Пенелопа Лайвли - Фотография

• Название: Фотография
• Автор: Пенелопа Лайвли
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-386-06211-8

Пенелопа Лайвли — одна из самых успешных и популярных британских писательниц. Ее книги, покорившие миллионы читателей, удостоены престижных литературных премий, в том числе Букеровской премии.

«Один из самых удачных романов Лайвли: оригинальная задумка, грандиозное воплощение».

Los Angeles Times

«Читать Пенелопу Лайвли — как проводить рукой по шелку, дорогостоящему, струящемуся и прекрасно сотканному. Однажды прикоснувшись к нему, невозможно выбрать что-то другое».

The Evening Standard (London)

Способна ли одна единственная фотография перевернуть вашу жизнь? Пожалуй, нет.

А если на ней изображено то, о чем вы даже подумать не могли? Пожалуй, да.

Копаясь в старых бумагах, Глин случайно находит старый конверт. Надпись гласит: «Не открывать. Уничтожить». Но любопытство берет верх, и внезапно мир главного героя переворачивается. Привычная жизнь рушится прямо на глазах. Пытаясь выяснить, какую тайну скрывала его жена, Глин неожиданно для себя воскрешает события давно минувших лет. Кем Кэт была раньше? И кто она теперь для него?

---

Так что в тот день она быстро управилась с работой — совсем нетрудной, даже слишком нетрудной; имела весьма полезную беседу с коллегами, пофлиртовала с парнем из отдела продаж возле фотокопировальной машины. В обеденный перерыв она приобрела пару дорогущих туфель, о которых мечтала. А вечером встречалась со старой, еще со времен колледжа, приятельницей, и они от души посплетничали, уплетая пиццу.

Она была занята, заинтересована, у нее появился стимул, флирт и новые туфли наполнили ее радужно-эйфорическим настроением; шагая среди огней большого города, она, переполненная энергией, в какой-то момент подумала: как хорошо-то! Если бы ее спросили, была ли она в тот день счастлива, она, наверное, ответила бы утвердительно. Пару раз она почувствовала раздражение, покупая туфли, с сожалением вспомнила о превышении кредита и немного позавидовала подруге, переживавшей бурный роман. Правда, менее счастливой от этого не стала.

Когда Полли вспоминает тот день — день Кэт, — она понимает, что увидела нечто, находившееся далеко за пределами собственного жизненного опыта и представлений о жизни. В тот день Кэт попала в некое жуткое место, которое Полли не могла себе представить. Кэт — такая знакомая, такая родная, такая, в некотором роде, обыкновенная… вот только обыкновенной она никогда не была.

Полли поняла, что до этого не знала никого, кто бы умер. То есть никого из родных и близких. И испытывала недоверие — не столько горечь утраты, сколько недоумение. Нет, нет, это… это невозможно. Только не Кэт. Должно быть, это какая-то нелепая ошибка.

Узнав, что никакой ошибки не было, все, о чем она могла думать: но куда же она ушла? Где она? Где, где? И ей представилась некая черная дыра, куда канула Кэт и где теперь она пребывает, недоступная, беспомощно барахтаясь во тьме.

Когда Оливер прочел письмо Элейн, его точно громом поразило: хоть я и не думал об этом, но да, такая вероятность всегда существовала. Он поймал себя на том, что вспоминает всякие случаи, связанные с Кэт, — и всякий раз в свете произошедшего эти воспоминания приобретают несколько иной оттенок; тот день прошедшей уже недели развеял в пух и прах прежние представления, то, что казалось обыденным, стало совсем другим. «Ты счастлив, Оливер?» — спрашивает Кэт.

Он оплакивал Кэт. Прочел письмо, которое мало что сказало ему — когда, где, как? Разумеется, «почему?» — он не узнал. По прочтении он отложил письмо в сторону, ему стало грустно. Он не видел Кэт и не говорил с ней уже много лет, но всегда мысль о том, что она где-то есть, наполняла его тихой радостью. И вот теперь ее не стало.

Он не задавался вопросом «почему?», он не желал знать — отчего? Но его не покидало смутное, необъяснимое подозрение: то, что случилось, было предрешено, в Кэт всегда было что-то беспокойное, нечто, отдалявшее ее от остальных. За ее наружностью и манерой держаться, глубоко внутри, в ней сидела какая-то черная хворь. Но никто и никогда не видел ее, не замечал. Все видели только ее лицо.

Мэри Паккард

Мэри Паккард наблюдает, как подъезжает по дорожке к ее калитке машина каждого из визитеров, как останавливается, как выходит и осматривается водитель: вроде бы здесь. Потом идет по дорожке через палисадник вдоль лавандовых кустов к двери коттеджа, а Мэри смотрит на него из окна своей мастерской, расположенной в стороне. Она появится, когда посетитель потянется к дверному молотку. «Привет, — скажет она. — Я тут».

Глину Питерсу, Элейн, Оливеру, фамилию которого она всегда забывала и до сих пор не может вспомнить. Не всем сразу, конечно, по отдельности, в течение нескольких недель — любопытное нашествие незваных гостей, — ее предупредили лишь одним телефонным звонком: сухо и по делу (Глин), робко, но не без умысла (Элейн), намеками (Оливер). После первого посетителя остальным она уже не удивлялась.

Мастерская Мэри располагается в бывшей сыроварне, выстроенной возле коттеджа; летом там прохладно, а зимой и вовсе холодно; беленые стены, выложенный плиткой пол, большое окно, наполняющее светом все помещение. Раковина и огромный, заваленный всякой всячиной стол, гончарный круг, ванна для глины и полки для готовых изделий. Работы Мэри выставляются в галереях и центрах ремесел и стоят немало. Поразительно, что столь изящные формы могут появиться из бесформенных, влажно поблескивающих комков глины. Кэт порой говаривала: «А можно я просто посижу рядом и посмотрю?» Она часто сидела тут, на старом плетеном стуле — в дружеском молчании.

Мэри невысокого роста, плотно сбитая, сильная. Кажется, у нее больше общего с самой глиной, чем с изящными творениями, которые она из нее извлекает. Сегодня, спустя много лет с той поры, когда Кэт была здесь частой гостьей, шапка густых жестких темных волос на голове хозяйки стала совсем седой. Она живет одна; иногда в ее жизни появлялись мужчины — и уходили; впрочем, она нисколько не переживала. Тот, со злополучной фотографии, успел настолько забыться, что ей пришлось долго вспоминать о том, как он выглядел, когда Элейн упомянула о нем. «А… этот. Я уже сто лет с ним не общалась».

Словом, самодостаточная женщина. Ее самодостаточность не предполагает того, что она — эгоистка, отнюдь, нет в ней и самодовольства, и равнодушия к ближнему. Скорее она — одна из тех редких и, наверное, счастливейших из смертных, которые вполне могут прожить, не нуждаясь в поддержке друзей, семьи или возлюбленных.

Мэри была любима и любила; но если любить было некого, она прекрасно обходилась и без этого. Своих детей у нее нет, но она с охотой возится с чужими; пожалуй, она готова признать, что тут упустила некий важный момент, но не видит смысла в излишних переживаниях по этому поводу. Здоровье у нее крепкое, нрав щедрый и радушный, а еще редкий дар судить беспристрастно.

Люди всегда тянулись к Мэри, чуя в ней силу, которую не могли толком определить. Во всяком случае, большинство из них не могли. Кое-кто пытался. «У тебя ледяное сердце», — сказал один из ее мужчин. Он ошибался: не ледяное внутри, а надежно защищенное снаружи. У Мэри всегда была прочная раковина, в которую она могла спрятаться; лишенные спасительной брони часто искали у нее прибежища, как ищет укрытия на морском дне рак-отшельник. Вокруг Мэри вечно крутились неудачники и прихлебатели; некоторые из них становились ее мужчинами, которых приходилось вежливо выставлять вон, когда они уже окончательно садились на шею. Иногда это были ученицы — молоденькие девушки, желавшие не столько обучиться лепить горшки, сколько научиться жить. А этому, как поняла Мэри, научить невозможно. Теперь, когда не стало никого с официальным статусом бродяги, — теперь к ней регулярно приезжают в поисках ободрения и опоры друзья, соседи и просто знакомые из округи.

Мэри живо посочувствует, в шутливой форме даст совет, который, правда, за таковой принимают редко, угостит кофе или дешевым вином, предложит гостю свободную кровать. Она умеет слушать, не мешает говорить, ты выговоришься — и тебе мгновенно легчает. Те, кто приходит к Мэри за утешением, чувствуют, как становятся чище, как камень валится с души, проблемы кажутся не такими уж неразрешимыми, точно дается шанс взглянуть на них с другой стороны. На самом деле Мэри мало на что намекает, а говорит и того меньше. Иногда то, что она думает, могло бы удивить и даже привести в смятение тех, кто доверялся ей, случись им проникнуть в ее мысли. Она не устает дивиться тому, как люди позволяют другим вить из себя веревки и вовлекать в неприятности. Понимая в то же самое время, что ее собственная неуязвимость — скорее исключение. Поскольку она не может ее никому передать, ей остается лишь выслушивать печальные истории и жалобы, оставляя свое мнение при себе. Иногда это не так-то легко, в особенности когда очередная ученица начинает жаловаться, что ее кто-то там предал и покинул. Мэри недоумевает — неужели она сама не видела, что парень ею просто пользовался? Или когда сосед сетует на финансовые трудности, а потом выясняется, что он неразумно тратил деньги. Сама Мэри живет, и всегда жила, очень скромно. Тот, кто сознательно использует других, должен понимать, что могут использовать и его самого, думает она, но предпочитает помалкивать. Ведь, изливая свои горести на других, мы ищем участия, а не наставлений.

С Кэт Мэри познакомилась на ярмарке ремесел много лет назад. Кэт стояла у витрины, продавала изделия кого-то из своих друзей. Осмотревшись вокруг, Мэри заметила удивительной красоты женщину, продававшую с прилавка тарелки и блюда, покрытые расписной глазурью; ее окружала толпа очарованных покупателей. Спрос на тарелки был бешеный. Мэри подошла к ней поболтать; обедать они пошли вместе. Мэри спросила: «Может, в следующий раз попродаешь мои горшки?» Они лучезарно улыбались друг другу; каждая чувствовала, что обретает неожиданного союзника. «Я — полная противоположность тебе», — много, много позже мимоходом заметила Мэри. «Да, — сказала Кэт. — В этом-то и соль. Но на самом деле мне бы хотелось быть тобой. Давай поменяемся?» Тон у нее был шутливый, но говорила она всерьез.