Юсиф Самедоглы - День казни

• Название: День казни
• Автор: Юсиф Самедоглы
• Жанр: Русская классическая проза

---

Всем подданным был ведом изъян государя, но мыть его разрешалось только скопцу Энверу. Окунаясь в горячую воду, падишах, случалось, не мог сдержать стонов от телесной боли в том месте, где у него была выхолощена мужская плоть, и никому, кроме скопца Энвера, не дозволялось видеть его в этом жалком состоянии. А при скопце Энвере, когда боль становилась нестерпимой, государь мог и простонать, и даже слезу пустить, если станет невмоготу. И тогда скопец Энвер, мывший государя, начнет утешать его, - слова утешения повторялись из года в год, из месяца в месяц: "Справедливый государь, великий государь, половина всех мусульман оскоплена, не терзай себя, успокой свое сердце и укрепи его. Не беда это, а великое счастье, дарованное нам с тобой благим вседержителем! Укрепи свое сердце, дорогой, да перейдут на меня все твои хвори..."

Государь хватал худой жилистой рукой свою мошонку, будто хотел задушить боль и загнать ее внутрь. А скопец Энвер пригоршнями черпал из корыта пахучий настой, приготовленный придворным лекарем из тысячи одной травки, поливал голое тело, потом большими пальцами обеих рук сильно разминал затвердевшие узлы под лопатками государя и при этом сам крякал от удовольствия.

Болезнь входит пудами, а выходит золотниками. Как верно, как точно это сказано. Звучит как пословица. Собственно, это и есть пословица, и, кажется, даже включена в сборник, который собрал и составил Абулькасым. Отличный сборник, великолепные изречения, надо будет попросить жену, как выдастся у нее свободная минутка, чтобы нашла эту книгу и дала мне полистать. Жена сейчас на кухне, она по рекомендации посетившего меня вчера врача готовит настойку из шалфея для полоскания. А я - больной, и вот уже два месяца лежу пластом в нашей крохотной спаленке с зелеными занавесями.

Больной - это больной, все равно, тяжело он больной или легко. Хочет он того или нет, но покой семьи нарушен, в ее годами отлаженный уклад вносится диссонанс, и домочадцы поневоле должны приспособиться, приноровиться к режиму больного. Скажем, если наши мальчики могли прежде до часу ночи слушать магнитофонные записи, то теперь ровно в одиннадцать все шумовые приборы в доме отключаются. Даже соседка, через день заходившая к нам позвонить, сейчас заходит совсем редко, и всякий раз извиняется и оправдывается, мол, очень важный, не терпящий отлагательства, звонок, а то бы не стала беспокоить. Очень важный, не терпящий отлагательства, звонок этой замужней тридцатилетней женщины, матери троих детей, неизменно состоит из одних и тех же слов (я отчетливо слышу их из своей спальни):

- Ты дома?.. Я тоже... Завтра, как всегда... Хорошмок?

Всем в доме давно известно, что у нашей соседки Хырда-баджи, мужней жены и матери троих детей, имеется молодой черноусый любовник, и она приходит к нам звонить, чтобы договориться с ним об очередном свидании. Что же до словечка "хорошмок", то это просто-напросто означает "хорошо", а "мок" прибавляется вроде как для шутки, так ханум шутит со своим разлюбезным. И воображает при этом, что никому вокруг ничего неизвестно. Словно бы и не слыхала никогда, что воровству и прелюбодейству срок - сорок дней, не больше. Это изречение тоже есть в сборнике Абулькасыма. Или нет, там этого нет... Но вот кого я не могу понять, так это своей жены. Сколько раз уже говорил ей, чтобы нашла необидный повод как-нибудь дипломатично отвадить соседку, но всякий раз, когда я после очередного ее визита выхожу из себя, жена говорит, равнодушно пожимая плечами: "да что тебе за дело до нее?! Не я же звоню..." И без всякого перехода говорит, что в магазинах опять исчез сыр, не знаю, что завтра в школу детям дать на завтрак. И тут мне вспоминаются пончики, которые мы в детстве покупали в школьном буфете, и я спрашиваю кого-нибудь из детей: "Сынок, у вас в школе есть буфет?" "Есть". "А пончики в буфете продаются?" "Что это - пончики?" "Как! Ты никогда не ел пончиков? Ну, такие круглые пирожки с повидлом?! Продают их у вас в буфете?" "Нет", - без сожаления отвечает сын. И тогда я начинаю ворчать на всех, от министра просвещения и до директора школы. Потом дети ложатся спать, а мы с женой садимся в кухне пить свежезаваренный чай и вспоминать детство, когда мы в школе на большой перемене ели горячие пончики

Господи, смогу ли я когда-нибудь хоть разок еще собственными ногами пойти в нашу крохотную, уютную кухоньку?..

Слыханное ли дело, чтобы человек два месяца подряд пластом в постели лежал? Отчего же, бывает, и дольше лежат... Кому какая судьба выпадет...

Но в нашей маленькой спаленке от стойкого запаха лекарств даже у здорового голова разболится, что же о больном говорить. Дней десять тому назад стоило открыть форточку, как этот проклятый запах начисто выветривался. Но едва доктор Бергман сказал, что надо беречься от простуды, - и, как по приговору суда, все двери и окна в квартире наглухо затворились. Только в кухне еще слегка приотворяли окно, чтобы выветрить запахи еды, от которых больного тошнило. И пожалуй, если сейчас отворить настежь все окна или, еще лучше, установить мощный воздушный компрессор, какие работают в метро, то и тогда этот запах никуда не денется, ибо он навечно впитался в стены квартиры, вошел в состав ее воздуха. Люди, приходившие проведать больного, морщились и едва не зажимали себе носы. Стоически высидев положенное время, поговорив о новейших способах лечения и высокоэффективных дефицитных лекарствах, выпив свой стакан чаю и стыдливо оставив в прихожей на столике свой гостинец - яблоки, гранаты, мандарины, изредка полукилограммовую банку домашнего варенья, кизилового или малинового, - они уходили подобру-поздорову, но иные из них, задержавшись в прихожей, говорили хозяйке, что воздух в доме невыносимо тяжелый, и что он-то, этот воздух, и не дает больному поправиться, да от такого воздуха здоровый свалится, душа моя! И еще что-нибудь в том же роде.

Дня три тому назад пришел профессор N, принес два лимона... Дай бог ему здоровья, не о лимонах речь... Но он говорил три часа подряд - и челюсть у него не отвалилась! Крепкая челюсть, ничего не скажешь, такие челюсти надо студентам демонстрировать в медицинском институте. Потому что они, эти челюсти, могут считаться совершенно уникальными, и, без сомнения, служат самым неопровержимым доказательством, что человек произошел от обезьяны. Профессор с апломбом завзятого знатока расспросил больного и его жену об истории болезни, и о данных анализов, о рентгеноскопии, и прописанных лекарствах, о фармацевтических фирмах, где эти лекарства изготовлены, и, почесав голову, вынес свое заключение. Он заверил больного и его жену, что болезнь эта на всем земном шаре длительное время была лишь в Африке, среди африканских бушменов, пока недавно не распространилась далее, что бушмены никаких Бергманов и прочих врачей-рвачей не знавали и жили припеваючи сами по себе, а заболев, лечились своим собственным способом, а именно: выпивали на ночь, перед сном, не стакан простокваши, как велит Бергман, а две столовые ложки меда. И не любого меда, а непременно кельбаджарского, и опять же не первого попавшегося, а из села Икс с пасеки некоего Игрека. Я хотел было уже спросить, каким же образом африканские бушмены достают этот единственный в мире целебный мед, не из Кельбаджар ли выписывают, но сдержался, не спросил, побоялся, что профессор обидится. Потому что ведь профессор и сам родом из Кельбаджар, и если память мне не изменяет, как раз из того самого села, где, по его словам, водится наилучший в мире мед. Нет, я не стал задавать коварных вопросов, а смиренно поблагодарил профессора за мудрый совет и заверил его, что непременно начну лечиться, а простокваши отныне в рот не возьму.

...Но однажды - было и такое! - Расул-муаллим, да перейдут ко мне его напасти, приволок нам добрую половину бараньей туши. Вот угодил, так угодил, честь ему и слава за щедрость!..

В новом своем положении больного я со все нарастающим беспокойством замечал, что ко мне все чаще заходят люди посторонние, из чувства долга, так сказать, чтобы "поддержать и ободрить", а заодно поставить галочку в графе "совесть", и все реже и реже - мои товарищи, друзья, которых мне так не хватает... Даже звонки теперь раздавались все реже и реже, и если такой звонок все-таки раздавался, я с необъяснимым волнением прислушивался к принятым в таких случаях словам жены, благодарившей за память, за внимание к больному и тому подобное.

Друзья постепенно, но неотвратимо исчезали, таяли, как дым от сигареты, и думать о причинах этой странной метаморфозы не хотелось, тоска нападала. На все мои сетования по этому поводу жена неизменно отвечала, что у людей своих проблем и забот невпроворот не ходить же им к нам каждый вечер, к тому же, значительным тоном добавляла жена, у тебя ничего такого серьезного, чтобы был повод для беспокойства...

Ничего серьезного... А что, интересно в наше время считается серьезной болезнью?.. Ну, в первую очередь, конечно, рак... Потом сердечно-сосудистые... Холера и чума... Эти недуги еще развернутся, они еще станут бичом человечества. Но в списки самых серьезных болезней должна войти еще одна, у которой пока нет медицинского названия. Больной этой болезнью, если и признается в ней, то лишь самым близким людям, да и то шепотом. Заяви он об этом в полный голос и со всей серьезностью, решат, пожалуй, что свихнулся человек, и отправят в психиатрическую клинику. И если уж тебя вдруг поразила эта болезнь, то следует вести себя весьма осторожно и осмотрительно, как разведчик в стане врага. Болезнь эта заключается в том, что тебе начинают сниться дорогие усопшие. Она, то есть эта болезнь, овладевает человеком перед самым концом его жизни, когда бьет первый, сигнальный звонок из небытия.