Фрэнсис Чичестер - В пустыне волн и небес

• Название: В пустыне волн и небес
• Автор: Фрэнсис Чичестер
• Издательство: Армада-пресс
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2002
• ISBN: 5-309-00373-8

Фрэнсис Чичестер, безусловно, человек действия, энергичный, предприимчивый. Его стихия — это стихия природы: свобода, простор, небо, море.

В жизни Чичестера много ярких и драматических событий: перелет на одноместном самолете из Англии в Австралию в конце 20-х годов; борьба с раком легких и удивительное излечение от болезни; труднейшие морские походы через Атлантический океан и вокруг света в одиночку на яхте…

Название книги — строчка из стихотворения Дж. Мейсфилда «Нерв моря».

---

Немного погодя слева от меня открылась седловина, за которой я увидел затопленную водой равнину. Сделав еще один резкий вираж, перелетел через горный проход и устремился к равнине. Теперь, в безопасности, я почувствовал себя измотанным. Пролетел прямо над Тайхоку, столицей острова, и пошел дальше на Тамсуй, расположенный у широкой реки. Летел низко и видел, как сотни японских детей на школьных дворах прекращали играть и задирали ко мне свои головки — целое море смуглых лиц. Поразительно, как много было тут флагов — японских, конечно: красное солнце с короткими лучиками на белом фоне.

Немало увидел я и самих японцев — они усеяли весь берег реки, который был обложен камнем. На реке я заметил три катера, на каждом — японский флаг и куча чиновников в белой униформе. Увидев их, тут же вспомнил о церемонных японских приветствиях. Сделал круг над рекой и сел поблизости от одного из катеров. Сильное течение немедленно понесло гидроплан к морю. Помня, с какой скоростью вода наполняла мой поплавок в Апарри, я засуетился и закричал, что должен стать на якорь на мелкой воде. Чиновники на катерах защебетали, я крикнул им еще раз, а потом решил не дожидаться их мнения и поскорее становиться на якорь, пока меня еще несло по сравнительно мелкой воде. Я достал и приготовил якорь. Чиновников мои действия, похоже, взволновали: они то кричали, то быстро переговаривались между собой. Определенно они не понимали, что мне нужна именно мелкая вода. При виде якоря японцы явно расстроились; я не мог этого не заметить, но все же отдал его. Якорь держал, успешно сопротивляясь быстрому течению. Один из катеров с чиновниками подошел к гидроплану, и мне стали представлять всех по очереди, словно на приеме. Я понимал, что, как человек цивилизованный, должен уважать чужие обычаи, быть благоразумным и подчиняться заведенному порядку, но в то же время не мог не видеть вопиющей глупости, фантастического абсурда происходящего. Эта дурацкая церемония на грязном мелководье казалась мне чем-то невероятным и едва не вышибла из меня дипломатическую учтивость. Пока чиновники, стоя на катере, по очереди представлялись мне на таком английском, которого я не понимал, и отвешивали при этом по три поклона каждый, я был готов рвать и метать при мысли о том, что именно в эти минуты мой поплавок наполняется водой. Особую силу разыгрываемому фарсу придавало то, что все эти японцы были облачены в безукоризненно белые казенные одежды и щегольские форменные фуражки, а я предстал перед ними последним бродягой, с головы до ног перемазанный грязью, маслом и еще бог знает чем. Мой спасательный жилет, который и в лучшие свои времена не отличался изяществом формы, сейчас совершенно не удовлетворял этому понятию — его распирало в разные стороны от засунутых в него грязных тряпок и веревок. То, что когда-то было приличными резиновыми тапочками, превратилось теперь во что-то отвратительное. Рубашка грязная, воротничок отлетел. Волосы торчали во все стороны, борода всклокочена, под ногтями черная грязь. И все же я не осмелился прервать церемонию. Нация, приученная к харакири (таково было мое представление о японцах), ожидала стойкости и от меня, полагая, что я не прерву поклонов, даже если поплавок уйдет у меня из-под ног.

Закончилось тщательное знакомство с многочисленными обитателями второго катера, я кипел и дымился от едва сдерживаемых эмоций. Улучив момент, я еще раз прокричал свое заклинание:

— Я должен перетащить гидроплан к берегу, пока он не затонул!

— Вы привяжете его к причалу, который мы для вас приготовили, да? — поинтересовался один японец, умевший изъясняться по-английски.

— Мой самолет тонет, мой самолет тонет! — повторял я как заведенный.

— Сейчас к вам прибудет таможенник.

— Говорю вам: я тону!

Я чувствовал, как тает запас плавучести у меня под ногами. Подошел третий катер, столь же переполненный, как и два предыдущих, с той лишь разницей, что на его борту был британский консул Овенс. Очередная церемония. Дождавшись конца, я крикнул Овенсу:

— Мой гидроплан тонет!

Овенс, высокого роста англичанин с длинным подбородком, подстриженными усами и редкими волосами, не обладал громким голосом и вообще держался несколько отстраненно. На нем был желтовато-белый тропический костюм, на голове шлем. Вид он имел весьма самоуверенный и оттого слегка глуповатый. И я сам, и мой гидроплан были ему явно совсем некстати, и он, казалось, никак не мог взять в толк, чего ради я так разволновался. Следом за японцами он сообщил мне, что мой гидроплан желает осмотреть таможенник и что лучше этому не препятствовать. Я ответил, что смешно и глупо настаивать на немедленном таможенном досмотре, когда его с таким же успехом можно сделать, отбуксировав меня сначала на мелководье. Последовала длительная дискуссия, после которой он объявил, что мне следует пустить таможенника на борт здесь и сейчас.

— В таком случае, — сказал я, — пусть они пришлют сампан[10]. Этот катер изуродует мой самолет.

Моему требованию они вняли, сампан пришел. Его привел маленький японец в костюме моряка, в круглой бескозырке с ленточками и со свистком на шее. Он мастерски подвел сампан к моей машине, и я передал японцам свой бортовой журнал, запечатанную камеру, двуствольный пистолет и патроны. И повторял при этом:

— Поймите же, у моего гидроплана дырка, дырка, он тонет, тонет, я должен немедленно вытащить его на берег.

Возобновилась дискуссия, не менее продолжительная, чем прежде, после чего переводчик объявил:

— Теперь они осмотрят ваш багаж.

— Они осмотрят мой багаж, когда мой гидроплан будет на берегу — и не раньше, — меня уже охватило отчаяние. — Говорю вам: мой гидроплан тонет.

Опять долгое совещание. Потом мне с катера бросили конец и потащили «Мот» к причалу, выше пирса. Худшего нельзя представить: течение было такое сильное, что катер едва его преодолевал, и при малейшей ошибке мой гидроплан врежется прямо в столбы пирса. Когда они все же доползли до причала, поплавок, на котором я стоял, ушел под воду. Я перескочил на другой и крикнул на катер, чтобы они немедленно тащили гидроплан к берегу. Они не поняли или не захотели понять и повторяли свое решение: мне нельзя на берег, пока не сделают карантинный осмотр.

Подошел четвертый катер, на нем еще один англичанин — Мак-Кей, представитель компании «Шелл». Я объяснил ему, что происходит, он все мгновенно понял и стал уламывать японцев. Те взорвались пулеметной очередью возражений, десять человек одновременно. Разозлился и я и заорал представителю «Шелл»:

— Богом молю, киньте вы сами мне конец и уведите к берегу — ради всего святого! Говорю вам, гидроплан может затонуть в любой момент!

Он явно испугался:

— Нет-нет, что вы, я не могу этого сделать.

Однако он удвоил свой натиск на японцев, не изменяя при этом мягкую, почти робкую манеру обращения с ними. Прием подействовал — катер потащил меня к илистому берегу. Конец заведен, гидроплан обрел спасение на мелководье.

Мак-Кей организовал перемещение гидроплана на твердую землю с помощью бамбуковых шестов. Он руководил операцией; я полностью ему доверился и отдался в руки японских чиновников. Первым делом меня погнали сквозь толпу к зданию таможни. Там подвели к длинному деревянному столу, на котором стояли стаканы и бутылка портвейна. Расположившись кругом, японцы стали пить за иноземного авиатора. Затем перешли к существу дела. Предполагалось, что я сяду в Каренко. Почему же я прилетел сюда? Каким маршрутом я летел из Апарри? Сколько лошадиных сил в моем моторе? Они толпились вокруг меня, забрасывали переводчика своими бесконечными вопросами, повторяя их не два, не три, а десять и двадцать раз. Один вопрос повторялся чаще других: в каком часу я вылетел из Апарри? Я редко помнил подобные детали сразу же после полета и дал примерный ответ:

— Пять-шесть часов назад. Это чрезвычайно их возбудило.

— В телеграмме сказано, что вы улетели из Апарри вчера.

— Я не знаю, что там сказано в телеграмме.

— В телеграмме сказано, что вы пролетели Баско сегодня в одиннадцать тридцать. Это так?

— Наверное, так.

— Вы улетели из Апарри вчера, вы пролетели Баско сегодня. Где вы были в промежутке?.

— В Апарри, надо полагать, потому что я вылетел из Апарри не вчера, а сегодня.

— А в каком часу вы улетели из Апарри?

Этот вопрос они повторяли двадцать раз, сопровождая его другими, исключительно дурацкими. Все это выглядело невероятно глупо. Во-первых, если бы я фотографировал ночью их укрепления на юге Формозы, то в последнюю очередь стал бы врать им о времени своего вылета из Апарри, которое легко проверялось. Во-вторых, если бы у них было что-то достойное шпионской разведки, там наверняка стояла бы охрана, способная, надо полагать, заметить аэроплан.