Лев Гроссман - Кодекс

• Название: Кодекс
• Автор: Лев Гроссман
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033168-1, 5-9578-2753-3

Средневековый кодекс, долгие годы пылившийся в огромной, беспорядочной библиотеке эксцентричного миллионера…

ПОЧЕМУ он считается ПРÓКЛЯТОЙ книгой?

Где истина в странной легенде, связанной и с содержимым манускрипта, и с его историей?

Молодой банкир и знаменитая исследовательница древних рукописей начинают расследование — и постепенно понимают:

ОПАСНАЯ ТАЙНА Средневековья по-прежнему грозит смертью любому, кто попытается ее раскрыть!

---

— В какую-то пору средневековья люди решили, что делать книжные переплеты из дерева слишком дорого, — сказала Маргарет, — и начали клеить их из нескольких слоев бумаги, обтягивая полученный картон кожей. Одновременно осуществлялся переход с пергамента на бумагу — бумага коробится не так сильно, и чтобы страницы оставались плоскими, не нужны тяжелые деревянные доски.

Она отрезала корешок и проверила надпись на нем. Эдвард поморщился, но Маргарет успела повидать столько книжной хирургии, что приобрела профессиональную черствость.

— Просто удивительно, если вдуматься, — продолжала она. — Им было все равно, какую бумагу брать для клейки. История их абсолютно не интересовала — они просто резали любые книги, которые в то время никто не читал. Иногда в дело шли литературные труды столетней давности, которые уже тогда следовало поместить под стекло, не говоря уж о нашем времени. Странный народ, честное слово.

Говоря это, она хмурилась так, будто безответственное поведение жителей средневековья задевало ее за живое.

— Не надо, однако, забывать, что не каждое время было так одержимо понятием собственности, как наше. Во времена Гервасия писателя заботило одно — истина. Он был ее служителем, ее временным опекуном, но не собственником. Авторского права не существовало вовсе. Если один автор копировал то, что сочинил другой, это считалось не преступлением, а услугой человечеству, и сам плагиатор смотрел на это точно так же.

Пока Эдварда не было, Маргарет приготовила в кювете из нержавеющей стали растворитель клея. Теперь она быстро смочила губкой края двух картонок бывшей обложки и нанесла на них густую белую пасту. Выждав минуту, чтобы картон как следует пропитался, она соскребла пасту и начала отделять форзац от картона узким шпателем. Обработала все четыре стороны, сняла форзац и торопливо промокнула смятой бумагой то, что внутри.

Когда она убрала промокашку, они увидели перед собой первую страницу кодекса.

Он так долго искал его, что уже не думал о кодексе как о материальном предмете, который можно увидеть, потрогать, наконец, почитать. Кодекс в его воображении стал чем-то из мультика «Скуби-Ду» — мистическим фолиантом, парящим в воздухе под звуки небесной музыки, озаренным изнутри нездешним зеленым светом и перелистываемым незримой рукой. Теперь он лежал перед ним на столе, мокрый, раскрытый и беззащитный, как новорожденный младенец.

Эдвард не ожидал, что он будет так прекрасен.

Страница была не особенно велика, чуть побольше стандартного формата бумаги для ксерокса. От нее шел сладкий, сырой мускусный аромат. Маргарет предупредила его, что пергамент мог повредиться, и лист с трех сторон действительно окружала густо-коричневая, точно обгорелая кайма, но внутри сохранился первоначальный крапчатокремовый цвет. Теннисон был издан большим форматом, и тому, кто прятал страницу в переплет, не пришлось ее складывать. Ее покрывали две колонки убористого рукописного текста, безупречно выровненные по вертикали и горизонтали, точно на компьютере. От краев текст отделяли широкие поля. Чернила, когда-то, видимо, черные, с годами приобрели оттенок красного дерева. Заглавные буквицы и заставки алели или отливали золотом.

Плотный почерк больше всего напоминал колючую изгородь или завитушки чугунной пожарной лестницы. Эдвард не мог прочесть ни слова, но когда он смотрел в одну точку, каракули постепенно начинали принимать очертания знакомых букв. Текст мерцал перед его глазами, обещая вот-вот открыться, и не открывал ничего. Словно шахматные задачи, которые он щелкал как орехи в семь лет, а теперь, встречая их в газете, не понимал ни единого знака. От жгучего желания узнать, что здесь написано, у Эдварда щипало глаза, но кодекс не поддавался — его смысл будто кристаллизовался и застыл в слепящей темноте этих строк.

Заглавную Y на середине левой колонки писец превратил в миниатюру: крестьянин, несущий по снегу охапку хвороста, согбенный под своей ношей, как под гнетом невыносимого горя.

— Выглядит как подлинник, — с клинической трезвостью проронила Маргарет, и Эдвард, вздрогнув, вернулся к реальности. Сколько времени он простоял так, тараща глаза на эту страницу? Маргарет храбро взяла находку в руки, но ему показалось, что пальцы у нее немного дрожат. — Необычайно тонкий веллум. Нужен микроскоп, чтобы убедиться, но это, видимо, кожа нерожденного теленка.

— Нерожденного?

— Веллум делали из шкурки коровьего эмбриона, и такой пергамент высоко ценился.

Снова занявшись смачиванием и промоканием, она извлекла из того же переплета вторую страницу, а затем третью. Если она и чувствовала, как наэлектризован Эдвард, ее методические, неторопливые действия этого не выдавали. К девяти часам она закончила с Теннисоном. В общей сложности там было спрятано шесть пергаментных листов, совершенно целых, хотя и с пятнами. Теперь они, разложенные на бумажных полотенцах, сохли на постели Маргарет. В паре мест чернила прошли через пергамент насквозь — чернильный орешек, неправильно растворенный, обладает сильным коррозионным действием, объяснила Маргарет. Пока она их раскладывала, Эдвард рассмотрел, что каждый лист согнут пополам и исписан с обеих сторон, то есть состоит из четырех страниц. В середине, там, где книга когда-то сшивалась, были проделаны дырочки.

Вокруг стула Маргарет валялись четыре банки из-под диетической «колы». Когда футон заняли, сидеть стало больше не на чем, и Эдвард устроился на потрескавшемся кухонном линолеуме, прислонясь к жужжащему холодильнику и упершись ногами в стенку. Помочь он ничем не мог, об уходе и не помышлял. Особых развлечений эта квартира не обеспечивала. Единственное большое окно над футоном выходило на задворки ресторана, где работники-мексиканцы выплескивали помои под звуки национальной музыки. Маргарет, которую он видел со спины, бесперебойно резала и смачивала. Волосы она стянула в хвост розовой резинкой, но несколько прядок выбилось.

— Пойду раздобуду что-нибудь поесть, — сказал Эдвард через некоторое время.

— Тут за углом, на Вандербильта, есть китайская закусочная. «Цветник Ва».

Он взгромоздился на ноги.

— Тебе что взять?

— Номер девятнадцать, курицу с чесночным соусом. И паровые клецки. И еще «колы», если найдешь.

Около полуночи Эдвард понял, что уснул сидя, с запрокинутой головой и разинутым ртом. Пустые коробочки из-под китайской еды выстроились в углу кухонной зоны. На столе у Маргарет стоял стакан с непрозрачной жидкостью цвета лайма.

Она работала с той же энергией и сосредоточенностью, что и шесть часов назад. Груда нетронутых книг слева от нее уменьшилась, куча ободранных справа выросла. Эдвард смотрел на нее и думал, сколько же ночей она провела вот так, до самого рассвета, когда никто не следил за ней, как он сейчас. Она держалась на одной только воле, у нее был свой внутренний двигатель, о принципах работы которого Эдвард мог только догадываться. Ему пришло в голову, что вот такой продолжительный, маниакальный, мазохистский трудовой акт для нее, наверно, и есть счастье. Он сам норовит увильнуть от работы, а у Маргарет, кроме работы, ничего нет. Да и нужно ли ей еще что-то?

Он встал, уперся руками в бедра и выгнул затекшую, спину.

— Проснулся? — не поворачивая головы, сказала Маргарет.

— Да я и не спал вроде. Что это ты пьешь?

— «Том Коллинз», только без водки. Мне нравится эта смесь, — с легким смущением сказала она.

Он посетил ванную — к пластмассовой душевой кабинке прилип длинный темный волос Маргарет, — убрал остатки ужина, подошел к футону посмотреть на листы и слегка обалдел.

— Вот это да. — Теперь их там лежало штук двадцать — тридцать, в разных стадиях сохранности. Одни, как и первый, остались почти нетронутыми, другие когда-то были сложены вдвое или втрое, чтобы войти в переплет более мелких книг, третьи пострадали от влаги и окисления. Их цвет разнился от желтовато-сливочного до колера жженого сахара. Некоторые так испещрила плесень, что они напоминали карты лунной поверхности.

Самым лучшим — тем, что имело для него хоть какой-то смысл, — были заставки: Н, превращенное в каменный замок, F в виде приземистого дерева. Животные обладали более яркой индивидуальностью, чем люди: рвущиеся в погоню гончие, кроткие овцы, серьезные, благочестивого вида лошади. На одном листе у нижней границы текста изогнулась с улыбкой красная саламандра. Краски, живые и яркие, казались еще не просохшими и порой накладывались так густо, что страницы под ними сморщились.

Маргарет в конце концов сжалилась над ним и тоже подошла посмотреть.

— Есть что-то странное в этих картинках, — сказала она, — но я никак не могу понять что. Выглядит так, будто писец и иллюстратор — одно и то же лицо, что не совсем обычно, но, в общем, и такое встречалось. Качество миниатюр очень высокое. Взять это голубое небо — краску делали из толченой ляпис-лазури, которая ввозилась из Афганистана и ценилась на вес золота.