Питер Страуб - Дети Эдгара По

• Название: Дети Эдгара По
• Автор: Питер Страуб
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-63826-0

Несравненный мастер «хоррора», обладатель множества престижнейших наград, Питер Страуб собрал под обложкой этой книги поистине уникальную коллекцию! Каждая из двадцати пяти историй, вошедших в настоящий сборник, оказала существенное влияние на развитие жанра.

В наше время сложился стереотип — жанр «хоррора» предполагает море крови, «расчлененку» и животный ужас обреченных жертв. Но рассказы Стивена Кинга, Нила Геймана, Джона Краули, Джо Хилла по духу ближе к выразительным «мрачным историям» Эдгара Аллана По, чем к некоторым «шедеврам» современных мастеров жанра.

Итак, добро пожаловать в удивительный мир «настоящей литературы ужаса», от прочтения которой захватывает дух!

---

Зверь напал и заразил страхом воображение невольников, индейцев с бронзовыми лицами, гордых под ударами кнута, и африканцев, тоже гордых и бдительных.

Белые бьют рабов кнутами, им нет дела, что те ведут свой род от племенных вождей.

Внезапные набеги и захват пленников. Дух, тысячи раз низвергнутый, тысячи раз, скрежет зубов… горечь, горечь.

Но что такое зверь? Джинн демона, прячущегося под водопадами Пики Стон? Скалы высоки, и вода мчится.

Откуда он пришёл, этот зверь, откуда взялся? Разве может зверь появиться ниоткуда? Из ничего? Он должен откуда-то прийти.

Вот он, белый зверь: на плантации Кордова Якоб Кордова наказывает чёрного раба за то, что тот барабанил.

Но глубоко в джунглях, за Никерие, вдоль Сарамакки, за трясинами с крокодилами, в лесной чаще, переплетённой лианами, есть посёлки беглых рабов, там горят огни, там женщины варят на кострах еду у новых хижин, и голландцы не могут пройти туда, их не пускают лианы и крокодилы, и потому чёрные мужчины бьют, бьют и бьют в барабан.

Она заразилась малярией от москитов. Москиты заразили её малярией.

Малярия овладела ею, её глаза затуманились, закипели, её свалил жар, победил москит, и она опустела, её кости опустели, а кожа высохла, стала шершавой и горячей на ощупь, и влажно блестела в затемнённой комнате. Эстер Габай велела повесить на окна толстые тяжёлые шторы, которые не пускают внутрь солнечный свет. И в темноте кажется, будто Мария Сибилла светится, будто светится её кожа. Её губы распухли, надулись, высохли, и язык тоже раздулся и мешает во рту, в забытьи она бредит, но слов не разобрать, они отрывочны и бессвязны. Она бормочет что-то о тюльпане в Нидерландах, о двух речных свиньях, которые приближаются, и погружается в молчание.

Где ты, Мария Сибилла? Мари? Мари? С сильным голландским акцентом.

У неё тяжелеют ноги, замедляется пульс, тяжесть ползёт по ногам вверх.

Нечем дышать, тяжесть душит.

От лихорадки она побледнела, осунулась, губы стали сухими, запёкшимися, бескровными, а наполненный сыростью воздух, как губка, тянет из неё жидкость, по капле вытягивает воду из её тела.

Она там, где никто не живёт, она наполнена тем, что, как ей известно, не может служить пищей.

Впереди она видит ленивца, который в невообразимом блаженстве свисает с ветки в тени дерева мора.

И её сердце тяжело бьётся,

А дыхание учащается.

Она на Серро де ла Компана, на горе, называемой Колокольная, к югу от суринамской саванны.

Белые камни высятся на горе, валуны белеют, они видны отовсюду, они высятся на горе, где нет деревьев, только валуны, валуны до самых вершин.

Или она в кабинете отца, смотрит на стол для рисования, на натюрморт, приготовленный к рисованию.

Это раскрытая книга цветов.

Книга спящих насекомых

Мария. Мария Сибилла.

И она погружается, погружается в лихорадку, и глубже, в свои сны.

Суримомбо с раскинувшимися по покатым холмам полями сахарного тростника, и ломается стебель.

И бледная пустеющая тьма.

Она внутри сетки, москитной сетки, которая щекочет её, словно паутина, когда она пытается пошевелиться, сесть, протянуть руку или повернуться с боку на бок.

Или идёт с Мэтью ван дер Лее по берегу.

Это его конёк, говорит он ей, морской берег.

Он говорит, а его дыхание длится, это из-за отсутствия пауз его дыхание такое ровное.

Африканские рабы прячутся в старых заброшенных садах.

Меж вопящих птиц, среди которых самые громкие — ары, меж обезьян-ревунов, рычащих, как ягуары.

Глаза у неё чёрные из-за расширенных зрачков, укусы испещрили кожу, оставили в её теле свои отложения, посеяли в ней семена малярии, сделав её навсегда уязвимой.

И доктор Петер Кольб, который то входит, то выходит от неё со своей сумкой безделушек, имеет вид сначала строгий, потом серьёзный, потом озадаченный, потом усталый и безнадёжный, покорный, точно он перепробовал всё, что только может предложить его сумка, его руки, его толстые, слегка дрожащие ладони, на дрожь которых никто не обращает внимания, когда он, доктор Кольб, кладёт их сначала ей на лоб, потом на основание горла, и на шею, и на плечи, слушая её дыхание, слушая её тяжёлое дыхание.

А Мэтью ван дер Лее справляется у доктора Кольба, иногда по нескольку раз на дню, справляется о том, как идёт её выздоровление, сам бледный и помятый от тревоги, то поджидая доктора у выхода из её покоев, а то вечером, за картами, чтобы отвлечься.

Но Марта тоже ходит к больной, по ночам, когда её покидает доктор, а Эстер Габай знает об этом и не одобряет, хотя и не запрещает. Марта приносит снадобья для питья и компрессов, и другие, растёртые в кашицу, или растворённые в стакане, и, в конце концов, они её и вылечивают.

В конце концов, они её и вылечивают,

и мир снова становится видимым,

и солнце снова вырывается из-за туч, чтобы жечь плоть, почву, деревянный каркас дома в Суримомбо.

Едва набравшись сил, Мария Сибилла выходит вместе с Мартой, они идут в ближний лесок позади тростникового поля в Суримомбо, лесок, изобилующий делониксами.

Её глаза ещё обведены тёмными кругами усталости, которые оставила малярия, она без шляпы, волосы падают ниже плеч.

И снова мир вокруг неё,

жужжат жуки, стрекочут птицы,

и гусеницы на ветвях деревьев.

И снова мир вокруг неё, и трудится она в чащобе,

раскинув сеть по полу джунглей,

но, пока она трудится, рабы прячутся.

Рабы прячутся, в шляпах с золотой каймой, с железными котлами и штуками сукна, с раковинами каури, сладким маслом, свечами, поросятами, овцами, гребнями.

А зверь идёт, принюхиваясь, через поля сахарного тростника, и дети прячутся в кустах, или в гамаках, или в колыбельках в хижинах, которые не могут их защитить, а их матери говорят, о, нет, о, нет.

Зверь бежит рысью, его штанины хлопают на ходу.

На плантации Мачадо. Где зверь отражается в глазах девочки Джози. Зверь отражается в глазах, в глазах чёрной девочки Джози, которую только что приобрёл Хорхе Мачадо.

Девочке двенадцать лет, у неё уже начались месячные, ей двенадцать, она тонкая и нежная, темноглазая и длинноногая.

Это происходит на плантации Мачадо, и в этом принимает участие сам Хорхе Мачадо, потрясённый взгляд Джозиных глаз, взгляд, полный страха, ужаса, а потом стыда, и прикосновение мужчины, который хватает её, владеет ею, чьей собственностью она является.

Шея Хорхе Мачадо давит на лицо девочки Джози, его руки прижимают её руки к бокам, и что он делает с ней, она не может остановить его, его толстая шея зажимает ей рот, его плечо давит ей на грудь, его плоть лезет в её плоть, и что он с ней делает,

а её глаза открыты и смотрят.

Где же мама девочки Джози? Мама теперь так далеко. И мама не может её защитить. И папа не может её защитить. Где же папа девочки Джози?

Это от страха, а может быть, от страха и злости, а может быть, от страдания, причинённого её телу, или от тяжести его шеи, давящей ей на лицо, или от его рук, удерживающих её руки, или от боли, которую он причиняет ей, девочка Джози не сдерживается и кусает Хорхе Мачадо. Она кусает его в шею, в шею, которая зажимает ей рот, она впивается зубами в эту шею так же глубоко, как он проникает в неё,

он потрясённо чувствует это,

и его кулак обрушивается на её рот,

и выбивает ей зубы, и кровь заливает ей рот.

Он встаёт на дыбы, точно зверь, и поднимает вместе с собой Джози, а Джози визжит, и кровь льётся у неё изо рта.

Но этого мало, чтобы сдержать гнев Хорхе Мачадо.

Его гнев не знает удержу, и он изливает его на девочку Джози.

И её крики вылетают из её рта вместе с кровью.

А Хорхе Мачадо всё лупит и лупит, его кулак точно молот, которым он бьёт её, она отмахивается от него руками, пытается защитить себя этими взлетающими руками, бьёт по нему руками,

пока он не вырывает их из суставов,

и её руки не повисают, как плети, вдоль её боков,

пока Хорхе Мачадо не изливает полностью свой гнев и с дикой животной силой не вырывает своими огромными ручищами обе руки девочки Джози из суставов.

— Вот он, ваш зверь, госпожа Габай, — говорит серьёзно Мария Сибилла, внимательно выслушав отчёт об этом происшествии. — И ваш зверь, доктор Кольб, ваш волк, который, как вы подозреваете, бродит, сверкая глазами, и рвёт клыками всё кругом, и ваш зверь, вдова Ивенес, ваш прекрасный белый зверь, семенящий за вами, как собачка, он сидит сейчас подле зверя, госпожа Габай.