Бела Иллеш - Карпатская рапсодия

• Название: Карпатская рапсодия
• Автор: Бела Иллеш
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

В романе «Карпатская рапсодия» (1937–1939) повествуется о жизни бедняков Закарпатья в составе Австро-Венгерской империи в начале XX века и о росте их классового самосознания.

---

Греко-католический поп Волошин тоже был за правительство. Когда семь лет назад на парламентских выборах выступил кандидат русинских националистов, Волошин поддерживал его. Теперь он агитировал за правительство потому, что после победы русинского кандидата вицеишпан стал очень тщательно проверять финансовые дела греко-католической церкви. Зато, когда в Марамароше опять избрали депутатом кандидата правительственной партии и русинский народ беспрепятственно мучили правительственные органы, греко-католическая церковь получила поддержку от правительства.

Отец, кальвинистский пастор и учитель были сторонниками партии Юшта. Отца привлекали демократические требования программы этой партии. Кальвинистский поп, человек молодой и неопытный, поставил себе целью обращение пеметинских русин в кальвинистскую религию. Для того чтобы завоевать доверие русин, он подписался под требованиями юштовской партии, учитывавшей интересы угнетенных национальных меньшинств. У учителя Павла Кенеди жена была словачка. Поэтому он тоже был сторонником программы юштовцев в национальном вопросе. Кроме того, к партии Юшта его привлекали также и мечты о каком-то примитивном аграрном социализме. Заведующий почтовой конторой тоже был за юштовскую партию. Его перевели в Пемете в виде наказания за то, что, работая в Унгваре, он голосовал за кандидата умеренного крыла независимцев. Теперь он громко агитировал за юштовцев, надеясь, что за это его опять накажут и в виде наказания переведут куда-нибудь в другое место. Сочувствовал юштовцам и врач Золтан Шебек, однако с оговорками. Он старался добиться объединения независимцев обеих мастей в одну партию.

С тех пор как Темеши сделался директором, он жил в знаменитом «кэблевском доме» с красной крышей, который менял только жильцов, но не название. В этом доме собрались четырнадцать избирателей Пемете с целью учредить местную организацию партии. Для начала основатели партии ужинали с семи часов вечера до одиннадцати, а с одиннадцати до половины второго ночи ораторствовали. Во время ужина они очень подружились, а когда стали декламировать о необходимости единства, — рассорились.

Вышло это не сразу. Первым выступил Темеши. Он говорил «вообще» о любви к родине, о Венгрии, на пользу которой нужно работать и бороться «viribus unitis». От обильной и вкусной пищи основатели партии сильно устали, а от обилия крепкого вина сделались — каждый по своему темпераменту — кто большим пессимистом, кто большим оптимистом, кто необычно миролюбивым, а кто чрезвычайно воинственным. Но слова Темеши все одобрили. Зато, когда после Темеши слово взял учитель Кенеди, которого вино сделало воинственным, единство сразу лопнуло.

— Венгры, — начал свою речь Кенеди, — являются сейчас нищими и рабами в собственной стране. Если они хотят свободно дышать и есть досыта, то принуждены эмигрировать в Америку. Рабство и нищета надоели венгерскому народу.

— Кто не готов страдать за отечество, не достоин звания венгра! — перебил оратора аптекарь Шипец.

В ответ на это Кенеди назвал аптекаря «отравителем». Шипец в долгу не остался и обозвал учителя «словацкой собакой». Кенеди, который до этого говорил о свободе, теперь заговорил о пощечине, а за словом, наверное, последовало бы и дело, если бы вовремя не вмешались Темеши и кальвинистский священник.

После Кенеди выступил поп Волошин. Волошин высказался за правительство. Свою речь он снабдил богатой приправой антисемитских замечаний. Дядя Лейбович, который, так же как и Волошин, был сторонником правительственной партии, обиделся на Волошина за антисемитские выпады и решил покинуть собрание. Он уже встал, чтобы уйти, но отец — энтузиаст-независимец — заставил его опять сесть в удобное кресло.

— Если вы, любезный господин священник, говорите против таких евреев, как товарищ министра Вадас, вы совершенно правы!

Эта реплика задела старосту Уйлаки. Дело в том, что староста надеялся с помощью товарища министра Вадаса получить для своего сына, студента медицинского факультета, стипендию.

— Антисемиты! — кричал Уйлаки на отца.

— Объединенными силами! — орал доктор Шебек, в то время как староста упрекал отца, что он дружит с «уголовным типом» Григори Михалко. — Объединенными силами мы умеем, к сожалению, только есть и пить. Горе тому делу, за которое мы беремся! Впрочем, я должен вас покинуть, меня ждет больной.

Инициатива Темеши все же имела последствия. Единой организации создать не удалось, но вместо нее были основаны три «организационных комитета». Один из них, под председательством аптекаря Шипеца, работал над созданием организации правительственной партии. Другой, под руководством Темеши, подготовлял основание партии умеренных независимцев. Третий комитет, под началом кальвинистского священника, агитировал за партию Юшта. Этот последний комитет наладил через отца некоторую связь с рабочими.

В результате работы трех организационных комитетов пеметинские граждане-избиратели, встречаясь на улице, перестали кланяться друг другу.

В тот самый вечер, когда в кэблевском доме сошлись основатели партии, мы тоже собрались у костра. Мы не ели и не пили, как они, но и не ссорились.

Григори Михалко весь вечер молчал. Он очень изменился за месяцы, проведенные в тюрьме. Обычно пеметинские лесные рабочие, попадавшие в тюрьму, возвращались домой потолстевшими: питание в тюрьме было лучше, а работа — менее изнурительна, чем в лесу. Григори Михалко похудел. Это заметнее всего изменило его. Теперь он целыми часами мог сидеть молча, с неподвижным взглядом. Это продолжалось в течение многих месяцев и прошло только когда медвежатник наконец высказал то, что его мучило.

— Поверь мне, Геза, — сказал он (через пять-шесть месяцев после возвращения), — не виселицы я боялся. Нет. Меня мучило то, что невинный человек может попасть в такое положение… Если бы меня разрезали на куски за то, что я сделал, даю тебе слово, я ничуть не возмущался бы. Но когда человека наказывают за то, чего он не сделал, за то, что он сам считает подлостью…

— Как ты можешь, Григори, мучиться оттого, что враг ведет себя подло! Я понял бы тебя, если бы мы думали, будто ты убил Ревекку…

— Теперь я уже не мучаюсь. Прошло, — сказал Григори: — Враг есть враг. Знаю. Но раньше я думал, что враг тоже человек.

— Хорошо, что ты все понял.

— Да, хорошо.

Он безмолвно и неподвижно глядел в огонь, крепко сжав губы. Невысказанная жалоба Григори удручающе действовала на всех нас. Хозелиц, переживавший уже не раз то, что случилось сейчас с Григори, начал шутить, чтобы развеселить нас. Но искусственная веселость не заражает.

Когда Хозелиц умолк, заговорил я. Я говорил о больших будапештских демонстрациях, о майских баррикадных боях. Я думал, что мои слушатели будут изумлены геройством будапештских рабочих. Но вместо этого мне самому пришлось удивляться — пеметинцы находили совершенно естественным, что борющийся за свое дело рабочий не боится смерти. Я их хотел поучать, а вышло так, что я учился у них.

Попал я домой на рассвете. Утром не мог встать.

Готовясь в Будапеште к экзаменам на аттестат зрелости, я чувствовал необычайную усталость, которая не покидала меня и после экзаменов. Даже и сейчас, уже целую неделю живя в лесу, я был так слаб, что пришлось лечь в постель. Мать измерила температуру. Тридцать семь и две.

— Ничего. Отдохнешь денька два.

Я пролежал три дня, но усталость не проходила. А термометр упорно показывал тридцать семь и две. По ночам я потел. Отец пригласил врача.

Доктор Шебек основательно осмотрел меня. Пока он измерял мне температуру, мы с ним разговаривали.

— Что вы скажете относительно сербов и болгар? Нахальство, не правда ли?

— Признаюсь, господин доктор, я не верил, что в Европе еще возможна война.

Доктор засмеялся.

— Во-первых, милый Геза, Балканы это не Европа. Географически они, правда, принадлежат к Европе, но в отношении культуры этого сказать нельзя. В этом отношении они полудикари. Во-вторых, то, что сейчас происходит на Балканах, не война, а трактирная драка. Четыре крошечных опереточных государства против великой, могущественной Турции! Турция съест этих «противников» за завтраком. Даю вам слово. Ну-ка, покажите термометр. Тридцать семь и две. М-да…

Доктор определил, что у меня поражены верхушки легких.

По его совету я лежал по целым дням во дворе, под большим дубом, на подстилке, сделанной из сосновых веток.

— Хороший воздух исцелит его, — сказал доктор. — Больше никаких лекарств не нужно. Через четыре недели он встанет.

Доктор Шебек оказался плохим пророком и как политик и как врач. Что касается политики — Турция не съела своих противников, а наоборот, армии четырех «опереточных государств» (не считаясь с тем, что вся венгерская пресса разделяла мнение Шебека) выигрывали одну битву за другой. Симпатии Венгрии принесли Турции так же мало пользы, как мне — хороший воздух. Когда война придвинулась уже к самому Константинополю, к Чаталдже, однажды утром у меня началось кровохарканье.