Уильям Сатклифф - Новенький

• Название: Новенький
• Автор: Уильям Сатклифф
• Жанр: Современная проза

Анонс

Нет, не забудет никто никогда... школьные годы, блин...

Семнадцать лет, желание нравиться женщинам, потребность в самоуважении и уважении однокашников, которого можно добиться, лишь став круче всех... И кажется невероятным, что есть на свете такой человек, которому на все эти проблемы наплевать. Тем не менее, вот он, Новенький – умный, красивый, независимый, сильный. Рядом с ним ты кажешься себе гнусным уродцем и так мечтаешь подружиться с этим удивительным человеком. Так сильно, что впору даже усомниться в собственной сексуальной ориентации...

Сатклифф виртуозно выворачивает подростковые комплексы и страхи, с иронией исследует абсурдность школьной жизни и хитросплетения школьной иерархии. Его герой умен, но неуверен в себе, он остер на язык, но боится подшучивания, он мечтает о неземном сексе, но довольствуется обжиманиями с самой уродливой девчонкой. Он замечает мельчайшие подробности происходящего с другими людьми, но не видит ничего у себя под носом. Он кажется себе проницательным старцем, но для него остаются загадками и старший брат, и лучший друг, и любимая девушка. Он ни черта не смыслит в этой жизни, хотя и пыжится изо всех сил. Он трогателен, страшен и жалок одновременно, но спасает его самоирония и чувство юмора.

Уильяму Сатклиффу, хорошо известному российскому читателю по роману “А ты попробуй”, удалось почти невозможное: превратить школьную жизнь с ее повседневной жестокостью и цинизмом в нескончаемую и неглупую комедию.

---

О нем знали все. Повторяю – все.

Все.

В плане сексуальной жизни на ближайшее время это не сулило ничего хорошего.

Совсем ничего хорошего.

Глава восемнадцатая

– Барри?

– А?

– Ты почему на тусовки не ходишь?

– Не знаю.

– Должна же быть причина.

– Гмм... Полагаю, потому, наверное, что они – сплошь дерьмо собачье.

– Верно.

– А что? Тебетам нравится?

– Нет. Я считаю, они дерьмо собачье.

– Тогда зачем ты туда ходишь?

– Не знаю.

– Должна же быть причина. Что-то же заставляет тебя туда ходить.

– Нет. Никакой причины – просто хожу.

– А.

– Но я их терпеть не могу, – сказал я. – На самом деле я их ненавижу.

– Потому что они – дерьмо собачье?

– Ага. Потому что они – дерьмо собачье. Потому что они – полное дерьмо. Черт, дерьмо полное. Такоедерьмо. Черт. ОХ, БЛИН!Черт! Как подумаю... Черт. Такое дерьмо. Так ужасно. Просто ТАКОЕ, ТАКОЕ ДЕРЬМО! ЧЕРТ/

– Когда у тебя случается духовное озарение, ты очень членораздельно излагаешь. Ты в курсе?

– Такое дерьмо.

– Тогда зачем туда ходить, осел?

– Не знаю. Просто не знаю. Зачем туда ходить? Барри, скажи мне, какого хрена туда ходить?

– Девчонок лапать?

– Да. Теоретически – да. Но мне мало что достается. И даже когда кого-нибудь нахожу, удовольствия никакого.

– Черт. Может, стоит познакомить тебя с дядей?

– Очень смешно. Может, и стоит.

– Слушай, Марк, Не будь таким кретином. Разумеется, тебе не в кайф лизать совершенно незнакомому человеку гланды, когда ты надрался, да к тому же вы друг другу даже не нравитесь. Это омерзительно.

– Да?

– Блин, да конечно же.

– То есть мне это и не должно быть в кайф?

– Ну... тебе должнобыть в кайф. Вроде как в таких вещах это подразумевается. Но раз тебе не в кайф, не делай этого.

– Не будь мудаком. Не могу же я забить на женщин болт за две недели до восемнадцатилетия. Как-то рановато.

– Я не предлагаю забить на женщин болт. Просто говорю, надо бросить эти подростковые обжималки.

– А что мне ещеостается? Я подросток, и я умею только обжиматься.

– Можно подождать.

– Чего?

– Пока не встретишь кого-нибудь, кто тебе понравится.

– Пока не встречу кого-нибудь, кто понравится! Ты шутишь, что ли? Этого еще лет сто ждать. До университета.

– Еслиты поступишь в университет.

– Разумеется, блин, я поступлю в университет. Я же не совсем болван.

– Кроме того, – изрек он, – обжималки – дерьмо. Они никому не нравятся.

– Что?

– Мне, по крайней мере, не нравились. Ничего интересного. – ЧТО?

– Ну да. Скучно.

– Ты о чем? Невероятно! Мне, наверное, мерещится. Все обжимаются. Не только подростки – все. В фильмах этим занимаются безостановочно.

– Это не то.

– Потому что притворство?

– Нет – потому что это предварительные ласки. Или, во всяком случае, должны ими быть. Целоваться, обниматься – это предварительная игра. Это делается перед сексом. Чтобы возбудить друг друга.

– Но... но... люди этим просто так занимаются. Взрослые то есть. Не обязательноже заниматься сексом, правда?

– Не обязательно.Люди обычно занимаются, но это не обязательно.

– О господи! Ты что, хочешь сказать, что у меня нет ни единого шанса пальцем женщину тронуть, если она заранее не подпишет контракт, в котором торжественно пообещает довести дело до полноценного траха?

– Нет-нет-нет. Не мели ерунды. Я же не об этом. Сами по себе ласки с тем, кого любишь, очень приятны. Ласки и потом секс с тем, кого любишь, замечательны. Ласки и потом секс с тем, кого не любишь, – нормально. Ласки без секса с тем, кто тебе даже не нравится, по пьяни, в комнате, где полно людей, и притом ни ты, ни партнер не собираетесь раздеваться, – катастрофически омерзительное занятие, блин.

– Черт! Поверить не могу. Что это такое? Ты же два месяца назад девственником был!

– Я способный ученик.

– Господи. Как ты?.. Где ты?.. Черт! Ты абсолютно прав! Какой я идиот. Блин. Что же мне теперь делать? Что же мне, черт возьми, теперь делать?

– Не знаю. Что хочешь.

– Блин!

– Слушай, – сказал Барри, – может, сходим в эти выходные в кино или еще куда?

– Правда? Ты правда хочешь? То есть... да? То есть да. Еще бы. Давай.

– Ладно, успокойся.

– Ладно. Да. На что ты хочешь пойти?

– Вторая “Муха” только что вышла, – сказал он.

– Не-е-ет. Ужасы – это не для меня. Больно скучно. Может, “Четыре приключения Рейнетт и Мирабель”<Фильм (1987) французского режиссера Эрика Ромера (р. 1920) о двух подругах, которые вместе живут в Париже.> в “Эвримене”?

– Господи, ты действительногей.

Глава девятнадцатая

Один парень по имени Пирс Уорд ставил всех в тупик. Аккуратно приглаженные волосы, вельветовые брюки, мягкий зеленый пиджак – мальчик из правильнойчастной школы. Но по неизвестной причине он семь лет варился в нашем культурном котле. Без сомнения, он был наименее популярным парнем в школе, но его это, похоже, ни капли не трогало. Видимо, всеобщее отвращение он считал доказательством своего превосходства. Так же он воспринимал и свою неспособность к спорту – будто слишком умен для чисто физического, и свои неудачи на уроках – будто слишком значителен, чтобы стараться быть умным. Создавалось впечатление, что с такой самоуверенностью его даже самый ошеломительный провал ни на секунду не заставит усомниться в себе. Словно имелась некая шкала достижений, настолько важная, что никто из нас и понятия о ней не имел, некая непостижимая для нас сфера, где он был звездой.

Его персональное великолепие проявлялось, разумеется, в умении держать себя – искусство, о котором мы, евреи, не имели ни малейшего понятия. Когда он подал заявку в Кембридж, над ним все смеялись, но, видимо, Тринити-колледж что-то такое узнал о его секретных достижениях, и персонально для него снизил планку поступления, пообещав принять его не с тремя пятерками, а с четверкой и двумя тройками. Он с успехом поступил, а впоследствии добился огромного успеха, став президентом Кембриджского дискуссионного общества. Там его единогласно выбрали спикером за способность отстаивать свои аргументы под нескончаемым градом насмешек Сейчас он на пути к успешной политической карьере.

Однако никто точно не знал, что он забыл у нас в школе. Ходили разные слухи о том, почему он не получает приличного образования, – вплоть до того, что так родители наказали его за попытку ограбить поместье в Кенте.

С точки зрения истории, престижных выпускников и прекрасных традиций с нашей школой определенно все было в порядке. Она могла бы даже возвыситься до ранга настоящей закрытой частной школы, достойной пэров, если бы не... если бы школа не стала... если бы ее не оккупировали... полагаю, вы понимаете, к чему я веду.

Высокая плата за обучение, хорошие результаты, но у воспитанных людей возникало чувство, будто наша школа почему-то привлекает “не тех людей”. Школа словно... ну как бы... сбилась с пути.

Невозможно было отделаться от ощущения, что это мнение разделяют и некоторые преподы.

Никакого расизма тут не было. Совершенно точно. Жиды, пакистанцы, латиносы, негритосы были здесь абсолютно на своем месте. Они просто немножко зарывались, вот и все. То, как они себя вели, как только их пускали в школу, лишний раз доказывало: чему их ни учи, приличными англичанами им не стать. Они жаловались на питание, жульничали на физкультуре и рассчитывали попасть вечером домой. Казалось, они должны быть благодарны, что их вообще сюда пустили. Но нет же – только войдя в центральные ворота, они начинали вести себя так, будто это место принадлежит им. Особенно евреи. Большинство косоглазых кое-что знают о скромности. Империя и все такое. Была к ним очень добра. Понимаете, они умеют играть в крикет. Но евреи? Когда вы в последний раз видели жида – достойного форварда? А? Да они элементарно неспособны. Деньги – единственное, что они понимают. И на экзаменах подмазывают. В этом вся беда.

Учреждениям, ценящим свою историю, наша школа была наглядным примером: если один раз впустить людей, которые... Нет, вернее, если один раз позволить главенствовать парням, которые не... из серьезных старомодных семей, – школа теряет свой социальный статус. Сорняки забивают колосья, и не успеешь оглянуться, иностранцы столпились, словно мухи над... э-э, над медом.

Наша школа была основана несколько сотен лет назад одной купеческой гильдией Сити, дабы нести просвещение сыновьям бедных рабочих. С тех пор она несколько раз переезжала и в конце концов поселилась в “зеленом поясе” сразу за Северо-Восточным Лондоном. По утрам учеников свозили в школу на автобусах, которые ездили от Уотфорда на западе через Хэрроу, Стэнмор и Эджвер, до Тоттериджа и Хай-Барнета на востоке.