Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

• Название: Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

Они пошли, но путь к лестнице им преградил коротышка с ведром на голове. Он столкнулся с Пайзлом.

— Пардон, господин доктор, — он скинул ведро и ощерился, — колпак у меня немножко велик, я и не заметил.

От коротышки, прозванного Наполеоном, они узнали, что наверху сейчас моют камеру Пайзла.

— Значит, после обеда, — воспользовался Пайзл подвернувшейся возможностью увильнуть от разговора.

— После обеда вы уже можете оказаться на свободе.

— Неужели это все так необходимо?

— Так же, как и ваша свобода, а может, и больше.

Вертя головой, Пайзл принял позу и с высокомерной усмешкой, вызвав всеобщее внимание, зашагал через двор, сопровождаемый Юришичем. Встрепенулся и Петкович, он взглянул на них, пожалуй, с радостью. Но тут же снова откинул голову, видимо, он проснулся на минуту, посмотрел на них сонными глазами и снова уснул.

Помещение, в котором они оказались, было просторным, с высоким сводчатым потолком, во многих местах затянутым паутиной. Перед входом стояла маленькая тележка, а возле стены — другая, побольше, какими обычно пользуются уличные торговцы. Вдоль другой стены деревянная лестница ведет к тяжелым дверям. Это карцер. Сквозь железные прутья больших ворот виден угол черного, заплесневевшего заднего двора. Здесь Майдак нашел трупик канарейки, потому что недалеко от стены находился балкон, где стояла клетка с канарейкой.

— Ну, — огляделся по сторонам Пайзл, ища место, где можно сесть. — Теперь я у вас в плену. — Он вытер платком поперечный прут на воротах и прислонился к нему спиной.

— Хорошо бы, господин доктор, вы всегда заботились о том, чтобы все, на что вы в жизни опираетесь, было без пыли, чистое.

— Вы, стало быть, начали с гигиены, а я доктор права. Не лучше ли вам избрать другую тему?

— Другую? А мне кажется, что наша тема ничто иное, как своего рода гигиена. Гигиена души, мораль, сударь! Вы, наверное, знаете, что это означает?

— Не кажется ли вам, господин Юришич, что вы слишком молоды, чтобы это знать?

— Слишком молод? Это стародавний упрек. Известен мне еще с того процесса, когда вы нас защищали, изобразив нас наивными детьми. Так вот, представьте, я допускаю, что перед вами стоит наивный молодой человек, дитя, которое ничего не знает. Стремлением к добру и истине руководствуется он в любом деле, так же и вы говорите о своей политической деятельности. Вы один из вождей народа, а ни одному порядочному молодому человеку, полагаю, не безразлично, кто им руководит. Вы же сами спрашивали, что такое правда. Скажите мне правду о себе, обо всем!

— Дорогой мой юноша, — состроив серьезную мину, Пайзл положил ему руку на плечо, — вы требуете очень много и очень мало. Но я всегда уважал молодежь. Ценю ее порыв, ее благородство. Я вам, конечно же, отвечу на все, только извольте задавать более конкретные вопросы.

— Более конкретные? — встрепенулся Юришич. — Тогда бы я вас спросил… — его прервал шум и стук в дверь карцера. Он подошел к двери. Глухим, на целую октаву ниже обычного голосом ругался в карцере Дроб. Спрашивал, пришел ли доктор, и сразу же притих, когда услышал, что он уже был и, наверное, ушел. Наконец он совсем успокоился, а Юришич вернулся к Пайзлу. — Вы, конечно, знаете, кто в карцере. Этот человек просил вас заступиться за него, а вы отвернулись.

— Меня просил? Я не заметил, а впрочем, как бы я мог ему помочь? Я сам здесь обычный арестант, как и все.

— Обычный! Вы очень скромны! Таким вы не казались, когда давали обещания Тончеку, ведь обещали же?

— И я сдержу свои обещания!

— Будете выступать в качестве его защитника и в то же время поддерживать обвинения против него Шварца, вашего клиента? Конечно, политика и личные интересы — разве это совместимо?

— Пожалуй, было бы излишне отвечать на это. Сейчас вы говорите, как мой невменяемый шурин. Шварц, между прочим, не мой клиент. Он только мой верный сторонник. И одного, и другого я буду защищать так, чтобы достичь согласия между ними.

— С точки зрения политики и личных интересов, но вы, таким образом, становитесь соглашателем!

— В данном случае — да! И мне очень жаль, что именно вы представляете меня в черном свете. Я всегда брал в расчет политику и личные интересы. Но мне, например, не было никакой выгоды и никакого интереса защищать вас, однако я вас все-таки защищал. Бесплатно, милостивый государь!

— Я вас не просил, вы сами предложили свои услуги моим сестрам. Тогда я еще не знал то, что знаю сейчас. — Юришич заметно разволновался. — Тогда я еще не мог знать, что вы сами для себя можете заключить такое соглашение — защищать революционную молодежь и одновременно выступать как юридический советник и адвокат стервятников из страховой компании. Однако это произошло. Какое постыдное соглашательство!

— Слушайте, Юришич, — прерывает его Пайзл, улыбаясь иронически, язвительно и нервозно. — Если вас в связи со мной ничего, кроме этого, не беспокоит, то лучше нам прекратить разговор. Чепуха все, что вы говорите. Любой адвокат вам бы сказал: такова наша работа, наш хлеб насущный.

— Но эта работа не соответствует призванию борца за народные интересы, каким вы хотите быть.

— Вот то-то и оно! Потому я вам и не могу ответить, как другие адвокаты. Я всегда руководствовался высшим принципом. — Если прежде Пайзл говорил шепотом, то сейчас он повысил голос. — Он состоит в том, что мое положение юридического советника страхового общества in ultima linea[46] полезно для народа.

— Для народа? — остолбенел потрясенный Юришич. — Такого цинизма я не ожидал даже от Рашулы!

— Вы это называете цинизмом? А разве цинизм — завести дружбу с бандой мошенников, чтобы вырвать у них часть награбленного и вернуть народу? Не будь меня, зла было бы еще больше!

— Жаль, что здесь нет Рашулы, вот бы вам все это ему сказать. Я охотно верю, что у Рашулы вы забрали часть награбленного, но, безусловно, не для народа. И извините, вы говорите о воровской банде. Тогда почему вы здесь?

— По доносу одного вора. Это, полагаю, вы и сами знаете.

— Но даже здесь вы изо дня в день общаетесь с этим вором. Он глупец, сказали вы мне утром. Вас же он назвал негодяем. И тогда я вас попросил на несколько слов, а вы увернулись под предлогом, что идете к своему шурину, у которого, конечно, не были.

— Нет, не был, — признался Пайзл. — Я пришел к нему, но он спал. Что же вы все-таки собираетесь мне сказать? Неужели то, что сказали? Это все глупости, мой дорогой юноша. — Пайзл замолкает и идет к выходу. Ему показалось, что сюда заглянул Рашула.

— Нет, это не глупости, доктор! — отрезал Юришич и, не догадываясь о причине ухода Пайзла, забеспокоился, что он уйдет совсем, — Своим уходом вы не докажете свою правоту. Подождите, мы еще не закончили!

— Мне нечего вам доказывать, и я не буду, — возвращаясь, пробормотал Пайзл. Рашулы он не обнаружил. — Продолжайте, если вообще у нас есть о чем говорить. Только тише, здесь мы не одни.

— Итак, будем говорить тихо о вещах, которые уже всем известны, — усмехнулся Юришич. — А вот Колару, например, вы заявили во всеуслышание, что сегодня выйдете на свободу.

— Да! И что из этого следует?

— А то, что ваше намерение выйти на свободу вместе с шурином не исполнится.

— Кто вам сказал? Ну, естественно, я хочу этого. Что удивительного в желании помочь родственнику!

— Странно, что вы заговорили об этом лишь нынче утром, когда уже знали, что ваш родственник сошел с ума.

— Я говорю это с того часа, как оказался здесь.

— А кому вы говорите? Уж не Рашуле ли? — Пайзл протестующе поднял руку. — Конечно, если кому-то и говорили, так только Рашуле, и не всегда. Однако допустим, что вы с самого начала уверяете его в этом, но почему именно Рашулу?

— Спроси вы об этом, я бы вам сказал. Но вы, как вижу, по причинам довольно ничтожным держались от меня подальше, что вам не помешало, однако, подслушивать, с кем и о чем я говорю.

— Ничего я не подсл£шивал. Все, что я знаю, сказал мне сам Рашула.

— Рашула? — взвизгнул Пайзл. Это ему кажется невероятным, но в общем-то возможным. — Вы, значит, в некотором роде его близкий друг!

— Близкий друг! Великолепно! Вы меня называете его близким другом, хотя на самом деле таковым являетесь сами. И я знаю почему. Вы хотите на свободу, но не сможете отсюда выйти, если он не отречется от своих показаний — денунциаций, как вы их называете. А он в свою очередь не уступает, пока не уступите вы.

— Мне не в чем ему уступать. Рашула был обычным осведомителем правительства, и он донес на меня по его указке, чтобы обезвредить меня политически. Разве вы не попытались бы обезоружить своего противника, обработав для этого его союзника?

— И вам это не удалось! Рашула остался при своих показаниях, ни от одного не отказался, а вы все-таки выходите на свободу! Как же вы разоружили противника?