Юсиф Самедоглы - День казни

• Название: День казни
• Автор: Юсиф Самедоглы
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ей-богу!

- Ни.

- Тогда вези нас скорее на тот берег, Зульфугару-киши плохо.

- Знаю, - коротко отрубил Темир, давая понять, что он не в настроении и лясы точить не собирается. Став к ним спиной, он завозился с мотором, то ли заводил, то ли еще что, но очень уж долго.

- Что, не заводится, что ли? - нетерпеливо спросил Махмуд. Он сидел на носу, вытянув ноги. Мошу все еще стоял. - Приземляйся, сынок. Мотор тут, видишь, на хозяина похож. Что ты возишься там, ай Темир?

- А тебе что?

- То есть как это - мне что? Я не на пир, я к больному еду.

- Знаю, - сказал Темир, не оборачиваясь. - Не на пир. С пира.

- А ты почем знаешь, айя?

- Что ж, не слышу, что ли, как от тебя тутовкой Григора разит? - Темир рассмеялся, довольный, что подколол.

- Ах, мать твою за ногу! Я всегда знал, что татары - лихие разведчики! - Махмуд шлепнул ладонью об колено. В этакий дождь, в этакую сырость - и учуял ведь! А, Мошу? Ну и нос у тебя, Темир, прямо как у молодого щенка... Слышь, Темир, доставь ты меня в целости-сохранности туда и обратно - угощение тебе выставлю. Слово даю.

Темир дернул за конец веревки, но мотор не завелся, густой запах солярки ударил всем в нос. Темир яростно сплюнул в воду.

- Мне, брат, твое угощение без надобности. С меня Пойлинского буфета хватит! - бормотал он себе под нос, сызнова наматывая веревку на вал.

- Да нет, ты не отнекивайся, хочешь не хочешь, а раз сказал, то угощу. Пойдем с тобой в шашлычную Халила-даи и ешь, сколько влезет. Расход мой.

Темир еще раз резко дернул веревку, мотор вроде зачихал, но опять без толку.

- Слушай, Темир, - рассердился Махмуд, - не вы ли, татары, триста лет подряд держали в страхе полмира?.. Что же ты теперь с одним мотором не совладаешь никак?

- Да разве ж это моторы, что продают, мать их!.. А ты Махмуд, поимей в виду, за всякие такие слова и угодить кой-куда: можно.

- Ой-ой-ой, напугал! Поглядите-ка, кто со мной политзанятие проводит. То, что я сказал, написано черным по белому во всех учебниках истории. Или ты в школе не учился, а?

- Я сказал - ты слышал. От бога благоденствие, от прокурора - действие.

- Что, что? Ну, шельма!

- Новая песня, сочинения татарина Темира, - сказал он, в третий раз сильно дернул за веревку, и мотор, зафыркав, заработал, наконец. В мокрые от дождя лица Махмуда и Мошу частой дробью ударили брызги воды, разбитой лопастью, а тут еще Темир так круто вырулил налево, что Махмуд, вскрикнув, повалился на Мошу.

- Потише, да не построится дом твой, потопишь нас!...

- Ни, там, где перевозчиком татарин Темир, ни один мусульманин еще не потонул.

Он вывел лодку на середину реки и повел ее против течения.

- За двадцать минут, самое большее, за полчаса на месте будем, иншалла! Н-но-о, мать вашу!..

Темир прибавил газу, лодка пошла шибче. От холодного встречного ветра у Махмуда заледенело лицо. Он поспешно опустил уши на шапке и еще раз подумал, что хорошо бы без приключений добраться до жилья... И поскорее бы, холод собачий... Не каждому дано в такую погоду осилить Куру... "Господи, на тебя уповаю", - сказал он про себя почти машинально.

Мошу одолевал сон. Он сидел с полузакрытыми глазами и заиндевелыми бровями.

- Телевизор сегодня смотрели? - Махмуд обратился со своим вопросом скорее к Темиру, чем к Мошу. Темир, вырулив лодку в нужном направлении и придерживая руль локтем, прочищал отрезком проволоки свой длинный мундштук кизилового дерева. Прочистив, сунул в рот, продул его, потом все так же неспешно достал из кармана пачку "Авроры" и вставил сигарету в мундштук. Полез в плащевой карман за самодельной зажигалкой-пистолетом, зажег и затянулся с наслаждением. И посасывая мундштук, ответил, что не знаю, как Мошу, а я телевизор не смотрю, у меня от него голова раскалывается.

- Чер-те что в мире творится, Темир. Всюду воюют.

- Мне-то что?

- Люди же гибнут!

- Мы же не гибнем! - сказал Темир осипшим от табака голосом.

- А ты что нашей погибели хочешь? - засмеялся Махмуд.

- Я, брат насмотрелся на своем веку человеческой гибели. Не приведи никому господь!

Но Махмуд уже пожалел, что затеял с ним этот разговор. Пиши пропало, подумал он, сейчас начнет в тысяча первый раз рассказывать историю своей горькой жизни, как, вернувшись с войны, застал свою жену Тамару с молодым русским солдатом, потом пойдет честить всех подряд в мире женщин, ни сестры, ни матери ничьей не пощадит. Излившись потоком бессвязных слов, он вдруг иссякнет и, глядя перед собой опустевшими глазами, только и будет бить себя по коленям и приговаривать: "Эх, вашу мать... Эх, нашу мать..."

Но Темир не всегда говорил о своей злосчастной доле, вернее сказать, в трезвом состоянии он этой темы не касался, а если при нем заходила речь о войне, молча стушевывался. Но стоило ему выпить в станционном буфете один-два стакана крепленого вина, как он начинал говорить и ругаться, изливать свое изболевшееся сердце первому встречному и, случалось, плакал... Куда денешься! Другой кто от такого крушения жизни умом бы тронулся, а он еще ничего, держится.

На железнодорожной станции, куда Темир приходил из греческого села, где проживал постоянно, его знали даже бездомные собаки, слонявшиеся по путям.

Приходил он обычно в базарные дни, когда на станции было людно, и в красной сатиновой рубахе, туго подпоясанной тонким юфтевым пояском, в высоких надраенных до глянца сапогах, с приглаженными редкими волосами на голове, надушенный одеколоном, входил в тесный, полный мух и окурков, станционный буфет. Завидев его, буфетчик Керим вместо приветствия произносил несколько татарских ругательств, из тех, каким его Темир обучил, и оба они довольные, громко смеялись.

Когда Темир смеялся, обнажались его кривые желтые зубы, похожие на сигаретные окурки, а узкие раскосые глаза исчезали в набегающих морщинах век. "Помереть мне! - говорил Темир буфетчику Кериму. - Ты должен был татарином родиться, ты наш язык похлеще меня знаешь. Эх, мать вашу..." заканчивал он, и буфетчик знал, что время наливать ему вино. Денег Керим с Темира не брал, поил его задарма.

Темир, объездивший свет от Сибири до Кавказа, не сыскавший себе нигде пристанища, обосновавшись, наконец, в старинном греческом селе на берегу Куры, полагал пожить тут года два-три, а там, с богом, и на землю отцов вернуться. Но шли годы, и мир в глазах Темира совершенно переменился. Неизменными в этом мире оставались только Тамара и молодой солдат. Однажды, в первые годы своего приезда, Темир, напившись, поведал буфетчику Кериму историю своей злосчастной жизни, и Керим навечно пожалел Темира, как жалел бездомных собак, слонявшихся возле буфета. Вечером, дома он рассказал историю жизни Темира своей старухе-матери, и мать сказала: "Дитя мое, будь добр к нему, помогай ему, благое, угодное богу дело, ведь этот Темир или как его там, ведь это же сирота божья!..".

В следующий базарный день, когда Темир пришел в станционный буфет, Керим заявил ему, что, мол, отныне ни рубля с тебя не возьму, пей, сколько влезет, закусывай, чем бог послал, а медяки твои мне без надобности, так, мол, и знай, потому как для чего же еще человек человеку нужен в нашем мире? Так и сказал. Темир повеселел, оттаял ком желчи, сыздавна застрявший у него в груди, раскрошился и вышел вон, и кровь у него в жилах вроде как обновилась, и на радостях он поспешно побежал за станционный буфет и в укромном месте опорожнил свой мочевой пузырь. Потому что злосчастный этот человек, погрязший в бедах, изверившийся в роде человеческом, нежданно-негаданно обрел на земле человека - это ли не милость судьбы?

- Слушай, Темир, на тебя трезвого смотреть жалко, плакать хочется, Хазрат Аббасом клянусь! - не отставал от татарина Махмуд, то ли от страха, то ли от скуки. - Человек должен держать себя в равновесии, понимаешь? А ты днем один человек, вечером - совсем другой. Днем поглядишь на тебя - святой, да и только!

- И я не святой, и ты не святой, оба мы с тобой одной бязи лоскуты. Темир затянулся, раза два кашлянул. - Эй, Махмуд! - почему-то громче обычного сказал он. - Вот ты говоришь - война, воюют, стреляют, друг дружку истребляют? А я говорю - поделом, к дьяволу! Мне что, больше всех дела до вселенского горя, а? Я так понимаю, дорогой, что рано или поздно и Темира в могилу сволокут, и все друг дружку прикончат, и на этом точку поставят. И сказать тебе, почему? Потому, что человек должен быть человеком. А мы, мы все, и большие, и малые, мы человечность свою утратили. Я хочу вот что сказать - мы все превратились в гульябаны*!

______________ * Гульябаны - мифический дикий человек, обитающий в горных лесах, здесь чудовище.

Мошу проснулся, открыл глаза и захихикал.

- Смеешься, Мошу? Думаешь, если меня зовут татарин Темир, так у меня на плечах головы нету?

- Есть, дорогой, есть, - Махмуд легонько ткнул Мошу в бок, гляди мол, как я его сейчас разыграю... - Есть, да еще какая, с лошадиную, небось, размером! Вот только в нем размягчение мозга произошло, подтаял он у тебя маленько! - Они с Мошу расхохотались и ждали, что Темир разразится каким-нибудь смачным ругательством, как всегда и по-татарски, и по-русски, но Темир, против обыкновения, и бровью не повел. Он помолчал немного и снова за свое: