Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

— Вафли не снядайте, они поганые.

Мама несказанно обрадовалась, она давно одобрила мой выбор. Она приготовила роскошный винегрет со сметаной и чай с вареньем. Вечером мы втроём отпраздновали нашу свадьбу: сидели вместе, мама в середине, рассказывала нам всякие подходящие к случаю истории. Перед сном, прощаясь, она сказала:

— Я хотела бы, чтобы я всегда была между вами.

После моего отъезда жизнь в Ирбите потекла мирно. Мама и Галя вставали в 6 часов. После утренней медитации пили чай. Потом писали письма, мама работала над рукописью о колонии. После обеда гуляли в лесу, много разговаривали. Я подозреваю, что я поставил им немалый материал для обсуждения. Галя много занималась с маленьким хозяйским сыном. Её письма были полны рассказами о мальчике Васе и собаке Пальме. Её письма я получал ежедневно. Я тоже был одержим потребностью писать ей письма по десять страниц, а раз побил собственный рекорд и написал ещё больше, правда, в течение трёх дней. Да и как было не писать, если наш медовый месяц обернулся разлукой.

В середине октября Галочка вернулась в Москву. В нашей жизни мало что изменилось, только узаконенность нашего положения придала нам больше уверенности и освободила от намёков и скользких улыбок со стороны соседей и знакомых. К удивлению, переход в класс «женатиков» не вызвал всеобщих насмешек, а некоторыми был даже принят как давно назревшее мероприятие.

Я перешёл на пятый курс и закончил производственную практику. Своей специализацией я выбрал электрическую тягу. До некоторой степени осуществилась моя давняя мечта об изобретении электрической лошади. Конечно, её изобрёл раньше меня Генри Форд, но я утешался тем, что, по крайней мере, буду вносить вклад в дрессировку трамвая.

Меня перевели на стажировку в трамвайный парк имени Апакова, что на Калужской площади, и зачислили слесарем 4-го разряда. Это был шаг вперёд в отношении зарплаты, от чего выигрывал Институт, но шаг назад в отношении квалификации.

В парке стоял непрерывный грохот от приходящих и уходящих трамваев, сновали кондукторы и вагоновожатые. Мы спешно производили самый поверхностный ремонт, но смотровые канавы и ночные дежурства были мне уже знакомы. Наиболее яркие впечатления остались у меня от буфета парка. Ведь я получал уже 30 рублей стипендии и мог позволить себе обед из стакана простокваши, стакана чая и ста граммов хлеба.

На пятом курсе Фиников читал нам векторный анализ. Я с трудом соображал, какое он имеет ко мне отношение. Яков Фабианович вёл курсы переменных токов и асинхронных моторов. Его лекции всё меньше удовлетворяли меня. Образные сравнения, аллегории, неожиданные выводы, вызывавшие интерес на первом курсе, теперь, когда нужно было разбираться в сложном материале, утомляли. «Ну почему не сказать об этом проще?» — думалось мне.

Яков Фабианович часто пускался в рассуждения о своих методах воспитания инженеров. Мы усердно его подначивали:

— Яков Фабианович, вы вчера были в ГУСе, расскажите вкратце ваши впечатления.

— Вы хитрые пассажиры, я вас насквозь вижу. Вы думаете, старик заболтается и про асинхронные моторы забудет. Дудки!

Но тут же сдавался:

— Ну, только пять минут. Пожалуй, вам полезно это знать. Так вот, я шёл к этим «гусям», чтобы спросить у них: хорошо ли они понимают, какие командиры нужны производству? Может быть, они хотят готовить вполне бесхребетных интеллигентов и прочих сукиных детей, которые не знают, в какую сторону надо гайки отвёртывать. Ну, конечно, поругался с этим ослом Луначарским. Он говорит: «Инженеру нужен широкий кругозор». Так что же, он будет свой кругозор вместо обмотки на ротор мотать, что ли? Вы, говорит, при Вашей системе деляг готовите. А я говорю: «Да, и этим горжусь. Деляги — значит дело делают. Инженер должен уметь показать рабочему любую операцию. А этого без круглогодичной производственной практики достигнуть нельзя. Мы мало успеваем пройти теории? Так я вам скажу, что вообще не занимаюсь производственным обучением. Я занимаюсь производственным воспитанием. А обучаться инженеры должны всю жизнь, после окончания ВУЗа. Всё равно нельзя предусмотреть, что тому или иному понадобится. Важно им дать азы и научить работать со справочниками. Вообще надо привить желание работать».

Сев на любимого конька, Яков Фабианович уже не нуждался ни в какой подначке. Когда раздавался звонок, он заставал лектора в апогее аргументации.

— Черти, таки добились своего. Проболтал я с вами. Не думайте, что из-за этого я буду меньше спрашивать на экзамене. Я вам… — и дальше следовала обычная угроза переломать нам ноги, которой мы уже не боялись.

Мы его очень любили, этого чудака, и свято верили, что его метод наилучший. Очень нас подкупало его бескорыстие и преданность идее. Однажды я присутствовал при таком разговоре. Во время экзамена вошла его жена (они жили при Институте) — маленькая старушка, очень подчёркнуто еврейского типа.

— Яша, ты не забыл ли, что у нас дочка балерина, ей же надо что-нибудь кушать. Ведь она целый день учится. Дай хоть пять рублей.

— Нету ни копейки, потерпите ещё несколько дней. Поскребите там дома чего-нибудь.

Жена ушла, пришёл дворник Романов, который, как и все в Институте, занимал несколько должностей. По совместительству он был чем-то вроде прораба на строительстве нового корпуса. Жил он во дворе, в халупе, именовавшейся «Дворцом Романова».

— Яков Фабианыч, на постройке гвозди закончились, да и скоб дюжины две осталось только. Плотники, того и гляди, станут.

— На тебе сто рублей, купи, что надо. Вчера в ГЭТе жалованье получил. Только жене не говори.

Была у него одна антипатия, кроме «гусей». Это — техника слабых токов. Радио было новинкой, и студенты, естественно, очень им интересовались. Сам собой возник кружок радиолюбителей, на котором мы учились делать детекторные радиоприёмники. Яков Фабианович очень косо глядел на нашу инициативу:

— Хлопцы, — говорил он, — заклинаю вас, никогда не вставайте на скользкий путь слабых токов.

Если б он мог предвидеть будущий расцвет электроники и ту роль, которую она будет играть в народном хозяйстве!

Путешествие с Галочкой нам стоило дорого, мы влезли в долги и снова принялись искать заработков. Расплатиться с долгами, получая одну стипендию на двоих, нечего было и думать. Галя устроилась работать ночным лифтёром в глазную больницу Снегирёва, что в Колпачном переулке, я бросился опять на «паутинку». Монко в это время уже сошёл с этого дела, и мы с двумя товарищами однокурсниками, Чечёткиным и Зайченко, организовали акционерное общество «Шараж-монтаж». Принялись всячески рекламировать свои способности. Заказы не замедлили явиться. Помню некоторые из них.

Первым делом мы попали к какому-то кустарю-одиночке. Он незаконно и беспатентно серебрил на дому ложки и никелировал портсигары. Ему нужен был постоянный ток. Он пережёг свою проводку, пытаясь подключить к ней какой-то умформер или выпрямитель. Он торопился заменить провода, пока никто на него не донёс. Это был пожилой мужчина, мрачный и подозрительный, с поповскими волосами, словно обсосанный. Квартира его была очень плохая, в старом домике, провонявшая купоросом и ещё какой-то гальванической дрянью. Форточки никогда не открывались. Работать было тошно, тем более, что хозяин всё время придирался и брюзжал насчёт того, что много тратим материала и что ему это дорого обойдётся. Чечёткин, большой комик, ввинчивая лампочку в только что поставленный патрон, возражал:

— Что вы, хозяин. Вы обратите внимание на качество работы нашей фирмы. За те же деньги лампочки протираем!

В другой раз мы попали к истинному пролетарию — заводскому кузнецу. Он жил на Сухаревке в хорошей конфискованной квартире. Однажды мы работали в субботу, а он, сидя один за столом, рюмку за рюмкой глушил горькую. Жены не было дома, дети робко жались в углу. У кузнеца была добрая русская душа, и он принялся нас угощать. Так как мы решительно отказывались, то он постепенно свирепел. Через четверть часа он уже хватал то одного, то другого из нас за грудки и орал:

— Пей сейчас, не то в морду дам!

И подносил к носу кулак, большой, похожий на кузнечную кувалду. Пришлось пить. Пили мы впервые, водка показалась отвратительной, и мы сразу захмелели. А надо было лезть на стремянку под высоченный потолок. Комната ходила ходуном, из двух ударов молотка один приходился по пальцам. А кузнец не унимался, вошёл в азарт. После третьей рюмки я уже не мог подняться на стремянку, но заметив, что бутылка пуста, неосторожно проговорил:

— Слава богу, всё!

Кузнец взвился:

— Что ж вы, сволочи, думаете, что у Петра Смирнова денег больше нет? Нюшка, беги сейчас же на уголок, принеси ещё бутылку!

Старшая дочка надела платок и покорно побежала выполнять приказание. Мы сжались: «Что же теперь будет?» К счастью, когда новая бутылка была на столе, наш хозяин уже храпел, распростёршись под столом.