Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

• Название: На краю света. Подписаренок
• Автор: Игнатий Ростовцев
• Издательство: Современник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Повествование Игнатия Ростовцева знакомит читателя с картинами жизни русского народа предреволюционных лет. Устами своего героя, деревенского мальчика Кеши Трошина, автор подробно рассказывает о быте и нравах одного из глухих мест Восточной Сибири, что «в пяти днях обозного пути по Енисею от Красноярска». Писатель воскрешает страницы истории сибирского крестьянства, напоминает о живых нравственных уроках нашего прошлого.

---

В других деревнях, где земли меньше, там покосные паи пересматривают каждый год. Каждое общество устанавливает свой порядок их переделов, в зависимости от качества земли, отдаленности от деревни и от других местных условий.

У нас покосы делятся тоже каждый год. Делят их обычно в конце июня перед петровым днем. Но каждый год получается как-то так, что кто где косил, тот там и косит. Свободных покосных угодий пока еще много. И не было еще ни одного случая, чтобы у кого-нибудь отобрали старый покос и передали его какому-нибудь приезжему на жительство расейскому переселенцу. Так что весь передел сводится обычно к тому, что за людьми закрепляют покосы, которые они уже косят, и покосы, которые раньше ни за кем не учитывались.

В общем, вопрос этот не вызывал на сходе особых споров и раздоров. Тут проверялись, по сути дела, не покосные наделы, а количество бойцов у каждого домохозяина. Это действительно надо было проверить и точно установить, так как в течение года в обществе произошли некоторые перемены. У одного сыну перевалило за двадцать лет, и он, значит, вышел в бойцы. У другого выделился старший сын и сам стал полным хозяином. Там кто-то взял в дом зятя, кто-то умер, кто-то ушел в солдаты, а кто-то приехал на жительство.

Плохо ли, хорошо ли, но мы с Финогеном действительно заново пересмотрели на сходе наш список. И потратили на это четыре дня. Четыре дня мужики спорили и ругались до хрипоты, до зубовного скрежета насчет того, кому сколько добавить пашни, покосов, домашнего скота. Четыре дня я сидел около Финогена и записывал с его слов все данные на каждого домохозяина для обложения его податями. Как мне ни трудно было держаться эти четыре дня на сходе, но я старался выдюжить, чтобы не подвести Ивана Адамовича и Финогена.

Иван Адамович был, конечно, в курсе наших дел и очень повеселел, когда мы на пятый день принесли ему последние данные для наших окладных списков. Теперь оставалось только переписать их как следует, чтобы отвезти в волость. Сам он писать окладную ведомость все еще не мог и усадил за это дело меня. И все время наблюдал за мной.

Так из ученика и помощника Ивана Адамовича я на несколько дней сам сделался главным кульчекским писарем. А Иван Адамович стал вроде как бы моим помощником.

Наконец мы с грехом пополам закончили ведомость, и Финоген сразу же поехал в Кому сдавать ее волостному начальству. На этот раз он поехал в Кому один, без Ивана Адамовича, и сильно волновался. Вдруг что-нибудь неладно в этих списках, начнут спрашивать да дознавать, что к чему. А что он им ответит, неграмотный-то?..

Через два дня он приехал из Комы, зашел вечером к нам и стал рассказывать тятеньке, как он в волости утер нос всем старостам:

— Приезжаю это я туда, а там вся канцелярия уж забита народом. Шутка сказать — со всей волости съехались старосты с писарями. Сидят и все что-то мухлюют со своими списками. «Что это? — спрашиваю я безкишенского старосту. — Неладно что-нибудь?» А тот только махнул рукой: «Третий день, — говорит, — уж сидим тут. И так напишешь — неладно, и этак — нехорошо. Как ни поверни — все невпопад. Да вот сам увидишь».

А старший помощник уж подзывает меня, берет наш список и начинает его читать. Читает и все что-то прикидывает на счетах. А внапоследок, не говоря ни слова, понес наш список самому волостному писарю… Ну, думаю, хана! Засыпались! Что я буду делать здесь без Ивана Адамовича. Вдруг слышу — кличут меня к самому. Захожу к нему. Приготовился уж, что он начнет вздрючивать меня. А он вместо того поздоровался со мною за ручку и стал благодарить за наши списки. Тут я набрался смелости и начал рассказывать ему, что сам Иван Адамович покалечился у нас еще во время страды и все время лежит в постели. Так что списки эти, говорю, писал ему один наш кульчекский мальчонко. «Что ж, — говорит, — что мальчонко. — Потом подумал и сказал: — Не худо бы нам заиметь у себя такого мальчонку. Работенки у нас для него хватит». Я слушаю его и думаю: в самом деле, пусть возьмут парнишку в подписаренки. Может, он дойдет у них здесь до дела. Пока я думал это да соображал, как к нему с этим делом подступиться, он перевел разговор на подати. «А как, — говорит, — у вас дела с недоимкой? Страда кончилась, с работой все поуправились. Теперь пора, — говорит, — жать на мужиков. Волостные сборы мы у вас с грехом пополам вытрясли, а по казенным податям большой недобор. Учтите, — говорит, — что эти подати с вас будет выбивать теперь сам становой. Это вам не старшина, не заседатель. Он с вами цацкаться не будет».

Тут я хотел было сказать ему, что недоимки за нами не так уж много. Куды там… И слова не дает вставить. Кончил насчет старых податей, завел разговор о новых. И говорит, собака, вот ведь что она, наука-то, делает, как по писаному. Не запнется, не заикнется. «Скоро, — говорит, — мы вручим вам окладные листы на казенные подати и на волостные сборы, так вы, — говорит, — сразу же проведите по ним раскладку. И чтобы никакой задержки. Это, — говорит, — государственное дело!»

Не успел он закончить разговор насчет новой раскладки, как откуда ни возьмись старшина. И туда же, понимаешь, завел песню насчет податей. «Ты, — говорит, — Головаченков, с мужиками не умеешь обходиться. Уговариваешь их, урезониваешь. А их, — говорит, — гнуть надо в дугу, в кутузку сажать. С уговорами, — говорит, — ты в этом деле далеко не уедешь. Мы, — говорит, — на тебя крестьянскому начальнику напишем, чтобы он на протирку тебя в Новоселову вытребовал».

Ну, после этого, сам понимаешь, у меня в голове все стало навыверт. Ах ты, думаю, сукин сын… Ведь сам мужик, а туды же, на мужика гавкаешь… Я и без того с этими податями со всеми в деревне перецапался, а ему, шкуре, все мало. И так мне обидно на все это стало. Стою, понимаешь, как в тумане и сказать ничего не могу. Только уж по дороге домой немного очухался и думаю: что же это я насчет нашего парня-то не выспросил? В общем, не допетрил я с этим делом. Упустил подходящий момент… А теперича уж не до того. И недоимка эта, и волостной сход на носу, потом новая раскладка. Конца-краю этому не видно. Да и в волости у них сейчас тоже запарка. А с таким делом надо выбирать подходящий момент… Иначе всю обедню испортишь.

Финогену в самом деле было теперь уж не до меня. Он чуть не каждый день требовал недоимщиков на сборню и выжимал у них подати. А потом отправился с нашими гласниками на волостной сход. Гласников выбирали на сборне по одному от десяти дворов. Да их, собственно, и не выбирали, а послали прошлогодних. Дела на волостном сходе решаются, как и у нас на сборне, криком. Кто сильнее всех орет, тот и верх берет. Поэтому гласниками выбирают самых горластых, самых голосистых.

Через неделю наши гласники приехали из Комы домой. Волостной сход кончился, и им в волости делать было нечего. А старост и писарей задержали для получения окладных листов на казенную подать и на волостной сбор. В казенную подать входила государственная оброчная подать и какой-то губернский земский сбор. Так что Финогену и Ивану Адамовичу пришлось еще проваландаться там два дня. Зато они приехали домой с окладными листами и знали, сколько им придется раскладывать на общество волостных и казенных податей. Теперь оставалось еще подсчитать все сельские расходы на будущий год, чтобы предоставить все это на усмотрение сельскому сходу.

Сельский сбор идет у нас на жалованье Ивану Адамовичу, на оплату гоньбовой повинности, на страхование школы и сборни, на бланки и книги и на другие мелкие расходы. Главную статью сельского сбора составляет жалованье писарю. Но когда при составлении перечня сельских расходов на будущий год Финоген с Иваном Адамовичем дошли до этого пункта, Иван Адамович заявил, что он за старое жалованье — двадцать рублей в месяц — служить писарем в Кульчеке больше не желает и просит себе прибавки — пять рублей на месяц. А если общество не согласится на эту прибавку, то он поедет писарить к себе в Караскыр. Получать он там будет меньше, зато жить будет при своей семье, при своем хозяйстве.

Финоген сразу согласился на эту прибавку, а то, чего доброго, Иван Адамович в самом деле уедет к себе в Караскыр. Кульчек без писаря, конечно, не останется. Найдут кого-нибудь, вернее всего, из тех же расейских переселенцев, но что это будет за писарь… Вряд ли найдут такого, как Иван Адамович. И потом — когда найдут? До этого можно несколько раз угадать в Новоселову на отсидку, особенно с этими раскладками. Без писаря неграмотному старосте, пусть хоть у него семь пядей во лбу, все равно труба.

А потом, Финоген и сам решил просить себе у общества жалованье. Когда выбирали его, то обещали помогать ему. И в сенокос, и в страду. Лето прошло, хоть бы один человек заикнулся на сходе об этом. Разоренье, а не служба. Не дадут по пять рублей в месяц, решил Финоген, откажусь. Пусть сразу в тюрьму отправляют. Лучше на казенных харчах сидеть, чем цапаться со всеми.