Питер Страуб - Дети Эдгара По

• Название: Дети Эдгара По
• Автор: Питер Страуб
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-63826-0

Несравненный мастер «хоррора», обладатель множества престижнейших наград, Питер Страуб собрал под обложкой этой книги поистине уникальную коллекцию! Каждая из двадцати пяти историй, вошедших в настоящий сборник, оказала существенное влияние на развитие жанра.

В наше время сложился стереотип — жанр «хоррора» предполагает море крови, «расчлененку» и животный ужас обреченных жертв. Но рассказы Стивена Кинга, Нила Геймана, Джона Краули, Джо Хилла по духу ближе к выразительным «мрачным историям» Эдгара Аллана По, чем к некоторым «шедеврам» современных мастеров жанра.

Итак, добро пожаловать в удивительный мир «настоящей литературы ужаса», от прочтения которой захватывает дух!

---

Два часа. Джин вновь на кушетке. Он вздрагивает, вырванный из полусна далекой сиреной «Скорой помощи», а потом — снова лишь цикады и сверчки. Разбуженный, он некоторое время осоловело смотрит повтор «Заколдованных»[9], потом начинает переключать каналы. Вот реклама ювелирных украшений. Вот кто-то производит вскрытие.

Во сне Ди Джей старше. Ему лет девятнадцать-двадцать, и он входит в бар, где Джин сидит у стойки, потягивая пиво. Джин сразу узнаёт его: та же осанка, те же плечи, те же большие глаза. Только руки у Ди Джея длинные и мускулистые, покрытые татуировкой. Его лицо сохраняет неприятное, скрытное выражение всё время, пока он медленно подходит к стойке и усаживается рядом с Джином. Ди Джей заказывает стопку «Джима Бима» — некогда любимый напиток Джина.

— Я много думал о тебе с тех пор, как умер, — шепчет Ди Джей. Он не глядит на Джина, но тот хорошо знает, о ком идёт речь, и руки его дрожат, когда он подносит пиво ко рту.

— Я долго тебя искал, — тихо говорит Ди Джей, и воздух становится горячим и спёртым. Трясущимися руками Джин зажигает сигарету и затягивается, едва не поперхнувшись дымом. Он хочет сказать: я виноват, прости меня. Но ему нечем дышать. Ди Джей обнажает мелкие кривые зубы и смотрит, как Джин хватает воздух ртом.

— Я знаю, как причинить тебе боль, — шепчет Ди Джей.

Джин открывает глаза, в комнате полно дыма. Он выпрямляется, всё ещё ничего не понимая: мгновение ему кажется, что он в баре с Ди Джеем, потом сознаёт, что он у себя дома.

Где-то горит огонь: он это слышит. Говорят, что пламя «трещит», а на самом деле звук такой, словно крохотные существа что-то грызут, тысячи крошечных влажных мандибул чавкают, чавкают, а потом раздаётся тяжёлое, приглушённое «вуфф», как будто пламя нашло новый карман кислорода. Он слышит это, задыхаясь в густом, ослепляющем дыму. В комнате всё подёрнуто расплывчатой пеленой, предметы словно распадаются на атомы, тают, а когда он пытается встать, всё исчезает. Над ним толстый слой дыма, и когда он, давясь и кашляя, падает на четвереньки, на ковре перед всё ещё бормочущим телевизором остаётся тонкая полоска рвоты.

Ему хватает присутствия духа, чтобы не вставать, и так, на локтях и коленях, он подползает под пелену густых клубов дыма.

— Карен! — кричит он. — Фрэнки! — но его голос тонет в белом шуме усердных языков пламени. Он снова пытается закричать, но захлёбывается.

Добравшись до края лестницы, он видит над собой только пламя и тьму. Он заползает на нижние ступени, но жар толкает его назад. Его ладонь опускается на мелкую игрушечную фигурку, которую Фрэнки забыл под лестницей, расплавленная пластмасса липнет к коже, он стряхивает её, и тут из спальни Фрэнки вырывается новый язык пламени. На верхней ступеньке, в дыму, он видит ребёнка: тот, скорчившись, наблюдает за ним с мрачным выражением лица, едва различимого в пляшущих отблесках огня. Джин вскрикивает, бросается в жар, ползёт по лестнице вверх, к спальням. Он пытается позвать жену и сына, и его тошнит.

Новая вспышка пламени захлёстывает то, что он принял за ребёнка. Брови и волосы с треском обгорают, и верхний этаж извергает целый сноп искр. Воздух наполняется горячими летучими обрывками, которые, оранжево вспыхивая, подмигивают и гаснут, превращаясь в пепел. Почему-то он думает о пчёлах. Воздух сгущается от злобного жужжания, и это последнее, что он слышит, катясь кубарем вниз по лестнице, — это гудение и собственный голос, долгий, протяжный вопль, который кружит и эхом отзывается у него в мозгу, пока дом, вертясь, растворяется в тумане.

А потом он приходит в себя на траве. Красные огоньки кругами носятся перед его открытыми глазами, когда женщина-парамедик выпрямляется, отрывая свои губы от его рта. Он долго, отчаянно выдыхает.

— Шшшш, — говорит она тихо и проводит ладонью перед его глазами. — Не смотри, — говорит она.

Но он смотрит. Чуть поодаль он видит чёрный пластиковый спальник, из которого торчит прядь светлых волос Карен. Он видит почерневшее тельце ребёнка, скорчившегося в позе эмбриона. Труп кладут в распахнутую пасть пластикового мешка, и Джин видит рот, застывший, окаменелый, превращённый в овал. Крик.

Элизабет Хэнд

Элизабет Хэнд — отмеченный многочисленными наградами автор восьми романов, среди которых «Потеря поколения», «Смертельная любовь» и «Пробуждение луны», а также трёх сборников рассказов, новейший из которых — «Шафран и сера: странные истории». С 1988 года регулярно публикуется в газете «Washington Post Book World», а также в других изданиях. Живёт с семьёй на побережье в Мэне.

Клеопатра Баттерфляй

Её первое воспоминание — крылья. Блистательно-красные и голубые, жёлтые, зелёные и оранжевые; столь чёрные, что цвет кажется жидким, осязаемым на вкус. Они двигались над ней, сверкая в солнечных лучах, словно сами были из света, подобные частицам иного, более чистого, мира, что сходил на землю прямо над её колыбелькой. Её крошечные ручки тянулись вверх, чтобы схватить их, но не могли: так они были эфемерны, так лучисты, так воздушны.

Могли ли они быть реальны?

Много лет она считала, что они ей просто приснились. Но как-то вечером, когда ей было десять, она поднялась на чердак в поисках какого-нибудь старья для костюма на Хэллоуин. В уголке под затянутым паутиной окном она нашла коробку со своими детскими вещами. Нагруднички в жёлтых пятнах, крошечные пушистые джемперочки, линялые от отбеливателя, сильно пожёванная тряпочная собачка, о которой у неё не сохранилось никаких воспоминаний.

И ещё кое-что, на самом дне. Крылья, расплющенные, потерявшие форму, проволоки погнуты, лески оборваны: подвесная игрушка. Шесть бабочек из пластмассы, облезлые крылья пахнут плесенью, не райские видения, а примитивные изображения монарха, полосатого парусника, красного адмирала, белянки, неестественно вытянутой толстоголовки и Agrias narcissus. Все виды, кроме narcissus’а, распространены в Новом Свете, любой ребёнок из пригорода может увидеть их в саду. Они безжизненно висели на лесках, усики давно были отломаны; коснувшись одного крыла, она почувствовала, что оно холодное и жёсткое, точно железное.

Вечер был пасмурный, дело шло к дождю. Но, едва она поднесла игрушку к окну, луч солнца разорвал темноту, и пластиковые крылья вспыхнули — кроваво-красные, густо-зелёные, пылающе-золотые, как августовское поле. В тот же миг выгорело всё её существо, кожа, волосы, губы, пальцы, всё стало пеплом; не осталось ничего, кроме бабочек в её сознании, кроме оранжево-чёрного привкуса во рту да уголков глаз, опалённых их крыльями.

Девочкой она всегда носила очки. Лёгкий детский астигматизм усилился, когда ей исполнилось тринадцать: она стала натыкаться на мебель, ей было всё сложнее концентрироваться на учебниках и журналах по энтомологии, которые она читала запоем. Проблемы роста, думала её мать; но два месяца спустя неуклюжесть Джейн и сопровождавшие её головные боли усилились настолько, что мать признала — тут дело серьёзное, и повела её к семейному врачу.

— С Джейн всё в порядке, — объявил доктор Гордон после долгого изучения её ушей и глаз. — Ей надо сходить к офтальмологу, вот и всё. Иногда, в начале полового созревания, у людей меняются глаза. — И он назвал её матери офтальмолога, который принимал по соседству.

У матери камень с плеч свалился, у Джейн тоже — прошлой ночью, накануне похода к врачу, она слышала, как шептались родители, и в их приглушённой беседе проскакивали слова «компьютерная томография» и «опухоль мозга». Хотя вообще-то Джейн куда больше тревожил другой физиологический процесс, которого никто, кроме неё самой, похоже, не заметил. Несколькими месяцами раньше у неё начались менструации: явление вполне обыкновенное. В книгах на эту тему, которые она читала, речь тоже шла о делах обычных — перепады настроения, быстрый рост, прыщи, волосы на лобке.

Но вот про брови нигде ничего не говорилось. Джейн заметила в них что-то странное, когда месячные пришли во второй раз. Она как раз уединилась в ванной, где провела добрых полчаса за чтением статьи в «Нейчур» о роении дальневосточных божьих коровок. Дочитав, она вылезла из ванной, оделась и почистила зубы, а потом ещё минуту стояла, хмурясь на себя в зеркало.

Что-то в лице было не так. Она повернулась к зеркалу боком, скосила глаза. Подбородок, что ли, торчит? Нет; но что-то изменилось. Цвет волос? Зубы? Она склонилась над раковиной так низко, что оказалась почти нос к носу со своим отражением.

Тогда-то она и увидела, как разрослись ее брови. У внутреннего края каждой, над переносицей, появились по три необычайно длинных волоска. Они заворачивались к вискам, сплетаясь в крохотные косички. Раньше она не замечала их потому, что редко смотрелась в зеркало, да к тому же странные волоски не торчали над бровями, но переплетались с ними, вроде вьюнка-паразита, обвивающего ветку. Всё же вид у них был до того странный, что ей захотелось скрыть их ото всех, даже от родителей. Она нашла мамины щипчики для бровей, аккуратно вырвала шесть волосков и смыла их в унитазе. Больше они не вырастали.