его выписали, закованного в гипс. Так, на костылях, он и проковылял почти все лето. Но Ваня был весел, взялся писать большую статью и шутил, что со сломанной ногой он стал более «усидчив» (статья вскоре была опубликована, и мы получили за нее большой гонорар, весьма нам пригодившийся).

В середине лета к нам приехали Ванины родители. Неожиданно Александра Васильевна приревновала Василия Ивановича к Мавруше ― только потому, что она, разливая чай, первый стакан подала ему. Меня это рассмешило:

― Вы, в ваши годы?... ха-ха-ха, к кому? К Мавре... ха-ха!

Александра Васильевна потребовала, чтобы я извинилась перед ней. Я это сделала. Тогда она поставила ультиматум:

― Или я живу на даче, или ваша Мавра!

Ваня возмутился:

― Мама, но кто же будет нянчить Наташу и готовить на всю нашу ораву?

― Я, ― гордо отвечала она. ― Я справлюсь!

― Ты не выдержишь! И мне вместо работы придется все это делать самому. Ведь Рая каждый день на работе!

Несколько дней Александра Васильевна прожила в «великом молчании», а потом внезапно затолкала в чемоданы вещи, крикнула Василия Ивановича и, нагрузив его, потащила на станцию. Мы, оцепенев, наблюдали за этой сценой, Ваня побежал за ними, отговаривал, извинялся, но ничто не помогало. Наши мальчишки кинулись вслед, выхватили у инвалида-сердечника Василия Ивановича чемоданы и проводили их до станции. Ваня от волнения сник так, что я едва отходила его всякими лекарствами и грелками.

Когда он немного успокоился, вдруг начал рассказывать, как мучает его мать еще с той поры, как узнала о решении жениться на Елене. Он ожидал понимания, но услышал только проклятья. Скупая в тратах на еду, она очень следила за тем, чтобы Ванюша всегда был хорошо одет, не отказывала в исполнении дорогих желаний: хочешь иметь баян, скрипку ― пожалуйста. Но когда сын женился, она лишила его, тогда еще студента, какой бы то ни было материальной помощи, и Ване пришлось сочетать учебу с преподаванием физики в институте, случалось, работал и грузчиком на железной дороге. Из-за отсутствия средств не смог остаться в аспирантуре, хотя был зачислен.

― Но ты все же ее не вини. У нее были тяжелые детство и юность; в Москве тоже помоталась, прежде чем отец устроился на постоянную работу: снимали углы, голодали. Когда пришла революция, очень радовалась, вступила в партию, а ее перевели «в сочувствующие» из-за малограмотности, и это ее оскорбило и сильно озлобило... Безумно меня любя, она была настоящим деспотом и тираном. Ни в чем мне не отказывая, мечтала лишь о том, чтобы ее сын получил высшее образование и стал «профессором». А тут студент заводит семью ― удар по мечте! Возненавидела Елену, считала ее виновной во всем!

― А вот со мной она корректна!

― Да, она даже побаивается тебя, но полагает, что ты поможешь мне стать профессором, ― засмеялся он.

― Постараюсь оправдать доверие!

― А что ты думаешь, я уже и план докторской написал, ― сказал Ваня. ― Думаю, года через два-три закончу!

Эффективных средств лечения гипертонии в то время не было. К тому же, будучи страшно нервным, Иван Васильевич умел подавлять свое раздражение, даже гнев, переживания, вызванные тяжелыми обстоятельствами, и никогда не срывался на крик, как делают многие. И это, по мнению врачей, только усиливало болезнь. В 1948 году П.Н. Федосеев, вице-президент АН СССР, привез для Вани из Парижа серпазил, который на первых порах здорово снизил давление, потом появился резерпин. Но Ваня не умел и не любил лечиться. Лишь только ему становилось легче, он забрасывал лекарства, а моя настойчивость начинала его раздражать, и я, к сожалению, отступала.

Кедров

Поначалу Юрий Жданов пытался как-то разрядить атмосферу гонения на генетиков и их науку. В двух-трех статьях, опубликованных им в начале 1949 года по этому поводу, он ссылался и на мнение своего научного руководителя, членкора Бонифатия Михайловича Кедрова. Но, видно, ему здорово попало от тестя, так как в последующих статьях он стал ругать и генетиков, и своего учителя. Сорок восьмой и последующие годы вдруг сделались похожими на предвоенные, страшные тридцатые[88].

Когда мы познакомились с Б. М. Кедровым близко, он с женой и сыном жил в одной комнате большой коммунальной квартиры в Зачатьевском переулке. Комната утопала в книгах ― ими были заставлены не только полки и шкафы, они громоздились на крыше буфета, лежали на стульях и на полу. И еще нас поразило количество кошек самых различных мастей и возрастов ― они нагло восседали на любом свободном местечке. Чтобы присесть, приходилось их сгонять. Но хозяин комнаты, громогласный, добродушный и демократичный, как будто не замечал этой тесноты. То, что Кедровы жили в таких же трудных жилищных условиях, как и многие москвичи после войны, нас не удивляло, ведь мы тогда не знали о постигшей их семью катастрофе.

Человек он был увлекающийся, эмоциональный, и случалось, что, не разобравшись в существе дела, принимал необдуманные, с маху, решения. Так состоялось и первое «знакомство» Вани с Кедровым. Это было до войны, когда Иван Васильевич работал старшим редактором Гостехтеориздата и одновременно являлся сотрудником Института философии как соискатель, то есть без зарплаты. Кедров, как новый заместитель директора института, даже не побеседовав с Иваном Васильевичем, счел такое «совместительство» ненужным и одним росчерком пера его отчислил. Оскорбленный, Ваня не пошел объясняться, о чем оба потом сожалели, так как оказались в науке единомышленниками и на этой почве подружились.

Высокообразованный, одаренный философ и химик, Кедров был настоящим бойцом. Мы восхищались смелостью и резкостью его суждений, с которой он выступал против академика Максимова и других философов, явно жаждавших его «крови». Бонифатия Михайловича обвиняли во многих грехах, в том числе и «в космополитизме». В начале пятидесятых было очень модно так называемый «приоритет» в науке отдавать русским и советским ученым. Большой знаток Менделеева, Кедров написал книжку, в которой на большом фактическом материале показал приоритет ученого во многих разделах химии, сельского хозяйства и прочее. В одном месте он написал приблизительно так: «Не придавая особого значения вопросу приоритета в таком-то деле, Менделеев действительно был первым...» Это злополучное «не придавая» и стало предметом «серьезного» обсуждения, вернее, осуждения Бонифатия Михайловича. Но Кедров заявил, что произошла «опечатка», что у него в оригинале написано «но придавая», да и смысл всей фразы ― в доказательстве «первенства» Менделеева в данном деле. Организаторы осуждения были биты, им пришлось на сей раз отступить... Бонифатий Михайлович потом сказал нам, что никакой «опечатки» не было, но в споре «с дураками» он другого выхода не видел.