Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

• Название: На краю света. Подписаренок
• Автор: Игнатий Ростовцев
• Издательство: Современник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Повествование Игнатия Ростовцева знакомит читателя с картинами жизни русского народа предреволюционных лет. Устами своего героя, деревенского мальчика Кеши Трошина, автор подробно рассказывает о быте и нравах одного из глухих мест Восточной Сибири, что «в пяти днях обозного пути по Енисею от Красноярска». Писатель воскрешает страницы истории сибирского крестьянства, напоминает о живых нравственных уроках нашего прошлого.

---

— Только мы договорились об этом, — рассказывал Финоген, — как вдруг слышим, кто-то едет с хребта. Ну, думаем, опять ягодники. Но на всякий случай спрятались в кустах и смотрим на дорогу. Дивствительно, скоро из-за поворота показалась пароконная подвода, в тарантасе. На облучке ямщик — немолодой мужик, примерно в мои годы. В коробке два каких-то человека. Одеты по-городскому. Присматриваемся. Один молодой, лет тридцати, с козлиной бороденкой. Другой поплотнее, невысокого роста, чернявый, видать, из мастеровых. Мать родная! Да ведь это же они, эти самые государственные. Куда их только черт несет. Сами в лапы к начальству лезут. Тут жать надо, а теперь еще с ними придется валандаться, в волость везти, а может, в Новоселову к самому приставу.

Думаю об этом, а сам соображаю, что мне с ними делать? Напустить на них Щетникова с Папушиным? Но они, надо думать, едут не с пустыми руками, и с нашими дробовиками на них лучше не соваться. А потом, думаю, кому все это надо? Начальству нашему. Приставу, крестьянскому начальнику, мировому судье, которые кровь из нас сосут. Тут вспомнил я нашего Измаича и Таисью Александровну, как они не любили этих начальников. Они ведь тоже были у нас государственные. Только успел я это сообразить и сказать Щетникову и Папушину отойти подальше в кусты, как они уж подъезжают. Тут выхожу я на дорогу и спрашиваю: куда, мол, едете, господа хорошие? И по какому делу? А они отвечают, что едут в Кульчек по своим делам, и справляются насчет Василия Бабишова: «Жив ли он, здоров ли?» — «Жив, — говорю. — Сосед мой. Что ему сделается? А откедова, — интересуюсь, — вы его знаете?» — «А от Сергея Измайловича, — говорят. — Он когда-то живал у него». — «Неужто от Измаича?» — обрадовался я и стал расспрашивать их об Измаиче. Оказывается, он опять влопался в руки начальству. Только теперича укатали его в глухую тайгу, на самый край света. А нас, однако, помнит и адресок наш дал им на всякий случай… Вот оно какое дело, думаю и объясняю им, что уж третий день ждем их здесь в засаде, что все дороги на Новоселову и Убей обложены и им нечего туда соваться и что благодаренье богу, что они напоролись здесь на нас. А то быть бы у них беде. Дальше я дознаюсь, что им во что бы то ни стало надо прорваться в Убей, что там в условленном месте ждет их лодка, на которой они могут добраться до Красноярскова…

Тут я кличу Щетникова и Папушина, объясняю им, в чем дело, и мы начинаем соображать, как лучше переправить их в Убей, чтобы не попасть в лапы заседателю. Подумали немного, рассчитали, что к чему, и решили, что им лучше будет пробираться туда прямиком через Тон. И переправить их туда вернее будет нам самим на своих лошадях, так как в упряжке туда не проедешь. Да и лошади у ихнего ямщика сильно загнаны. Тут я сказал Щетникову и Папушину, что сам отвезу их в Убей, и договорился с ними ждать меня утром на Ермиловской заимке. После этого мы отпустили ихнего ямщика домой и отправились с ними в дорогу, а Щетников с Папушиным пошли пешком на заимку.

В Убее в условленном месте их дивствительно ждала лодка с двумя мужиками. Так что они сразу отчалили от берега и к вечеру, надо думать, умахали до самого города. А я тем же разом возвернулся с лошадями на Ермиловскую заимку, и мы как ни в чем не бывало приехали домой. Ивану Адамовичу я ничего об этом не сказал. Попросил его написать в волость, что мы никого на Устугском хребте не поймали…

Отец был очень доволен таким оборотом дела и только высказал опасение, как бы Кузьма Щетников и Никита Папушин не проболтались об этом. А то, чего доброго, дойдет до начальства и можно загреметь с этим делом в тюрьму. Но Финоген успокоил отца. Не такие Папушин и Щетников мужики, чтобы болтать лишнее на людях.

На другой день Финоген с Иваном Адамовичем отправились в волость, а я поехал на пашню. Жали мы сначала на Кочее, а потом, не заезжая домой, поехали под Тон. Жнец я пока еще неважный. Кошу хорошо, почти наравне со всеми. А жну плохо. Я стараюсь, конечно, изо всех сил, а все равно больше сорока снопов нажать не могу. Не умею набирать большие горсти. И спина почему-то болит сильнее, чем у других. А руки… А руки мои всю страду в ладонях не разгибаются. Так и хожу со скрюченными перстами. А потом, еще в прошлом году, я чуть не отхватил себе серпом мизинец на левой руке. И теперь как только начинаю жать, так и опасаюсь опять обрезаться.

Но все равно мне в этом году уж не давали никакого спуску. И я вместе со всеми жал от рассвета до поздней ночи. Мы очень торопились, чтобы к субботе совсем отжаться.

Дивствительно, в субботу мы дожали последнюю полоску пшеницы и поехали домой. Страдная работа на пашне осталась позади. Теперь только соскирдовать хлеб, да обмолотить горох, да выкопать картошку, да управиться с коноплем, да огородить соскирдованный на поле хлеб и сметанное на покосах сено. Но все это по сравнению со страдой уж не работа.

Поздно вечером, уж после бани, к нам зашел Финоген и стал рассказывать о том, как они с Иваном Адамовичем ездили в волость. Об этих государственных там их особенно не допытывались. Прочитали бумажку Ивана Адамовича, как наши караулили их на Устугском хребте, и только махнули рукой.

— А потом начали жучить нас насчет подушных списков и гоньбовых ведомостей. После покрова должон быть волостной сход, и им до зарезу нужны эти списки и ведомости, чтобы по ним насчитывать на нас волостную подать. Так что хочешь не хочешь, а придется приниматься за это дело. Сейчас, конечно, не до того. А как только поуправимся немного с хлебом, так и начнем. А ты, брат, зайди-ка завтра к Ивану Адамовичу, — неожиданно обратился ко мне Финоген. — Он спрашивал тебя что-то. Понаведай человека, он чего-то приболел. Пустяк ведь. Подумаешь — порезал серпом руку. А не заживает, и баста. Боится… Как бы, говорит, зараженья али воспаленья не получилось.

Тут Финоген пустился в рассуждение о том, как часто от какого-нибудь ерундового ушиба али пореза люди начинают по-настоящему хворать. Вот, к примеру, Иван Адамович. Порезал серпом руку. Ну и что же? С кем это не бывает? Если рана пустяковая — присыпь ее землей. А если резанул сильно — поищи на меже перхатиннику, выжми из него сок в рану. Дня через три все затянет. А тут воспаленье, зараженье… А все потому, что Иван Адамович человек сумлительный. Порезал немного и давай думать, как бы чего не припритчилось. Ну, от думы от этой и пошло. Это ведь всегда так. Начнет человек думать да сумлеваться, ну и додумается до чего-нибудь. Хорошо еще, что заражение в руку ударило. А могло ведь и в голову пойти. Разве мало таких случаев. Думает человек да сумлевается, а потом, глядишь, и пошатнется умишком. Не приведи бог. Тогда каюк нам будет без писаря-то. Особенно с этими податными списками.

Когда я на другой день пришел к Ивану Адамовичу, ему было уж не до меня. Он лежал в постели весь в жару. Рука у него распухла, и по ней пошли какие-то красные пятна. А тут, как нарочно, из волости пришла новая бумага не задерживать эти списки насчет пашни, скота и покосных угодий. Эта бумага так расстроила Ивана Адамовича, что ему стало совсем плохо. Так что Финоген сразу послал в Кому подводу за фельдшером. Фельдшер приехал, посмотрел Ивана Адамовича, оставил ему какие-то порошки и строго-настрого наказал с постели не вставать и своими писарскими делами не заниматься.

Глава 18 ПОДАТИ

С болезнью Ивана Адамовича Финоген остался как без рук. Он каждый день с утра являлся к нему на квартиру и каждый день находил его в постели. На счастье, ничего особенного за это время из волости не поступало. Но болезнь болезнью, а время-то, оно идет. Уж скоро воздвиженье, а Иван Адамович все никак не может справиться со списками для сбора податей. Того и гляди, нагрянет старшина или заседатель по этим делам.

Ивана Адамовича это тоже, конечно, волновало. Он рад был бы просидеть несколько дней, чтобы как-нибудь свалить эти списки. Но как их сделаешь, если он и на полчаса не может встать с постели. Сядет за стол, попишет немного, потом схватится за голову и опять на кровать. Значит, опять у него стал подниматься жар и голова начала трескаться от боли. Только через две недели он кое-как справился и сразу же послал Ониску за мной.

У Ивана Адамовича я, как всегда, застал Финогена.

— Значит, так и решим, — наставлял он Финогена. — С завтрашнего дня займетесь этими проклятыми списками. Вот и помощник мой явился… Ты что же совсем забыл меня? — обратился он ко мне.

— На заимке был, — стал оправдываться я. — А потом дома помогал по хозяйству.

— А я, видишь, все хвораю. Сегодня первый раз посидел немного за своими делами. Работы накопилось… по горло. Чем ты сейчас занят?

— Послезавтра очередь на заимке пасти. А дальше вроде ничего… Так что-нибудь, по домашности.

— Ну, это дело я как-нибудь обмозгую, — сказал Финоген. — На худой конец, кого-нибудь наряжу отпасти ихнюю очередь. А ты, обратился он ко мне, — берись, братец, за дело. Видишь, Иван Адамович совсем у нас расклинился.