Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

— Видишь? — сказала Ксана тихо, показывая на сломанные перья, лежавшие у нее на плечах.

— Тс, тс, — зашипел я.

На минуту воцарилось молчание.

И в эту минуту здесь, наверху, на высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем моря, я загнал глубоко в себя, в подсознание, то, что увидел в Домлешге и в Мюлене. Несколько взглядов, которыми мы обменялись, могли означать нечто обыденное, ну хоть: «Даже если бар в отеле у Бадрутта после гала-приема открыт до четырех утра, я все равно не смогу пойти туда из-за этих дурацких перьев». А мой взгляд можно было истолковать так: «Бедняжка! Ничего не поделаешь». Через минуту моя рука коснулась ее подбородка — прощальный жест, рука нехотя, словно извиняясь, отрывалась от лица Ксаны. Я сказал:

— Надо, наверно, посмотреть, не кипит ли вода в мистере Крейслере после того, как он напряг все свои двести лошадиных сил. Не дай бог я поврежу драгоценный радиатор Йоопа.

— Ну что ж, посмотри! — сказала Ксана, вздернув подбородок.

В горах было совершенно безветренно, температура стояла близко к точке замерзания. Я поднял воротник смокинга и, сжав губы, начал вдыхать через нос разреженный воздух; при этом мне казалось, будто я накачиваю в свои легкие медвежью силу и храбрость льва, — для меня это была нежданная радость, особенно после того, как я почувствовал легкое головокружение. О боги! Быть может, это восклицание навеяли на меня три обрубка колонн. О боги! Что за грандиозная каменная пустыня! Вид этот отнюдь не походил на вид с Бернинского перевала, на обычный альпийский пейзаж, во всяком случае при таком освещении. Каменные пласты на седловине отливали оливково-зеленым (быть может, поросли мхом) и, наслаиваясь друг на друга, образовывали пирамиду в сто метров высоты. Это и был пик Юльер. Вокруг расстилалась равнина; я подумал, что она походит на североафриканское соляное болото или даже на пустыню, а пик мог быть высокой песчаной дюной. На всякий случай я потрогал пальцем крышку радиатора, она была чуть теплой. Все в порядке. И тут я услышал первый свист.

Свист.

Я встал как вкопанный и прислушался.

Свист шел со стороны валунов, сползавших с пика, примерно метрах в тридцати от меня (я умел хорошо определять расстояние, с какого раздавался звук). Возможно, свист издал командир патруля, задремавший было, а потом мгновенно проснувшийся и вспомнивший, что он должен дать как можно более незаметный сигнал. Часовой стоял, наверно, в укрытии за нагромождением каменных глыб, ибо в этой оливково-зеленой пустыне в серых предрассветных сумерках не было видно ни души. Но вот часовой в укрытии издал очень тонкий и все же пронзительный свист, который потревожил первозданное безмолвие перевала, где, казалось, можно было услышать лишь дыхание вечности (если предположить, что человек в нее верил). И гляди-ка, гляди-ка, вернее, прислушайся хорошенько! С шоссе на той стороне перевала также раздалось сдержанное посвистывание — для эха слишком поздно, — кто-то, соблюдая псе правила предосторожности и военной хитрости, ответил на сигнал. Звук шел из-под откоса соседнего пика; по-моему, он назывался Полашек (или вроде этого).

Да, видимо, ТА МИНУТА настала. Минута, которой я еще вчера боялся, а сегодня с нетерпением ждал.

Во мне вспыхнула великолепная, да, великолепная ярость, проснулась животная злоба, что, впрочем, совершенно не повлияло на мое присутствие духа, на собранную в кулак волю; я понял это в ту секунду, когда впервые за все эти часы нащупал свой узкий ремень и плотно набитый патронташ — несколько необычный пояс для вечернего костюма. Нет, я не испугался; лишь в том уголке сердца, где жила забота о Ксане, шевельнулся страх. И зачем только я потащил ее на Виа-Мала, на опасную дорогу? Зачем взял в эту роковую для меня поездку в Домлешг? Одним прыжком я подскочил к открытой дверце машины, втиснулся в нее, погасил стояночный свет и, протянув руку к переднему стеклу, тяжело дыша, крикнул:

— Ложись, бросайся на сиденье, живей! Не теряй ни секунды!

Ксана доверяла моему чутью; если судить по прошлому опыту, доверяла безоговорочно. Правда, в голове у меня вдруг промелькнула мысль: возможно, она подумала, что при нервом отблеске зари в этот самый длинный день в году (нет, самый длинный день будет завтра, в семидесятилетний юбилей дедушки!) я увидел каменную глыбу, которая оторвалась от скалы и уже устремилась к нашей машине. Как бы то ни было, Ксана послушно упала на бок, мигом скорчилась на сиденье. (Но в ту же секунду в мозгу у меня опять промелькнула мысль: а что, если верхняя часть ее туловища — какое ужасное выражение! — не поместится на сиденье, не «впишется» в него? Ведь туловище у Ксаны не такое, каким изображали женское тело художники-импрессионисты, а скорее, такое, как на картинах Амедео Модильяни.)

— Что случилось? — В этом первом вопросе, заданном Ксаной, прозвучала не столько тревога, сколько вежливый интерес.

Найдя в ящике у сиденья свой «вальтер», я быстро и в то же время бережно зажал его в руке. А Ксана продолжала спрашивать, причем голос у нее становился все звонче — верный признак того, что она не отстанет.

— Что ты, собственно, де-е-е-лаешь? Почему я должна лечь навзничь? Там что, оползень?.. Послушай, я не хочу, чтобы камень попал мне в живот. В живот — ни в коем случае, сейчас никак нельзя…

Камень в живот? На какую-то долю секунды я был озадачен, а потом, увидев, что Ксана приподнялась, зашипел:

— Оставайся в укрытии!

Поспешно, но осторожно я захлопнул дверцу машины. Бесполезно, Ксана полулежа быстро-быстро опустила стекло и заговорила опять, хотя уже менее звонким голосом, заговорила спокойно, вежливо.

— Слава богу, седловина плоская, никакого серьезного оползня здесь быть не может.

Но я снова зашипел:

— Здесь могут полететь вовсе не камни! Пригнись, ляг совсем!

— Зачем? — спросила Ксана. — Почему ты погасил стояночный свет?

Тяжело дыша, я ответил:

— Сейчас на очереди мы-ы-ы! Сейчас… наша очередь. Но я отобью у них охоту… У этих белокурых бестий, этих кровавых псов… если только у них нет пулемета… Если есть — мы пропали.

Существуют мастера филигранной работы, которые могут уместить в ореховой скорлупке трехмачтовый корабль; в случае необходимости в ореховой скорлупке оказывается много места. Три минуты во временном измерении — это не что иное, как ореховая скорлупка, в которой также можно многое уместить, особенно когда человек бежит от собственных мыслей. Пока я рысью преодолевал те несколько десятков метров, что отделяли нашу машину от ближайшего обрубка колонны, и холодный разреженный воздух, подобно ледяным иголкам, впивался мне в бронхи, в моем мозгу возникла хоть и моментальная, но стройная картина.

Сейчас Ксана лежит в нашей двухместной машине и размышляет над словами, которые я прохрипел. Такой уж у нее характер. Когда я говорю что-нибудь непонятное, она неохотно задает встречный вопрос, Ксана любит сама до всего доходить. В том случае, если дед не сдержал свое обещание сохранить тайну и если Ксана догадывается, а то и знает достоверно о последнем цирковом номере Гюль-Бабы, то она наверняка догадывается и о том, что значат мои слова: «Сейчас — наша очередь…» Грузовик марки «яшер» нам не страшен. Мен Клавадечер, видимо, человек, предпочитающий действовать в одиночку, так сказать, любитель одиночной езды. И если хозяин из Сильса и впрямь столкнул в Кампферское озеро своим грузовиком «фиат» адвоката, он сделал это без сообщников. А раз он знает, что я это знаю, он может попытаться убрать меня с дороги, так, кажется, говорят (вот как здорово я все высчитал и подогнал!). Но и это дельце он захочет обтяпать без сообщников. Однако осторожный свист, раздавшийся в каменной пустыне по эту сторону перевала, и ответный свист с той стороны перевала Юльер означал, что нас подстерегают по крайней мере двое. Известно, кто эти двое. Наслушавшись ночных историй в Луциенбурге, я совершенно точно знал, какое задание они получили. Может быть, после первого свиста следовало сесть за руль и, дав полный газ, рвануть к Энгадину. Да, но они могли прострелить покрышку… Кроме того, человек, которому пришлось выслушать последнюю рассказанную в Луциенбурге историю, человек, которого долго гоняли по всем европейским странам и наконец загнали на эту вершину, испытывал просто-таки яростное желание увидеть своих врагов лицом к лицу…

Первоначально наша машина была четырехместной, но тен Бройка снял два задних сиденья и вместо них в «крейслер» встроили специальный ящик для перевозки картин. Там мы с Ксаной вполне могли «окопаться». Но я считал ящик невыгодной стрелковой позицией, и потом из-за Ксаны я всеми силами стремился отвлечь внимание неприятеля от машины, сделать так, чтобы он не палил по «крейслеру».

Держа в правой руке снятый с предохранителя револьвер {как в голливудских фильмах производства «Би-Пикчерс» или как на войне), я на бегу начал левой рукой сдирать с себя смокинг; несколько секунд он болтался у меня на плече. План, молниеносно созревший у меня в голове, был таков: эта старенькая луна еще достаточно сильна, чтобы превратить мой белый жилет в яркое пятно на фоне дороги. Так пусть притаившиеся за скалами молодчики узрят это пятно и поймут, что я удалился от «крейслера».