Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

• Название: Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

— Помогает только аспирация — мечта, сбывшаяся мечта.

— Конечно, мечтать надо. А о чем вы мечтаете, господин Марко? — Он заметил, куда смотрит Петкович, а от начальника тюрьмы узнал уже о происшествии с воображаемой Рендели.

Но Петкович ему не ответил. С искаженным лицом вырвал свою руку из руки доктора.

— Вы хотите заковать меня в цепи!

— Ах, какие цепи! Я доктор Колар.

Петкович некоторое время пристально глядел на него, потом рассмеялся:

— Знаю, знаю. Доктор Колар! Но тот, другой Петкович болен, спросите у моего следователя.

— Какой другой?

— Другой? Дру-гой? — растерялся Петкович. Он озирается по сторонам и застывает с отсутствующим взглядом. — Это, — показывает он на себя, — принц Марко Гейне, пять тысяч лет спустя после революции в Хорватии. Но вы его не можете вылечить, и никто не может!

— Почему? Я доктор медицины!

— Почему? — оживляется Петкович. — Как раз потому, что вы, доктор медицины, еще не обнаружили, — добавляет он тихо, доверительно, — бациллу несправедливости. Он ею заражен.

— А где обитает эта бацилла?

Петкович как бы между прочим протер глаз.

— Желтый паук, — сказал он неожиданно и зажмурился.

— Какой желтый паук? Что это еще такое?

— Что? Неужели не помните? Когда в прошлом году у меня вспухло под глазом, я отправился к доктору, а он: «Вы пришли слишком рано, — говорит, — еще трудно определить, что это такое». Я тут же отправился к другому, тоже окулисту: «Вы пришли слишком поздно, — говорит он, — можете потерять глаз». И я побежал к третьему, к вам. «Erysipel»[44], — определили вы. «Но у меня нет лихорадки», — возразил я. «Тогда erysipeloid»[45], — уточнили вы…

— Так оно и было.

— Вот, — громко рассмеялся Петкович, — вы до сих пор так думаете. А глаз у меня загноился, и однажды, почесав, я обнаружил на ногте маленького желтого паука. Паук меня укусил, желтый, как шафран, а господа доктора, хо-хо-хо, обнаружили все, что хотите, только не то, что было на самом деле. Что они знают о желтом пауке!

— Ну, предположим, что это так, — помрачнел доктор. Эта история с желтым пауком кажется ему безумным и оскорбительным бредом. — Но вы ведь начали говорить о бацилле несправедливости.

— Разумеется, о бацилле несправедливости. Она и есть этот желтый паук, который проникает в кровь, потом в сердце, в самое сердце, вгрызается в него, терзает.

Лицо его, еще недавно улыбавшееся, свело судорогой, зубы застучали. Он снова бросил взгляд в сторону окна и заметно побледнел.

— Ну, это пройдет, господин Марко! — Доктор Колар мягко берет его за руку. — Медицина сумеет извлечь из вашего сердца желтого паука. Пожалуй, я бы смог вам его сейчас же вытащить. Пойдемте-ка со мной, господин Марко, только на одну минуту!

— Никто не в силах его извлечь, даже она! — освободив руку, отмахнулся Петкович и, умолкнув, сел на чурбак. Он как будто совсем забыл про доктора, стиснул голову ладонями и замер.

Еще какое-то время доктор стоит, выжидая, не поднимется ли он, но, вспомнив свою похвальбу перед начальником тюрьмы, нахмурился и удалился.

— Ну, как он, доктор? — шепотом обратился к нему Пайзл.

Доктор отводит его в сторону.

— Был ли у него когда-нибудь сифилис?

— Насколько мне известно, не было. Определенно, нет.

— Это я так спросил, потому что он мне только что говорил об опухоли под глазом. Но дела у него плохи. Бесспорно — депрессия. Вы, я думаю, не будете против, если мы его определим в больницу. Будьте готовы сегодня после обеда! — обратился он, понизив голос, к начальнику тюрьмы, стоявшему настороженно чуть в стороне.

— Это ужасно, ужасно! — утирает Пайзл слезу. — Но, видимо, для него лучше, если это произойдет как можно скорее.

Значит, до обеда, но доктору это не с руки, потому что он спешит на интересную операцию в больницу.

— Ну хорошо, после обеда. С божьей помощью! — соглашается Франё Пайзл и, помолчав, продолжает: — Я бы еще хотел вас кое о чем попросить, доктор. С моим несчастным шурином все решится после обеда, и я бы не хотел, чтобы моя жена оказалась в неудобной ситуации, поэтому пусть приедет пораньше. Не были бы вы столь любезны уведомить ее об этом?

— Охотно, доктор, тем более мне по пути. А как долго думают вас здесь держать? Мне ваша супруга вчера говорила, что вас скоро выпустят.

— В самое ближайшее время, — повысил голос Пайзл. — А где вы ее видели?

— Случайно возле театра. Ваша просьба, стало быть, почти излишня. Но все равно, сделаю, как вы желаете…

И они пожимают друг другу руки, а со второго этажа в тишину двора врывается протяжный вопль жены Ферковича. Может, она узнала, что доктор во дворе, и пожелала напомнить о себе.

— Это она? — поворачивается доктор к начальнику тюрьмы, а по лицу его пробегает улыбка, словно от мысли о чем-то приятном.

Он и в самом деле думал о приятном. Дело в том, что жену Ферковича, у которой возникли осложнения, придется оперировать здесь. В больнице ее мог бы оперировать кто-то другой, а тут — только он один, поэтому он еще со вчерашнего дня, узнав о ее мучениях, принял категорическое заключение не отправлять ее в больницу.

— Да, это жена Ферковича! — насупился начальник тюрьмы. — Тяжело с ней в тюрьме, господин доктор, тяжело.

— Ее следует отправить в больницу, — добавил подошедший к ним Юришич, необычайно грустный, но настроенный решительно.

— В какую больницу? — грубо оборвал его доктор Колар. — Вы Юришич, не так ли? Не нервничайте! — И тут же набрасывается на начальника тюрьмы: — В больнице тоже не боги, чтобы творить чудеса! Наверное, опять ела тяжелый хлеб из отрубей! Ведь я вчера распорядился, чтобы ей давали только молоко и белые булочки!

— Прошу покорно, господин доктор, молока мы ей дали.

— А булочки? Впрочем, я сам иду к ней, пригласим повитуху! — Он машет рукой на Юришича, который доказывает, что жена Ферковича может здесь умереть. — Невелика беда! — Он был уже у входа, когда сопровождаемый воплями жены Ферковича по двору разнесся жуткий крик Петковича:

— Доктор, доктор!

— Ну? — неохотно остановился тот.

— Вы слышите? На нее напал желтый паук, — шепчет он. — А никто не вправе осуждать человека на смерть. Долой смертную казнь!

— Пустяки, это всего лишь женщины повздорили, — вернувшись назад, с некоторым раздражением убеждает его Колар. — Ни о какой смертной казни здесь нет речи, вам вообще незачем об этом думать. Сегодня вас выпустят на свободу. По этому случаю знаете, что бы я вам предложил? Давайте сегодня вечером вместе покатаемся? Хотите?

— Покатаемся? — встрепенувшись, заподозрил неладное Петкович. — Сегодня вечером?

— На автомобиле! — уточнил Пайзл со стороны.

— Не обязательно на автомобиле. Посмотрим, можно и на автомобиле, — поправился доктор, заметив, что Пайзл ему подмигивает, — надо только позвонить, чтобы нам подготовили автомобиль. Итак, вы готовы, господин Петкович? Значит, вечером — на прогулку! Великолепно!

— О, я всегда готов! — встрепенувшись и просияв, громко и весело воскликнул Петкович. Прогулка — это свобода! Определенно, пришел ответ из дворцовой канцелярии. — Приезжайте на моем автомобиле, он, правда, только для двоих, но мы все влезем в него. Мы пригласим и тебя, Франё. Поедешь с нами?

Он сдавленно смеется и вдруг замолкает. Светлая надежда, промелькнувшая, как вспышка молнии, рушится перед ним, исчезает, тонет во мраке, где ничего не различишь, там все — сплошное разочарование и безнадежность. В двух шагах чье-то добродушное лицо смотрит на него упорно и нежно. Он его не видит. Но он слышит, как будто кто-то нашептывает ему: это ложь — ложь и обман все, что говорит доктор. Ложь? Почему люди вокруг него сейчас, когда им, по его примеру, следовало бы радоваться, плачут?

А это плачет Юришич. Прислонился к дереву, закрыл лицо руками и, не подозревая, что все его видят и слышат, плачет, охваченный безотчетной болью, стуча зубами, как от холода.

Потерянно, с блуждающим где-то в неведомых далях взглядом, который, однако, временами возвращается назад, к земному, примечает Петкович, как доктор торопливыми шагами входит в здание тюрьмы.

Решение отправить Петковича в больницу не было для Юришича неожиданным. Сейчас оно было окончательно принято и стало неизбежным, близким, это подействовало на него столь страшно, что он потерял контроль над собой и зарыдал горько и безутешно. Начальник тюрьмы подошел к нему, принялся успокаивать, и Юришич быстро овладел собой, осознав всю нелепость своего плача. Он стал наблюдать за начальником тюрьмы, которого у ворот, раздираемый вполне понятным любопытством, остановил Рашула, как вдруг рядом кто-то спросил:

— А почему вы, сударь, плакали? Какое у вас горе?

Юришич вздрогнул; к нему обратился старичок, который все это время пилил дрова. До сих пор он молча занимался своим делом, словно он здесь один, а теперь вот спрашивает мягким, чуть дрожащим голосом, слова выговаривает медленно, вяло. Спрашивает так странно, словно с луны свалился и ничего не понял из того, что произошло на этом дворе. Что ему ответить? Юришич молча, почти с сожалением посмотрел на него и, отступив, взобрался на дрова чуть повыше Петковича, который опять сидел молча, уставившись на распиленные старичком дрова, валявшиеся под козлами, книгу он отложил в сторону.