Уильям Сатклифф - Новенький

• Название: Новенький
• Автор: Уильям Сатклифф
• Жанр: Современная проза

Анонс

Нет, не забудет никто никогда... школьные годы, блин...

Семнадцать лет, желание нравиться женщинам, потребность в самоуважении и уважении однокашников, которого можно добиться, лишь став круче всех... И кажется невероятным, что есть на свете такой человек, которому на все эти проблемы наплевать. Тем не менее, вот он, Новенький – умный, красивый, независимый, сильный. Рядом с ним ты кажешься себе гнусным уродцем и так мечтаешь подружиться с этим удивительным человеком. Так сильно, что впору даже усомниться в собственной сексуальной ориентации...

Сатклифф виртуозно выворачивает подростковые комплексы и страхи, с иронией исследует абсурдность школьной жизни и хитросплетения школьной иерархии. Его герой умен, но неуверен в себе, он остер на язык, но боится подшучивания, он мечтает о неземном сексе, но довольствуется обжиманиями с самой уродливой девчонкой. Он замечает мельчайшие подробности происходящего с другими людьми, но не видит ничего у себя под носом. Он кажется себе проницательным старцем, но для него остаются загадками и старший брат, и лучший друг, и любимая девушка. Он ни черта не смыслит в этой жизни, хотя и пыжится изо всех сил. Он трогателен, страшен и жалок одновременно, но спасает его самоирония и чувство юмора.

Уильяму Сатклиффу, хорошо известному российскому читателю по роману “А ты попробуй”, удалось почти невозможное: превратить школьную жизнь с ее повседневной жестокостью и цинизмом в нескончаемую и неглупую комедию.

---

Увы, правда несравненно хуже. Мои предки – выпускники университетов, оба либералы, оба добились успеха на работе, хотя не слишком честолюбивы и напористы. Обоим наплевать на курение, наркотики и секс, и, в общем, оба предпочитают не указывать мне, что делать. Представляете?

Разве не чудовищно? Знаете ли вы более изощренный и жестокий способ обломать собственного сына? От таких мозгодрочек у меня крышу сносит. Их позиция, в сущности, сводится к тому, чтобы отвратить меня от табака, наркотиков и копуляции, – что фактически наносит непоправимый ущерб моей общественной жизни. Они ловко создали систему, в которой мне остается единственный способ бунта – конформизм, а это, понятное дело, само по себе хреново. И хуже всего то, что они при этом готовы помогать и понимают, как тяжко мне приходится. Вот. Ммм...

Ладно, это все тоже выдумки. Я рассчитывал вас надуть детской адриан-моуловской психологией, только добавил “хреново”, чтобы звучало так, как я обычно говорю. Но нет.

Мне очень тяжело дается эта глава. Слушайте, я не могу их описать. Они мои родители. Они просто есть. Готовят мне еду, покупают одежду и ездят мне по ушам. Как любые родители. Вот, собственно, и все. Честно.

Я о них просто не думаю. Они всего лишь мои родители, черт побери.

И на всякий случай, если вам интересно, – на самом деле моя мать не говорила на родительском собрании никакой такой фигни. Она выразилась как-то в этом роде, но я кое-что добавил, чтобы вышло поинтересней. Вообще-то она говорила довольно скучно. Да и мне было не так уж неловко.

Некоторые несут какую-то херню насчет того, как отец их избивал и выставлял за дверь, но они его все равно любят, потому что он отец. Я этому не верю ни на грош. Мой отец никогда пальцем до меня не дотронулся, он даже почти на меня не кричал, но я все равно не чувствую, что мог бы его любить. То же самое с матерью. Тут, конечно, эти эдиповы узы с грудным кормлением... но, мне кажется, больше толком ничего и нет.

Мне всегда были подозрительны люди, которые треплются про любовь к родителям. Что-то тут не стыкуется.

Не то чтобы я предков ненавидел или как-то активно не любил. Просто мое представление о любви включает, помимо прочего, желание проводить с любимым хотя бы минимум времени. И будем честны: мысль о том, что я не увижу родителей неделю, – отнюдь не самая гнетущая на свете. В сущности, я бы не сказал, что при мысли о разлуке с ними на год у меня слезы подступают к глазам.

Если честно, когда я думаю, что не увижу их вообще,отмечается поразительное отсутствие каких-либо эмоций. И вот это уже повод для некоторого беспокойства. Я ничего против них не имею – для родителей они вполне сносные. Но когда я представляю, что они умерли и оставили нам с братом большой дом и кучу денег по страховке, чтобы остаток жизни мы прожили в неимоверной роскоши, не могу сказать точно, радостная это фантазия или грустная.

Какая-то пограничная.

Но скажем прямо: не то чтобы я готов лить слезы, размышляя об этом. И только полный кретин не признается себе в том, что такие мысли мало сочетаются с идеей “возлюби родителей твоих”.

Вот потому я и не понимаю, как кто-нибудь хотя бы условно обеспеченный может испытывать к предкам хоть какую-то любовь. Я считаю, они все врут.

А по сравнению с остальными в школе наша семья совсем не богата. Если бы мой папа владел сетью “Уимпи” по всей Скандинавии, я бы не задумываясь пожелал ему смерти.

Глава девятая

Слушайте. Я хочу объяснить. Насчет себя и Барри. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете: “Этот Марк – просто гомик”.

И я вас понимаю. Дано: я бесстыдно разглядываю человека, чьи половые признаки удивительным образом напоминают мои собственные. Дано. Не спорю. И... ну... я не собираюсь убеждать вас, что для гетеросексуала нормально с вожделением пялиться на мужчину, – это бы вообще отрицало гетеросексуальность, как таковую, – но я просто хочу сказать, что по-прежнему считаю себя натуральнее большинства учеников у нас в школе. Я не хочу сказать, что все остальные – геи. Просто оценивающе пялиться на изящно вылепленную ягодицу – слезы по сравнению с тем, что вытворяют школьные регбисты. И это не наезды в стиле “ну да, ну да, мы в курсе, что творится в схватках за мяч”. Я о том, чем они занимаются вне поля. Для удовольствия.

На утренней перемене в комнате отдыха шестиклассников они развлекаются игрой, которая становится кульминацией всей недели регбистов. Игра называется “месилово”, а правила у нее такие:

Все начинается с маленькой стычки двух парней, какая может случиться при любом разговоре. Затем свидетель ссоры открывает игру, выкрикивая: “МЕСИЛОВО!” – и прыгая на них сверху. После этого каждое здоровое энергичное лицо мужского пола в комнате обязано заорать: “МЕСИИИИЛОВООООООО!” – и присоединиться к куче извивающихся вопящих парней, как можно тяжелее прыгнув сверху.

В самых больших месиловах участвовало до тридцати человек, и тем, кто оказывался внизу, доставалось сурово. Начать игру – мужественный жест, поскольку в итоге зачинщик попадает в самый низ, но альтруизм обычно побеждал, и некоторые парни часто жертвовали собой ради удовольствия остальных.

Игра была общеизвестна, но расцвела лишь в последние четыре года (постпубертат) и пользовалась особой популярностью среди самых крикливых, нахальных, шумных, крупных шестиклассников – королей школьного регби. Самым главным – королем королей – был Школьный Зверь (тот, что засовывал под крайнюю плоть восемнадцать двухпенсовиков).

Так вот, все эти парни были натуралы. Я в этом уверен. Чтобы это доказать, они порой избивали худосочных христиан за то, что те – геи. Просто если бы регбисты как-нибудь глянули в словаре, что значит слово “гомоэротика”, они бы, наверное, пересмотрели свои методы совместных развлечений.

В общем, вы понимаете, как в мужской школе, в том возрасте, когда еще блестят на лобке только что выросшие волосы, непросто разобраться, за кого играешь. Когда ни у кого никакого секса и 90 процентов школьного населения регулярно седлают друг друга, очень сложно понять что такое норма. Именно поэтому, несмотря на то, что с Барри все обстояло странно, я по-прежнему был вполне уверен, что я основательный, серединка-наполовинку натуральный продукт.

Не раз месилово было таким энергичным, что ломался диван.

Это озадачивало дежурного препода. Мистер Райт, классный руководитель шестого класса, считал себя стильным, а потому старался выглядеть не злым, а “расстроенным”.

– Просто не понимаю. Как вам это удалось? Я очень расстроен. Мальчики в единой средней школе правую руку отдали бы, чтоб у них в комнате отдыха стоял такой диван.

– Так они ж болваны, разве нет? – выкрикнул Джоэл Шнайдер.

– Подобные замечания... меня от них тошнит. Ты,Шнайдер, это ты – болван. Абсолютный болван.

– Да какая разница, сэр? Я богатый. Гораздо богаче вас.

– Мне тебя жаль, Шнайдер.

– Взаимно, сэр. Вот десять соверенов. Возьмите. Утопите в вине ваши печали.

Мистер Райт был из тех, кто становится препо-дом по своему идеализму, переходит в частную школу, потому что хочет чуть больше денег, а потом таких всю жизнь обламывают. Он ненавидел богатых евреев за то, что они богатые евреи, а те его вечно подзуживали – и побеждали. Больше всего на свете им нравилось, когда их ненавидят за богатство, – просто потому, что это позволяло им лишний раз выставить это богатство напоказ. Ко всем прочим своим достоинствам, мистер Райт был замечательный тугодум.

– Вот что. Заткнись. Убери свои деньги. Я спрашиваю, кто сломал диван. Я хочу знать, кто виноват. Я знаю, что виноват не один человек, и вы мне скажете,черт бы вас побрал, чем вы тут занимались.

Мне всегда хотелось наябедничать: “Это вон те тридцать мальчиков, сэр. Школьные регбисты – из первой и второй команд. Каждую утреннюю перемену они скачут по дивану, изображая совокупления, сэр”. Мне, однако, никогда не хватало смелости.

Речь мистера Райта обычно скукоживалась до “занимайтесь этим у себя дома”, а Джоэл Шнайдер объяснял, что ничего страшного, по-настоящему хорошие диваны так просто не ломаются, и если мистер Райт хочет связаться с кем-нибудь, кто торгует высококачественной кожаной мебелью...

По соседству, за так называемой Берлинской стеной, располагалась женская школа – партнер нашей. Кроме встреч в автобусе и на остановке, контакты между учебными заведениями запрещались. Не было ни одного смешанного класса, и существовало общепризнанное правило, гласившее, что от учеников школы-партнера следует держаться на расстоянии не меньше метра. Самое знаменитое нарушение этого правила случилось, когда дочь барабанщика Олвина Стардаста<Бернард Уильям Джури (р. 1944), британский поп-певец.> застали в павильоне для игры в крикет, где она отсасывала у сына лучшего оптика из Голдерс-Грина.