Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

В конце концов я сам себя заключил в одиночку. Раз начальство не хочет… Под лестницей в главном корпусе был закуток, где помещались входные лягушки и распределительный щит на все коридоры и производства. На щите размещались счётчики, рубильники устрашающей величины, пластинчатые предохранители, амперметры и вольтметр. В скошенной треугольной комнатке оставалось два квадратных метра, в которые я вогнал верстак, он же письменный стол. Рядом я поставил керамиковую канализационную трубу, обмотанную нихромовой проволокой, и вместо промозглой сырости подвального помещения в воздухе разлилась приятная теплота градусов 28. В качестве освещения ввернул себе лампу в 300 ватт в патроне «голиаф» от уличного фонаря, приспособив к ней абажур из многих слоёв папиросной бумаги.

Там я возился с телефонным коммутатором, который мне предстояло поставить в административном корпусе, или просто читал по-английски Конан Дойля. Донимали только поверки. Когда дежурил старший надзиратель Шахбазов, всё было хорошо. Бывало, стукнет в дверь:

— Арманд, вы здесь?

— Здесь.

— А посторонних нет?

— Нет, коротаю время в полном одиночестве.

— Ну и коротай.

Шахбазов был благообразный пожилой армянин, с усиками. Его любила вся тюрьма. При проверке он в каждой камере умел сказать что-нибудь утешительное или пошутить, внимательно выслушивал заявления, серьёзно к ним относился, всегда исполнял свои обещания. В его дежурства не бывало бунтов или побегов. Шахбазова не хотели подводить.

Но иногда на поверку приходил сам Кацвин. Он громко стучал в дверь кулаком или наганом:

— Отворите! — Я открыл.

— Почему так жарко? Топите казённым электричеством. Кто разрешил? На вас 20 копек в день отпускается…

— Щит греется.

— А что это? — показывая на трубу.

— Дифференциальный потенциал для регулировки напряжения.

Не желая показать, что он ничего не понял, Кацвин переключился на другую тему:

— Отчего такой свет? Лампочка на 40 свечей полагается на 20 человек, а здесь на одного…

— Триста, подсказал я. А в коммутаторе 3000 деталей с булавочную головку. Попробуйте их разобрать и собрать при сорока свечах.

Кацвин был больше всех заинтересован в скорейшей установке коммутатора и потому опять замял разговор.

— Небось, прячете здесь своих дружков? Вот я проверю.

И он лез за щит, единственное место, где можно было кого-нибудь спрятать.

— Гражданин начальник, вы бы поосторожнее. Видите, на приборе 200 ампер. Если, когда вы туда лазите, перегорит предохранитель, то я за последствия не ручаюсь.

— «Не пугай девку», — ответил он грозной пословицей.

«Погоди, я тебя попугаю», подумал я. И к следующему его дежурству я ослабил клемму на одном предохранителе, привязал к нему проволоку и нижний её конец закрепил за деревянный половой мат, лежавший перед щитом.

Когда Кацвин, по обыкновению, полез проверить, «не прячу ли я своих дружков», мат спружинил, проволока натянулась, предохранитель выскочил из гнезда, с треском, подобным взрыву, вызвав яркую вольтову дугу. Вдобавок прессшпановая крышка предохранителя сорвалась и полетела Кацвину прямо в физиономию. Он отпрянул назад, но напротив была стена и он ударился затылком, к тому же от вспышки он временно ослеп и отчаянно перепугался. Сопровождавшие его мосол и мет, было бросившиеся наутёк, вернулись и под руки повели его на лестничную площадку.

— Ах, гражданин начальник, ведь я вас предупреждал. Эдак, неровен час, можно и дуба дать!

И, представьте, подействовало! Отныне и Кацвин спрашивал через дверь:

— Арманд, вы здесь?

— Здесь. Опять ночное задание. Посторонних нет.

— Ладно, сидите.

И я снова принимался ковыряться в коммутаторе, перебирал бленкера, штакера, сигнальные лампы, лабиринты разноцветных проводов, не уставая восхищаться премудрости человеческой.

Мне пришло в голову, что я только второй раз чувствую присутствие Бога. В первый раз на Кавказе, когда за поворотом Мзымты открылись залитые солнцем снежные вершины, и второй — когда под моей рукой безошибочно заработали звонки и сигналы коммутатора — этой удивительной машины. Я ему посвятил всю свою вечернюю медитацию. Няня сказала бы, что грех молиться за телефон. А по-моему, ничего. Мне даже пришло в голову, что у машины есть душа, хотя бы групповая, как у животных, — одна на всю серию или типоразмер.

Впрочем, меня немножко мучила совесть, когда я вспоминал слова Якова Фабиановича: «Хлопцы, завещаю, никогда не вступайте на скользкий путь слабых токов!». Не раз мне приходилось беспокоить Колю техническими вопросами, и он неизменно доставал и присылал мне отличные руководства именно по слабым токам.

Когда я установил коммутатор, первые дни мне пришлось сидеть на нём в качестве телефонной барышни. Я испытывал муки Тантала: коммутатор не только соединял все отделы и заводы тюрьмы, но имел выход в город. До чего же просто было бы позвонить домой! Но я не рисковал: было бы глупо получить лишние три года ради удовольствия перекинуться словечком с Галочкой.

Мой непосредственный начальник, патронируемый монтёр Игнатьев, был интересным человеком. К моменту посадки — партиец с девятилетним стажем, депутат Моссовета, член ЦК профсоюза транспортных рабочих, он был по служебной линии начальником Моспогруза. Руководители транспортных учреждений, которые он должен был обслуживать, предпочитали нанимать частников, которые не требовали соблюдения правил охраны труда. Подведомственные Игнатьеву транспортные артели простаивали, плохо зарабатывали. Чтобы обеспечить им заработок, Игнатьев стал давать взятки, но не сумел провести их по отчётам и попал под суд. Не желая никого подводить. Он оговорил себя, сказав, что произвёл растрату. В результате вместо двух лет, полагавшихся за взяточничество, он получил все пять.

Когда я рассказал Игнатьеву, каким соблазнам меня подвергает телефон, он сказал: «Это проще пареной репы» и повёл меня на чердак над кабинетом Кипса. Там к стропилу была укреплена переходная коробочка от личного телефона начальника. Игнатьев сказал, что стоит отъединить кабинет и соединить провод с переносной трубкой, которая была у меня по долгу службы, и говори сколько хочешь.

— А если кто войдёт?

— Никто никогда сюда не ходит.

— А если Кипс позвонит по другому телефону в Бюро повреждений и сообщит, что его телефон испортился?

— Так пройдёт два часа, пока они пришлют монтёра.

Словом, через пять минут я уже наслаждался впервые бесконтрольным разговором с Галей. Опыт удался превосходно, и потом я уже не мог удержаться, чтобы хоть раз в неделю, опутавшись для отвода глаз поводами и нагрузившись инструментом, не влезть на заветный чердак.

Однажды, когда мы ворковали с Галей таким образом более получаса, вдруг люк приподнялся, и в нём показалась лохматая голова Игнатьева со страшно вращающимися глазами и угрожающими знаками. Оборвав скрутку, я тотчас швырнул трубку в тёмный угол и едва успел захлопнуть коробочку, как показался весь Игнатьев, а вслед за ним, о ужас, другая голова в фуражке, на которой поблескивала кокарда с молниями.

Монтёр быстро сориентировался:

— Это что за человек? — обратился он к Игнатьеву.

— Это заключённый, мой помощник, он производит здесь новую сигнализацию на посты.

— Ну, ясно, он и замкнул провод у начальника. Дайте-ка я погляжу коробочку.

К развороченной коробочке его нельзя было подпускать ни в коем случае. «А что, у начальника не работает телефон?», решил я взять инициативу в свои руки. «Это подлец Огарков, он опять там на крыше шурует. Вечно своими антеннами провода замыкает».

Огарков был заключённый радиотехник, совершенный мальчишка. Игнатьев горячо поддержал мою мысль:

— Ах, Огарков на крыше? Ну конечно, это он! Как я сразу не подумал!

И он усиленно подталкивал монтёра телефонной станции к слуховому окну. Когда тот полез, он, на минуту задержавшись, сделал мне знак рукой, как бы завинчивая что-то отвёрткой. Это было совершенно лишнее: я и сам принялся обрабатывать коробочку с наивысшей возможной скоростью. Через минуту монтёр показался назад:

— На крыше всё в порядке. Покажите всё-таки вашу коробочку.

Я с оскорблённым видом пожал плечами:

— Пожалуйста!

— Что за чёрт! И здесь всё в порядке!

И он полез вниз, в кабинет начальника. Взял трубку, телефон работает. Он выписал Кипсу 25 рублей штрафа за ложный вызов и уехал.

Игнатьев рассказал мне причину его внезапного появления. Кипс, действительно, заявил на станцию о периодических порчах его телефона. Монтёр оказался случайно в соседнем доме с тюрьмой на какой-то аварии. Ему позвонили, и он тотчас пришёл.

А Кипсу так и надо. Он мне в то время очень надоедал. Завёл манеру вызывать к себе в кабинет и затевать со мной идеологические дискуссии. Он называл это «психологическим экспериментом». Его, видите ли, интересует, как это образованный человек в наше время может быть верующим. Он часами копался в эпохе древних христиан, в буддизме и т. д. и всё пытался доказать, что все духовные движения произошли «от экономики». Он показал неожиданные познания в истории, но спорить с ним было скучно. К тому же я с трудом понимал его латышский акцент. А встать и уйти было нельзя.