Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Он побежал наверх и вернулся минут через пять.

— Ничего не выйдет. К ним нельзя. Давай я тебе вынесу.

Отступать было глупо. Я дал деньги, и он снова умчался.

Я понял всё, как только затихли его шаги где-то наверху, на неведомом этаже. И всё-таки я прождал ещё двадцать минут. Я не ругал себя. Я не мог себя понять. Ведь я не обманывался. Я видел всё и был насторожён. Почему же такой итог? Он обманул слишком глупо. Просто вышел через чёрный ход.

Серая кепка, шустрые глазки. Лет тридцать пять.

Я оставил свой бесполезный пост и вошёл во двор серого дома. Элегантные мальчики элегантно играли в пинг-понг.

— Смотри, Владик, как бы тебе таким не стать!

Они смотрели на меня, как на пугало — эластичные мальчики с набриолиненными волосами. Огонь и вода, и медные трубы остались за чертой Москвы. Я вышел на улицу.

Скорей! Скорей! Нужно сбросить эту одежду. Забыть свой опыт. Я прошёл не те университеты. Скорей! Пусть никто не знает, что я из другого мира!

Осеннее солнце отчаянно переливалось в окнах домов и сверкающих бамперах автомобилей, как будто в нём была ещё свежая сила. Дома весело перемигивались солнечными бликами, и вся Москва смеялась, и нужно было знать, что уже октябрь, чтобы не верить этому смеху.

Москва смеялась, и улыбка её была обольстительна, как зелёная трава у края болота.

А его сигарета ещё долго лежала в моём столе. Я всё хотел её испробовать, да как-то она затерялась.

Часть вторая РОМАН В БОРЕНИЯХ ЛЮБВИ И ПИСЬМАХ

У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе пойдём, нас нельзя разлучить!

Афанасий Фет

А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки…

Анна Ахматова

Сентенция

Я, кажется, пишу для тех, кто меня так или иначе знает. Или тем, кто потом будет знать — по линии предков. Поэтому я ничего не сочиняю. Я просто не умею сочинять.

Казалось бы, чего уж тут такого?

Марков снял сапоги и, вздохнув, лёг на диван.

А я вот не умею.

Если кто-то когда-то был со мною знаком, ему, я думаю, должно ж быть интересно узнать: а что он скажет про себя, чего я про него не знаю? Такое любопытство не заставит того, кто меня знал, купить то, что я написал. Но я и продавать не стану. Хотя, совсем не против денег. Ведь я всю жизнь любил получать какие-либо деньги за разную работу. Но, правда, лучше было бы без этой суеты иметь приличное наследство, которому вот только неоткуда взяться. Ещё гораздо лучше самому оставлять наследство: сидеть, пока живой, и размышлять, кому чего оставить.

Если собрать все деньги, которые я заработал за прожитую жизнь, это могло бы быть приличное наследство. Зачем я их потратил?

Пиджак, стянутый резиночкой на талии

В ненаписанном есть жизнь, ненаписанное — это ещё не пережитое окончательно.

Юрий Коваль

Ну что ж, пора и написать.

На исходе шестидесятых годов пришлось мне поступить на службу в институт научно-технической информации, расположенный близ Лужников. Контор таких в Москве в то время было много: каждое промышленное министерство желало иметь свою отраслевую информацию. Поскольку сообщения о новой технике надлежало подавать в приличном виде, конторы содержали в штате литературных редакторов. Это счастливое обстоятельство обеспечило тогда материальное существование многому числу мало к чему пригодных выпускников филологических факультетов.

Завершив к этому времени ханты-мансийское своё учительство, я вернулся в Москву на неподготовленные заранее позиции. Пришлось приткнуться в информационную контору.

Человеку, подобному мне, то есть не очень думающему про обустройство собственной жизни, уже набирающей темп, в конторе этой, оказалось, жить неплохо. Не зная секрета действия химических и нефтеперерабатывающих устройств, я всё же иногда понимал смысловую логику текста, отчего и слыл приемлемым редактором. Может быть, это и странно, но я приведу пример.

Вот, скажем, инженер-специалист (он звался «научный редактор»), прочесав информационное сообщение и внеся необходимые по его мнению поправки, передаёт его мне для окончательной полировки. И я читаю такую вот (условно) авторскую фразу:

«Отсутствие этого и отсутствие вот этого приводит к тому-то…»

Научный редактор, он тоже следит за изяществом стиля и твёрдо знает, что повторение одного и того же слова в одном предложении — стиль плохой. И вот он берёт перо, вычёркивает второе «отсутствие» и поверх строки аккуратненько, каллиграфическим почерком вписывает: «наличие». А я, вопреки своему назначению, обратно порчу стиль и восстанавливаю какофонию.

Тут нужно сказать, что любитель изящного стиля, о котором я упомянул, среди прочих «научных» был всё-таки уникален. И особенных стилевых высот достигал он в устной речи. Человек немолодой, однажды жалуясь мне на плохое самочувствие, он так сказал:

— Я совершенно потерял вкусовые свойства!

В другой раз он сетовал на нехорошее поведение коллеги:

— А он, понимаешь, сидит на суку и… гадит на тот сук, на котором сидит!

Не только речь, но и жизнь этого человека заключала в себе анекдоты. Один из анекдотов имел даже геополитический характер. Во время войны наш инженер был откомандирован в США, затем в Канаду, он там работал по ленд-лизу, и там же у него родился сын. Когда же сыну исполнилось шестнадцать, уже в Москве, и он получил паспорт, там относительно места рождения было записано так: г. Галифакс, Канадская ССР.

Но всё же главная прелесть моей конторы была не в этом. Там оказалось множество моих приблизительных (но и прелестных!) ровесниц, и все они были умны, раскованны и хороши хорошим отношением ко мне. Не буду останавливаться на этом предмете, ибо направление мысли у меня иное.

В отделе, где я служил, был, как и водится, начальник, верней, начальница. Она, к сожалению, была довольно меня старше, и всё-таки мы с ней дружили. Звали её сначала Ирина Владимировна Борушмой (брат её, актёр Борушмой, играл в советских кинофильмах благородных зарубежных дипломатов или благородных же, но и коварных, империалистов), потом Ирина Владимировна стала Журавлёвой. К сюжетной мысли моей это тоже относится мало, но всё же где-то здесь заложена зацепка.

Когда с тех пор промчалось много многажды лет, и я уже захотел напомнить себе свою жизнь, из чего произошла какая-то странная книга под названием «Однажды приснилось», Ирина Владимировна (давным-давно пенсионерка), прочтя эту книгу, сказала мне по телефону:

— Послушайте, а что это Ира вообразила, что это она вас выбрала? Вы же ведь сами всегда выбирали!

Речь шла о моей жене. Тут дело вот какое. В те давние времена, служа ещё в информационной конторе, я часто проводил вечера и выходные дни в Исторической библиотеке, в Историчке, как мы её называли со студенческих ещё времён. От этих занятий, помимо прочего, возникло у меня «Жизнеописание Елизаветы Кульман», поэтессы, писавшей на восьми языках (помимо русского) и умершей в Петербурге в 1824 году в возрасте семнадцати лет от простуды после известного наводнения. Сочинение это было показано Юрию Павловичу Тимофееву, человеку, имевшему редкостный дар находить, поощрять и выращивать многих писателей. Юрий Павлович умел «захватить ученика, вести его за собой положенное время и, что труднее всего, выпустить его, угадав, что для этого пришёл срок». Так работал с учениками Маршак — по свидетельству Евгения Шварца.

«Кульман» моя так Ю.П. показалась, что он, зная весь литературный мир, предложил мою рукопись лучшему тогдашнему журналу. Там Инна Борисова сказала, что они бы взяли, но у них такая очередь, что ждать придётся очень долго. Тогда Ю.П. сказал, что отдаст в «Лит. Россию», на что И.Б. возразила: туда, дескать, жалко; и предложила свои рекомендации в «Вопросы литературы»… Все эти обстоятельства тогда же моя жена отобразила в своём дневнике, а я, поленившись писать всё время сам, вставил в свою книгу кусок из Ирининого дневника, так славно начатого, да жалко, брошенного вскоре:

… Вот это да! С рекомендацией из «Нового мира»! Надо же как идут дела!

Но меня, Господи, просто распирает от гордости, что всё это, неважно, в каком выражении, я предчувствовала, всё это поняла, что я выбрала когда-то его и только его. И шла за ним безоговорочно и навсегда. Меня «распирает от скромности, что я такая простая и неполированная», как написал Славка о шкафе в комнате нашей соседки…