Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

• Название: Путь теософа в стране Советов: воспоминания
• Автор: Давид Арманд
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0391-8

Это исповедь. Исповедь человека высокого духа. Капризный мальчишка сумел воспитать в себе такие не модные ныне качества, как совесть, честь, ответственность перед каждым встречным. Ещё труднее было сохранить эти свойства в кипящих котлах трёх русских революций и под удушающим прессом послереволюционной «диктатуры пролетариата». Голод и унижения, изматывающий труд и противостояние советской судебной машине не заставили юношу хоть на минуту отступить от своих высоких принципов. Он их не рекламирует, они прочитываются в его поведении. Но в грешках молодости герой исповедуется с беспощадным юмором. Об окружающих он пишет без тени зла. Скрытая улыбка не покидает автора на всём пути, в годы голодной сельскохозяйственной юности в детской коммуне, в годы сурового студенчества, безработицы, службы на большом заводе и даже в прославленной советской тюрьме. Друзья и сотрудники окрестили его «рыцарем светлого образа».

Повесть найдет своего читателя среди тех, кто без спешки размышляет о высоких возможностях и красоте человеческой души.

---

Впрочем, урки не были лишены и других талантов. Интересный контакт у меня произошёл на этой почве с одним шпанёнком. Он, как и многие «ширмачи», в порядке овладения несколькими профессиями, занимался в тюрьме соломенными аппликациями. Им приносили с воли шкатулки, коробочки, рамочки, портсигары и тому подобные нехитрые заготовки. Они оклеивали их переплетёнными крашеными расплющенными соломинами. Иногда украшали ракушками. Вещицы, выходившие из их рук, часто были по-настоящему изящными. Подбор цветов и композиции свидетельствовали о недюжинном чувстве вкуса, кропотливая аккуратность исполнения — о неожиданном феноменальном терпении. Изделия сбывались на хозяйственных этапах и стоили от полтинника до трёх рублей.

Мне очень хотелось послать такую рамку в подарок Галочке. К тому же я думал, что она может оказаться полезным образцом для курсов по ручному труду у Зеленко. Я выбрал самую дешёвую за пятьдесят копеек, но у меня был только целый рубль и некому было его разменять. Шпанёнок предложил сходить к себе на второй этаж, где есть всякие деньги:

— Гад буду, через пять минут принесу.

— Смотри, не обмани, я тебя за человека считаю.

Когда он ушёл, камера подняла меня на смех:

— Плакали ваши денежки. Нашли кому доверять. Он из карманов ворует, а здесь сами ему дали, так только ленивый не украдёт. — Я надеюсь, что именно потому, что я ему сам дал, он и принесёт. — Нет уж, теперь амба, не принесёт.

Через неделю я поймал парня на прогулке:

— Что ж ты? И не совестно?

— Да я, лопни мои глаза, хотел отдать. А как пришёл к себе в камеру, дай, думаю, сыграю в стос. Какая сольётся! Выиграю, и тебе отдам, и сам буду с деньгами. И не повезло. Последнюю шкуру спустил. Без пайки хожу (хлебный паёк). Как заимею, отдам.

Ну что с него взять? Встретил ещё через месяц. Объяснил, как мне нужны деньги. Сказал, что работаю в две смены, чтобы немножко помогать на воле жене и матери, которые обе больны. А он мне деньги в карты поигрывает. Не сомневался, что он опять «будет гад». Легавые надо мной продолжали подтрунивать:

— Ну как, Арманд, насчёт воспитания высоких моральных качеств у воров?

«Сволочи, думаю, сами-то вы их нюхали, моральные качества?» А сам всё на что-то надеялся. И как же я обрадовался, когда месяца через два в камеру вошёл мой аппликатор и, страшно расстроенный собственным благородством, выложил передо мной полтинник. Обрадовался я не полтиннику, а за человека, хотя он, надо думать, украл его где-нибудь. Камера решила: «Везёт Арманду, в рубашке родился. Да, это ещё потому, что вор молодой больно, видно, не совсем совесть пропил».

На сей раз они были правы.

Среди урок много психов. Но трудно бывает отличить настоящих психов от симулянтов. Бывает, какой-нибудь запсихует, его волокут в карцер. В карцере он всякие штуки выделывает: воет, визжит, рычит сутки напролёт. Или высунет в форточку руку и давай ею колотить по решётке. Я как-то наблюдал эту операцию, когда ещё щитов на окнах не было. Окошко коридора — всё в крови, рука — отбивная котлета. А псих всё колотит и колотит об острый железный угол, непрерывно изрыгая богохульства и проклятия.

Ну, такого возьмут на ЭКСПОГИ — Экспертный психологический институт или что-то в этом роде, что помешался в Щаповском монастыре. Держат там недели две-три и возвращают — «здоровёхонький»! Как же мог здоровый человек себе такую пытку устраивать. Но это обычный жест в ответ на какое-то неудовлетворённое требование. Говорят, что урки в результате злоупотребления алкоголем и наркотиками так себя взвинчивают, что способны даже на самоубийство. Здесь теряется грань между нормальным человеком и умалишённым.

Раз я иду по коридору, а из запертого карцера дым валит. Я побежал за надзирателем, отперли, глядим: там урка замотался в соломенный мат, который выдавали в карцере вместо тюфяка, и поджёг себя. Мы еле потушили огонь. Обгорел он очень сильно, но всё-таки остался жив. И требование, по поводу которого он протестовал, оказалось самое вздорное, взбалмошное.

Из культурных развлечений урки больше всего любили хоровое пение. Пели: «Ах, чья-то лошадёночка стоит у бардака…», «Как пошли мы раз в бардак…», «Мне всего шестнадцать лет, а… уж нет…», «Через речку баба шла…» и другие фольклорные номера в том же роде. Особое воодушевление вызывал знаменитый «Гоп-со-смыком!» Когда кто-нибудь запевал:

Вы меня послушайте, друзья, ха-ха,
Гоп-со-смыком, это буду я, ха-ха,
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня, ха-ха (2 раза),

то вся камера тотчас подхватывала. Песня была полуцензурной. Пока Гоп-со-смыком играл в карты, умирал, попадал на Луну, дрался с чертями, напивался, покупал шкуру (крал бумажники), в том числе у Иуды Искариота, её можно было слушать не краснея. Но когда на Луне он встречал Марию Магдалину, начиналось чёрт знает что.

Иные песни были трагические и вполне приличные. Например, про Марусю, которая ссучилась и которую её сожитель — вор за это убил:

Ты зашухерила всю нашу малину,
Так теперь маслину получай…

Или про удалого молодца, которого жестокие судьи приговорили к тюрьме, в то время как единственной его целью было

Получше выпить, закусить,
В кругу девчонок повертеться…

Такое невинное желание кончается тем, что

И вот красивый, молодой
И не похож совсем на вора,
Теперь стою перед судом
И дожидаюсь приговора…
Я прокурору заявил,
Что приговором не доволен,
При первом случае бегу
И буду снова птицей вольной!

Стариной веет от песен, сочинённых ещё до революции:

Ты скажи-ка брат, голубчик,
Это что за серый дом?
А ещё скажи, голубчик,
Кто хозяин будет в ём?

Эта дом стоит казённый,
Александровский централ,
А хозяин в етом доме
Сам Романов Николай.

Очень популярна была песня про убийцу, осуждённого на пожизненную каторгу.

Сорок лет в Сибири дальней
В руднике я просидел,
И совсем за эти годы
Весь, как лунь я поседел…

Вдобавок его мучает совесть. Он убил из ревности свою жену и товарища, а потом выяснилось, что они вовсе не совершили прелюбодеяния. Ему являются привидения:

Вот она передо мною
В белом саване стоит.
Голова залита кровью,
И в груди кинжал торчит…

После таких мрачных просто необходимо было грянуть залихватскую:

Ах и не стой на льду,
Да лёд провалится,
Ах не люби вора,
Да вор завалится.

Вор завалится,
Да будет чалиться,
Передачи носить,
Не пондравится…

Наконец, пели всякую цыганщину и душеспасительные романсы, вроде:

Не пора ли нам, измученным душою.
На минуточку прилечь и отдохнуть,

или:

Сердце рвётся от тоски,
На душе тревога.
Угоняют в Соловки…
Дальняя дорога!..

Вообще пьяная и жестокая, хныкающая и вероломная шпана очень любила поговорить в стихах и песнях о своей страдающей и загубленной душе.

Что касается моей души, то я всячески старался её усовершенствовать. Читал теософические книги «У ног учителя Кришнамурти» и «Чему мы будем учить» С. Джинарджадаза, каждое утро медитировал и старался давать себе на день, не слишком, впрочем, успешно какое-нибудь нравственное задание. Очень плодотворный разговор о религии вышел у меня с одним заключённым, убеждённым атеистом. Оба остались при своих мнениях, но оба обогатились новыми мыслями. Под конец он мне задал вопрос: «Что такое мысль с идеалистических позиций?» и я, сшивая ремни на «Геркулесе», приготовил ему целый доклад по этому поводу.

По случаю каких-то торжеств в Москве было много иностранцев. Их водили везде и, когда они высказывали желание познакомиться с нашими тюрьмами, их приводили в Сокольнический исправдом, который, очевидно, считался образцовым и наименее «впечатляющим». Так, у нас побывали две экскурсии: немцы и швейцарцы. В обеих оказались эсперантисты, и я с удовольствием лишний раз убедился в пользе и практической применимости эсперанто. Я поговорил с гостями вволю и, конечно, рассказал о преследовании отказников в РСФСР. Эсперантисты переводили мои слова своим товарищам. Гости были удивлены, так как их уверяли, что у нас освобождают всех, кто отказывается от военной службы по своим убеждениям. Они, в свою очередь, удивили меня рассказами, что в Вене сейчас происходит совершенно легальный конгресс абстинентов из разных стран и никто их не сажает за решётку. Что в большинстве стран существует замена военной службы тяжёлыми невоенными работами для лиц, идейно не желающих служить в армии. Только в Швейцарии это дело преследуется, да и то не как у нас.