Сергей Сартаков - Ледяной клад

• Название: Ледяной клад
• Автор: Сергей Сартаков
• Жанр: История

---

Без пяти одиннадцать утра в тресте он был рядовым сотрудником отдела сплава, инженером, которому Читаутский рейд представлялся лишь высокой колонкой цифр в общей сводной ведомости. Ровно в одиннадцать Цагеридзе стал начальником этого рейда. А сейчас уже исполняет свои прямые обязанности, как начальник, едет на лошади, принадлежащей Читаутскому рейду, и Павлик первый, встретивший его подчиненный. На маленьком таратористом патрульном самолете лесной авиации двести восемьдесят километров по прямой от Красноярска до Покукуя Цагеридзе пролетел за три часа, три часа просидел в Покукуе, ожидая подводу, и теперь едет тоже, наверно, три часа, а впереди еще целых двенадцать километров!

А в общем, все это увлекательно и весело. Если бы только вот так, зверски, не прожигал мороз. В Красноярске он не был так заметен. Пилот, когда приземлились они в Покукуе, сказал: "Черт, ну не думал я, что так быстро опустится этакий холодище - не полетел бы сегодня. Хотя тут, на Читауте, это часто случается: с утра благодать, каких-нибудь тридцать градусов, а к вечеру уже все пятьдесят". Благодать - тридцать градусов... Бр-ррр! Неужели сейчас только всего лишь пятьдесят, а не больше? Как это у Павлика не смерзаются губы?

Жгутся морозы, вьется пурга...

Цагеридзе переборол оцепенение.

- Павлик, это ты сам сочинил?

- Не!..

- А кто же?

- Да... Ребезова с Фенькой. Их не разделить.

- Кто это: Ребезова?

- Рабочая просто.

- А Фенька кто такая?

- Так... Илимщица одна. У нее отец тоже чудак.

- Почему "тоже"? И почему чудак?

- Ну, дык! Звали его в Покукуй, начальником почты. Не пошел. Сидит один в тайге, на метеопункте погоду записывает.

- Это тоже необходимо.

- Дык в Покукуе-то все-таки люди! Много людей. Село - не тайга. И должность начальника почты. Зарплата больше. А он свое: "Нет, я жизнь посвятил одному..."

- Понятно. Ну, а Фенька чем же чудачка?

- Чем? Да я бы на ее месте...

Павлик спрыгнул в снег и побежал, припрыгивая и размашисто хлопая себя по бедрам кожаными залубеневшими рукавицами. Все это вместе взятое, по-видимому, означало, что его взгляды на жизнь в корне расходятся с Фенькиными, а доказывать несостоятельность Фенькиных взглядов - просто ниже его достоинства. Даже слов не стоит тратить на это. Тем более тоже для какого-то чудака: на костылях едет в тайгу работать! Да здесь ноги-то больше, чем голова, нужны. Вот и лежит все время в соломе, как куль с овсом...

Кошева по-прежнему ныряла в ухабах среди торосов, итак же скучно верещал под полозьями снег. Цагеридзе вовсе сжался в комок, ему казалось, что живого во всем его теле уже ничего не осталось. Разве, может быть, только сердце и самую чуточку - мозг. Он попробовал заставить себя сосчитать до десяти тысяч - по его соображениям этого как раз хватило бы до самого рейда, - но на четвертой тысяче сбился и стал шепотком повторять: "Жгутся морозы, вьется пурга..." Для этого не требовалось никакого усилия мысли.

Наконец дорога пошла глаже, вероятно, выбралась с реки снова в бор и соединилась теперь с накатанной, лесовозной - Цагеридзе понял это по изменившемуся шороху полозьев. Лошадь, кажется, за все время впервые затрусила какой-то дергающейся рысцой. Потом опять побрела вялым шагом. И опять побежала, звучно пощелкивая подковами. А Павлик заухал, засвистел. Приедут ли они когда-нибудь на этот самый рейд!

И вдруг, но еще не вскоре, неумолчное верещанье полозьев, ставшее таким привычным для слуха, оборвалось. Неужели доехали? Цагеридзе приподнялся. Куда девалась серая морозная муть? Над лесом круглилась желтая луна, чеканя повсюду резкие угловатые тени. Вправо и влево тянулась улица с домами, поставленными вдоль нее как попало. Лошадь, совершенно белая от инея, приткнувшись мордой к невысокой штакетной ограде, тихо переступала задними ногами. В глубине двора виднелось большое, новое строение. С крыши кривыми языками свисали тяжелые снежные сугробы. Сквозь льдистые наплывы матово светились окна. В других домах поселка было глухо и темно. Где-то далеко стучал движок. Подвывая, залаяла собака. Брехнула несколько раз и замолчала.

- Это что? - спросил Цагеридзе, с трудом шевеля губами.

- Как что? Рейд! Контора. И красный уголок тут же, - с оттенком нарочитой небрежности ответил Павлик. - А чего - в другое место вас везти, что ли? Бухгалтер Василий Петрович не сказал мне, куда. Говорите тогда отвезу.

- Нет, хватит с меня и этого, - сказал Цагеридзе и дрожащими от озноба руками стал выдергивать из кошевы костыли. - Все! Конец. А ты езжай себе, куда надо. Только чемодан помоги занести.

Он проковылял по узкой хрустящей тропинке к конторе, путаясь в длинной дохе, взобрался на крыльцо и долго шарил в темных сенях по стене, отыскивая вход. Кто-то, услышав шорох, толкнул ему навстречу дверь. Цагеридзе вошел в блаженное, пахнущее кисловатым табачным дымом тепло. Глаголем загнувшийся коридор привел его к большой комнате.

Это был, по-видимому, красный уголок, в котором шло общее собрание. Народу - битком, все скамейки заняты. Даже вдоль стен из грубо обтесанных бревен стояли люди. Похоже, собрание уже кончалось. За столом президиума молодая черноволосая женщина со спущенным на плечи вязаным платком зачитывала проект резолюции. Никто не обратил на Цагеридзе внимания. Женщина опустила листок бумаги на стол, слегка прихлопнула его ладонью, спросила: "Кто - за?" Дружно взметнулись руки. "Против?" Нет никого. Женщина улыбнулась: "Принято единогласно". Цагеридзе заметил, что у нее редкие, но очень красивые зубы, с каким-то влажным блеском, и улыбка гаснет очень медленно.

Он прислонил костыли к стене и, как был в дохе, слегка пошатываясь на непривычном протезе, протискался к столу. Все головы повернулись к нему.

- Извиняюсь, - сказал он, - кажется, я вам помешал. Но я - новый начальник рейда. Меня зовут Цагеридзе. Николай Цагеридзе.

- Ах, вот как! - ответила женщина, и ласковым, влажным блеском теперь наполнились ее глаза. - А я Баженова, Мария. Председатель месткома. Очень хорошо, что вы наконец приехали. А мы тут сегодня профсоюзные дела решали. Насчет дисциплины и прочего.

- Но почему же так поздно? - спросил Цагеридзе. - Наверно, вот-вот наступит утро.

Все дружно расхохотались. Баженова, тоже смеясь и словно бы насильно заставляя Цагеридзе обратить внимание на ее красивые зубы, заглянула ему прямо в лицо.

- Утро? - она простодушно потеребила меховой рукав дохи Цагеридзе, потом коротким движением оттолкнулась. - Да что вы! Двенадцати еще нет. Это вам так в дороге показалось. Но по домам, конечно, и нам пора. Ужасно собрание затянулось. А люди за день-то вроде вас намерзлись, намаялись. Вы что-нибудь скажете?

Цагеридзе обвел глазами зал. Две электрические лампочки, и те над столом президиума, давали мало света, горели слабым красноватым накалом. Дальние углы зала терялись в полутьме. Но и при таком освещении Цагеридзе разобрал, что большинство присутствующих - молодежь, а в задних рядах сидят главным образом женщины. И еще он понял: люди сидят сейчас и разгадывают загадку - интересно, что за новый начальник?

Цагеридзе повел плечами, закинул руки назад, и доха свалилась на пол, к ногам.

- Что мне сказать? Что тут скажешь? Я замерз, - негромко начал он. - Я грузин, и хотя как будто бы уже привык к сибирским морозам, но все равно я очень замерз. Одна нога у меня настоящая, другая - деревянная, но которая именно из них сейчас деревянная и которая живая, я никак не могу понять. Баженова говорит: "Хорошо, что вы приехали". Конечно, это очень хорошо. Для моего здоровья, во всяком случае. Что было бы со мной, если бы я все еще ехал по этому страшному морозу? (В дальнем углу зала зажурчал приглушенный девичий смешок.) - Какой я окажусь начальник, я не знаю. Дело в том, что сейчас мне двадцать девять лет, а когда было семнадцать, я добровольцем ушел на фронт. И не закончил десятилетнюю школу. Но войну я тоже не закончил под самым Берлином вражеский танк расплющил мне ногу. Ее четыре раза отрезали по кусочку все выше, и я боялся, что так постепенно дойдут до самой шеи. Из-за этой ноги на правах инвалида я пролежал в госпитале семь с половиной лет, и на меня израсходовали два ведра пенициллина. Но зато я закончил десятилетку и даже лесотехнический институт. Заочником, конечно. Почему именно лесотехнический? Без ноги? Ну, не могу же я вам все сразу рассказывать!

Опять прожурчал тихий смешок. Цагеридзе переждал, пока он затихнет.

- Скажу только: лечился я в Красноярске. Как видите: вылечился. И я полюбил Сибирь. Хорошие люди сибиряки. Хорошие друзья. Я мог бы теперь вернуться на родину, поехать в Сачхере, в Грузию, кушать виноград. Но я подумал; надо быть не где южнее, а где нужнее. Особенно человеку, который окончил сибирский лесотехнический институт. Обязан дипломом инженера только Сибири. А потом, если хотите, по-откровенному, Николай Цагеридзе был в своей округе лучший бегун. Хромому не очень приятно снова там показываться, где тебя видели ловким, быстрым. Пережить надо. Привыкнуть постепенно. Я не поехал в Грузию, я прилетел в Покукуй, и совершенно усталая лошадка привезла меня на Читаутский рейд. Здесь тоже кому-то нужно работать. И здесь работать труднее, чем в солнечной Грузии. Мне будет очень трудно работать: я инженер молодой, без всякого опыта; и я очень горячий, а потому очень боюсь мороза. На войне я научился довольно прилично разрушать немецкие укрепления, взрывать мосты, портить врагу дороги отступления, бегства, а вот как теперь нам спасти свой лес, свое народное богатство, я еще и сам не знаю. Я прошу вас мне помогать советами. - Он остановился, поглядывая в дальний угол. Но там царила тишина. И Цагеридзе заговорил снова: - По отчетам, здесь, в запани, осталось зимовать двадцать восемь тысяч кубометров прекрасного леса. К этому прибавьте еще наплавные сооружения. Словом, во льду оказался целый миллион. И даже больше. Моя бабушка всю жизнь искала клад, копала лопатой землю под старыми стенами. Ей очень хотелось иметь миллион. Бабушка в земле клад не нашла, она не знала, что клады встречаются и во льду. Такой ледяной клад достался ее внуку, Николаю Цагеридзе. Мне очень хочется получить этот замерзший миллион. И я думаю, вместе с вами мы его получим. Вот что я хотел сказать. Больше я говорить не хочу. Хочу работать. И еще я хочу стакан водки и теплую постель. Мне надо наконец согреться. Все. Вопросы будут?