Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Наконец я всё же вспомнил про себя и сказал:

— Но… я вообще-то собираюсь в институт, на литфак.

— Ну так и что? — ответил сразу Холмс. — И поступай. Одно другому не мешает. Мы это только приветствуем!

И перешёл к реалиям:

— Оклад для начала, тысяча пятьсот, раз в год — форма одежды, гражданская… Путёвки в наши санатории.

Хоть в кочегарке я корячился за пятьсот тридцать (минус подоходный и бездетность), но всё ж соблазна в себе не заметил. Но задал на всякий случай практический вопрос:

— А что же делать? В чём моя работа?

— Ну… Так… По-разному… Ну, скажем, хотя бы… в метро или в гостиницах, а то и в ресторанах… присутствовать. Что-то видеть и слышать… Тебя сориентируют.

— И так всю жизнь?

А жизнь тогда передо мной — огромная — была открыта!

— Зачем? В зависимости от успехов. Перспективы хорошие.

Да Боже ж мой, что делать?!

— А… можно посоветоваться?

— Нет.

— А у меня вот дядя есть. На этом же заводе. Член партии, фронтовик…

— Нельзя.

— А мать? И тоже фронтовичка…

— Ни с кем нельзя. Да и потом никто не будет знать, где ты работаешь.

— Но будут спрашивать…

— Потом тебе скажут, что отвечать. Ну что, согласен?

— Я не знаю…

— Но всё же не отказываешься? Давай так сделаем. Для начала пройдёшь медкомиссию. Там строго. Ещё, может, захочешь, да не подойдёшь. Запоминай… Завтра пойдёшь…

Тут он мне объяснил, в каком из переулков в области Лубянки, в каком дворе, какая дверь, какой звонок. Потом он дал мне на бумажке телефон.

— Пройдёшь комиссию и через три дня позвонишь по этому телефону. Если подходишь, тебе скажут, что делать дальше. Бумажку после надо уничтожить и телефон забыть.

Назавтра у меня была ночная смена, и днём отправился я куда указано. Нашёл я двор и дверь. Позвонил. Открыл дверь пожилой сержант в голубой фуражке. Я сказал, что именно мне надо. Он посмотрел в лицо моё тоскливо:

— Эх… И куда же ты влезаешь?

Я удивился, но на комиссию пошёл.

По поводу комиссии имелось у меня одно сомнение: в правом глазу моём начиналась тогда близорукость.

Через три дня, когда никого не было дома, я позвонил по тайному номеру и назвал свою фамилию.

— Вы не подходите.

— По глазам?

Трубку повесили.

Это был пятьдесят шестой год, органы «обновлялись», им надобен был молодняк — мягкий — для последующего обжига.

В большой политике

Ваня (в курточке из кожзаменителя)

— Послушайте! И вы уже тогда всё это знали?

Каиса осифовна (в строгом деловом костюме)

— Чтоб я так знала, как жила с кем хотела!

Разговор в учреждении

… и я смею сказать, что кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь.

Лев Толстой

Где-то в середине марта тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, когда уже прошелестел и забылся слушок о волнениях в Тбилиси по случаю низвержения Кобы, у нас на танковом заводе (в миру — Центральный экспериментальный № 1) в огромном актовом зале произошло ознакомление коммунистов, комсомольцев и беспартийного актива с докладом Хрущёва на ХХ съезде КПСС о культе личности и всех его последствиях. Доклад читал нам вслух секретарь парткома.

Ну что тут говорить о впечатлениях!

Доклад был долгий, зал, повторю, велик, а мест всё равно не хватило, и я стоял, не замечая времени, не чувствуя ни ног, ни прочего, а только весь преисполненный слуха. Вот только страшно не было. В пятьдесят третьем казалось, что сейчас рухнет мир, но три года прошли, и жизнь как-никак продолжалась… Нет, страха не было, но дома, вечером, я всё не мог прийти в себя. Я понял всё, я был со всем (почти со всем!) согласен, но всё же, всё же, всё же…

Дяде Володе, казалось, было легче, потому что, я понял потом, он Сталина и раньше не очень-то любил… А я любил дядю Володю, и я ему сказал:

— Но всё-таки войну он выиграл!

Я думал, что это неопровержимо, что дядя Володя сейчас поперхнётся, но он даже не взволновался, спокойно возразил:

— А почему ты думаешь, что это он? Это мы победили.

Да что же он такое говорит! Тогда я выкрикнул:

— Но вы же шли в атаку за Родину, за Сталина!

Так я его добил. И вот на эти прокрикнутые мною священные слова любимый мой дядя Володя кощунственно усмехнулся.

— Я что-то не припомню. Ты это где слыхал — в кино? В книжках? А знаешь, что кричат, когда идут в атаку? Там вообще нету слов, там просто крик, а если и слова, то — матом.

Я это вспомнил в шестьдесят третьем году, когда явился «Тёркин на том свете», и Твардовский повторил мне слова дяди Володи:

…С чьим ты именем, солдат,
Пал на поле боя.

Сам не помнишь? Так печать
Донесёт до внуков,
Что ты должен был кричать,
Встав с гранатой. Ну-ка?

— Без печати нам с тобой,
Знато-перезнато,
Что в бою — на то он бой —
Лишних слов не надо.

Что вступают там в права
И бывают кстати
Больше прочих те слова,
Что не для печати…

* * *

В год, когда я сам окончил школу, уже зимой, встретил одноклассника, теперь студента. Он спросил, где я учусь. Узнав, что у меня пока не вышло, что, мол, на будущий год, а пока что работаю, он спросил:

— Но работа, конечно, чистая?

Я задумался. Подумал. Решил и сказал:

— Да… Чистая как будто… Конечно, чистая! Ведь уголь я не руками беру, а лопатой… И потом. Когда уже чистишь топку и шлак выгребаешь — так он же раскалённый, на нём ни пылинки!

Одноклассник, помню, странно на меня посмотрел.

А дело было так. Когда в послешкольное лето я пролетел с институтом, и, стало быть, пришлось подумать о работе хотя б до будущего лета, дядя Володя мой сказал:

— Иди к нам на завод. Не хочешь? У нас в котельной нужен кочегар. Я, между прочим, тоже с кочегаров начинал.

Мне это понравилось. Именно то, что дядя Володя начинал с кочегаров. И вот теперь я.

В декабре 1955 года я писал брату Ромке в Краснодар:

…Ты беспокоился о моём одиночестве на работе в маленькой котельной, но теперь меня лишили одиночества, и я избежал опасности заделаться философом. Меня перевели в т. н. «большую котельную». Прямо в полымя. Раньше на мне была одна топка, а теперь две, и каждая из них в три раза больше моей прежней. Там я умирал со скуки, а здесь в первый день думал, что просто умру. После смены я не стоял под душем, а сидел на цементном полу. На второй день я вообще не мог понять: умер я или жив. На третий я сказал дома дяде Володе, что, наверное, не выдержу. Он ответил почти равнодушно: «Привыкнешь».

Теперь меня освободили от чистки топок (их чистят два раза за смену, и это адская работа), зато на мне поставка угля ко всем шести котлам и уборка шлака. Я беру железную тачку весом с полтонны, подвожу её к угольной яме и нагружаю. Потом подкатываю к топке так, чтобы другой кочегар мог брать уголь прямо с тачки, со стороны откинутого бортика. И гляжу, у кого уже кончилась тачка, чтобы её подхватить и скорей за углём. Когда же после чистки у топок навалились горы шлака, я этот стынущий шлак гружу на ту же тачку, увожу под конвейер и кидаю лопатой на лопасти. Шлак куда-то летит, а куда — не моё это дело. Устаю, но действительно привыкаю. Хотя за смену через мою лопату проходит 8–10 тонн. А вообще всё выглядит не так уж страшно. Всю жизнь заниматься этим непривлекательно, а временно даже полезно.

Листок мой кончается. Наши московские все здоровы. Привет нашим краснодарским.

(на другом листочке)

То мятое письмо я писал с месяц назад, а отправить забыл. Посылаю теперь вместе с этим. Сегодня суббота. Завтра не вставать на заре. Поэтому не сплю, а пишу. Посмотрел сейчас на руку — въелась угольная пыль и не отмывается. Отмыть бы в море!..

А теперь уже воскресенье. Тётка, которая работает вместо меня в «маленькой» моей котельной, заболела, и я вместо неё работаю сегодня в ночную смену. Вчера письмо не дописал и сейчас пишу в кочегарке.

Вот чёрт! Задумался-записался и упустил воду. А этого нельзя. Котёл может лопнуть.

Сейчас приходила какая-то другая тётка, угостила пирожком. Она ушла, а я подошёл к двери и посмотрел на мир. Совсем темно. На небе яркий и тонкий месяц. Лишь чёрта не хватает! А рядом — одна звезда. И вокруг ничего — одно чёрное небо. Только ближе к земле синеет. Должно быть, от снега. Ночь тёплая, и, если бы я работал в большой котельной, можно было бы поспать часа два.