Всеволод Багно - На рубеже двух столетий

• Название: На рубеже двух столетий
• Автор: Всеволод Багно
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-657-0

Сборник статей посвящен 60-летию Александра Васильевича Лаврова, ведущего отечественного специалиста по русской литературе рубежа XIX–XX веков, публикатора, комментатора и исследователя произведений Андрея Белого, В. Я. Брюсова, М. А. Волошина, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, М. А. Кузмина, Иванова-Разумника, а также многих других писателей, поэтов и литераторов Серебряного века. В юбилейном приношении участвуют виднейшие отечественные и зарубежные филологи — друзья и коллеги А. В. Лаврова по интересу к эпохе рубежа столетий и к архивным разысканиям, сотрудники Пушкинского дома, где А. В. Лавров работает более 35 лет. Завершает книгу библиография работ юбиляра, насчитывающая более 400 единиц.

---

О своего рода взаимозаменимости «Фауста» Гёте и «Евгения Онегина» в рамках тургеневского сюжета об обольщении искусством писал Э. Стеффенсен: «Обольщение в классическом варианте есть прежде всего „похищение авторитета“, то есть нарушение отцовского права <…> отдать дочь в жены <…>. В рассказе Тургенева удар направлен не столько против законного авторитетета (<…> мужа Веры Приимкова), сколько против духовной власти над Верой <…> ее умершей матери <…> и поэзия должна здесь играть роль помощника <…>…обольщение как действие — неконкретно в тургеневском „Фаусте“. Главное для Тургенева <…> то, что „Фауст“ Гёте является общим символом слова „искусство“. Это подтверждается указанием Павла Александровича, что он с таким же успехом мог бы обратиться <…> к Шиллеру в более поздней стадии „пробуждения“ Веры <…> как важный фактор фигурирует <…> „Евгений Онегин“, тогда как „Фауст“ Гёте исполнял эту функцию вначале <…>. Дух умершей матери Веры несколько раз появляется в рассказе как напоминание об ожидающем ее наказании. Он является символом, аналогичным „каменному гостю“ классических повествований об обольщении, с той разницей, что „каменный гость“ символизирует авторитет отца или мужа, тогда как у Тургенева мы имеем дело с авторитетом матери» (Стеффенсен Э. Гёте и Тургенев. С. 227–228).

649

См.: Битюгова. С. 417; письмо Ламберт Тургеневу от 24 мая (5 июня) 1856 г. (Письма, 3, 480).

650

См.: Pritchett V. S. The Gentle Barbarian. P. 103–105; Seeley F. F. Turgenev. P. 20.

651

См.: Летопись жизнии творчества И. С. Тургенева (1818–1858). С. 331–332.

652

С Ламберт Тургенева сближал, кроме прочего, интерес к немецкой литературе и философии, в частности к проблеме самоотречения, вынесенной в эпиграф к «Фаусту» в виде цитаты из трагедии Гёте. О семантике этого эпиграфа см.: Пильд Л. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст»; о взаимоотношениях Тургенева с Е. Е. Ламберт см.: Granjard Н. Ivan Tourguenev et Madame Lambert // Granjard H. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et «Nid de seigneurs». Paris, 1960 (о «кокетстве» см. в особенности: P. 19–21).

653

Л. Нелидова (а также Л.Н.) — псевдоним Лидии Филипповны — в девичестве Королевой, по первому мужу — Ламовской (или Ломовской), по второму — Маклаковой (1851–1936).

654

Тургенев и его время. М.; Пг., 1923. Сб. 1 / Ред. Н. Я. Бродский. С. 7–8. Сам Тургенев, впрочем, охотно выходил за викторианские рамки. В более поздних воспоминаниях та же Нелидова писала: «Он рассказывал <…> двусмысленные и рискованные вещи <…> наблюдал, как я это слушаю. Помню рассказ:

„В <…> провинциальном городе остановились в гостинице два приятеля и <…> старики родители с молодой <…> дочерью <…> вдруг ночью девушка приходит в комнату незнакомого человека и отдается ему, чтобы не отдавать своей девственности нелюбимому, за которого ее принуждают выйти родители“.

Тургенев подробно рассказал <…> как поражен был неожиданностью молодой человек. По некоторым штрихам можно было предположить самого Тургенева.

— Ну, что родители? — с возмущением спросила я.

Тургенев усмехнулся.

— Родители, как и полагается родителям, спали <…> сном праведников.

Мы ко многому <…> привыкли в настоящее время, но тогда (в 1880 г. — А.Ж.) мне нелегко было выслушать этот рассказ. Я его слушала, чтобы не заслужить упрека в pruderie со стороны Тургенева» (Нелидова Л. Ф. Воспоминания о Гончарове и Тургеневе. О «милых спутниках» / Публ. А. Д. Алексеева // Лит. наследство. М., 1977. Т. 87. С. 32).

655

См.: Соч., 9, 437–438 (примеч. М. А. Турьян). Согласно одному из биографов Тургенева, его мать «презирала русскую литературу — за исключением нескольких строк из Пушкина» (Pritchett V. S. The Gentle Barbarian. P. 12). По-видимому, Притчетт исходит из автобиографического прочтения первой части повести «Пунин и Бабурин» (1874), в частности — возведения бабушки рассказчика к личности матери писателя. Ср.: «В нашем доме не только не обращали никакого внимания на литературу и поэзию, но даже считали стихи, особенно русские стихи, за нечто совсем непристойное и наглое» (Соч., 9, 18). Мемуарной была и фраза, вложенная в уста Пунина: «Пушкин есть змея, скрытно в зеленых ветвях сидящая, которой дан глас соловьиный!» (Там же, 31), релевантная для проблематики «непристойности» литературы, — юный Тургенев услышал ее от своего учителя Д. Н. Дубенского (Там же, 438 (примеч. М. А. Турьян)).

656

О роли в творчестве Тургенева «детских» и «женских» черт его личности см.: Seeley F. F. Turgenev. P. 30–31. Ср. известное замечание П. В. Анненкова: «Он радовался всякому разбору своих произведений, выслушивал его с покорностью школьника <…>. Было что-то женственное в <его> сочетании решимости и осторожности, смелости и расчета, одновременной готовности на почин и на раскаяние, сообщавшее прелесть его меняющемуся существованию» (Анненков П. В. Молодость И. С. Тургенева // Анненков П. В. Литературные воспоминания / Сост. и примеч. В. П. Дорофеева. М., 1960. С. 390). «Ребенка» видела в Тургеневе и Е. Е. Ламберт (письмо от 24 мая (5 июня) — Письма. 3, 480). О «женственности» Тургенева и ее различном восприятии русскими модернистами (Мережковским, Розановым) см.: Пильд Л. В. В. Розанов об И. С. Тургеневе: (К проблеме истоков стиля Розанова) // Тыняновский сб. Вып. 11: Девятые Тыняновские чтения: Исследования. Материалы / Ред. Е. А. Тоддес. М., 2002. С. 337. Черты Тургенева усматриваются и в старшей Елыювой (см.: Пильд Л. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст». С. 170), а ее образ как отсутствующей, но все контролирующей женщины соотносим с ролью в жизни Тургенева в эти годы Полины Виардо.

657

Вайскопф М. Голубь и лилия: Романтический сюжет о девушке, обретающей творческий дар // Шиповник: Историко-филологический сборник: К 60-летию Романа Давидовича Тименчика / Сост. Ю. Левинг и др. М., 2005. С. 40–45.

658

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Л., 1972. Т. 2. С. 122. Кстати, эпизод с чтением Вальтера Скотта, способствующим зарождению любви (которая кончается смертью обоих влюбленных), есть в повести Тургенева «Несчастная» (1869; гл. XVII «Моя история»).

659

Заманчиво предположить, что персонажи Достоевского посещают одно из знаменитых представлений Итальянской оперы в Петербурге (сезон 1843 г.), где в роли Розины блистала молодая Полина Гарсия-Виардо (1821–1910), а в зале часто присутствовал завороженный ее пением и личностью Тургенев. Кстати, эпиграфом к «Белым ночам» Достоевский взял цитату (почти точную) из последнего четверостишия стихотворения Тургенева «Цветок» (1843).

660

Байрон Дж. Дон Жуан / Пер. Т. Гнедич. М., 1959. С. 18–20.

661

В связи с Гёте интересна подспудная перекличка «Фауста» с позднейшей «таинственной» повестью Тургенева «После смерти (Клара Милич)» (1883), ср.: «…Яков Аратов представляется мне чем-то вроде Фауста, только забывшего помолодеть: он испугался черта больше даже, чем яда, и убежал к тете Платоше играть с нею в ее жарко натопленной горенке в свои козыри, но не сообразил при этом, что соблазнитель все равно <… > утащит его крючьями» (Анненский И. Умирающий Тургенев. Клара Милич // Анненский И. Книги отражений / Сост. Н. Т. Ашимбаева и др. М., 1979. С. 39 (Лит. памятники)).

В связи с Пушкиным стоит упомянуть одновременную ориентацию на «Евгения Онегина» (по линии как героя — нерешительного лишнего человека, так и сюжета с двумя несчастными романами между героем и героиней (во второй раз — уже замужней)) и на «Пиковую даму» (по линии власти старой, а затем покойной материнской фигуры над судьбой молодых героев). Фрэнк Сили отмечает необычность рокового треугольника, в котором место мужа или счастливого любовника занимает обожаемая мать героини (см. аналогичное наблюдение Э. Стеффенсена в примеч. 9 [648 — в файле — верст.]), и наличие двух архетипических подтекстов — сказки о мертвой царевне и пигмалионовского мотива: герой пытается пробудить героиню и вдохнуть в нее жизнь с помощью искусства (см.: Seeley F. F. Turgenev. P. 150–151).

Согласно М. А. Турьян, многое в концепции человеческой личности (особенно характера Веры), а также в общей философской ауре тургеневского «Фауста» восходит к «фантастическим повестям» В. Ф. Одоевского (см.: Турьян М. А. К проблеме творческих взаимоотношений В. Ф. Одоевского и И. С. Тургенева («Фауст») // И. С. Тургенев: Вопросы биографии и творчества / Ред. М. П. Алексеев. Л., 1982. С. 44–55). Исследовательница отмечает, что «современник Тургенева, М. Н. Лонгинов, прямо указал на точно уловленные генетические связи: „Признаюсь, всю повесть нахожу неестественною и считаю, что ты в ней не в своей сфере, зачерпнувши немного из мутного колодца творений моего друга Одоевского“» (Там же. С. 45).