Елена Ткач - Седьмой ключ

• Название: Седьмой ключ
• Автор: Елена Ткач
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-275-00787-6

Отправляясь на дачу, будьте готовы к встрече с неизвестным, — предостерегает Елена Ткач. Магия и нечистая сила, убийства и наркотики органично вплетены в сюжет романа. Что окажется сильнее: вера героев романа в единоначалие добра, великую силу любви или страх, боль, отчаяние?

---

— Мне его жалко, — Верины губы по-детски кривились. — Как он там один… Что с ним будет?

— Ну, если такая, как ты, о нем слезы льет — будет только хорошее…

Глава 7 Пути-дорожки

…И лето дрогнуло и понеслось под уклон. Духов день переломил в нем заносчивое самоуправство. В буйнотравье, в низкой пристальной синеве, в упрямстве ветров притаилась смиренная благодать — ожиданье покоя. Поворота к меду, к яблокам, покойным полям — к полноте и простору Спаса.

Но до августа было еще далеко — разгорался июль, подгоняя сомлевших горожан к водоемам. Даже за городом было нечем дышать, настоявшиеся на жаре травы смешивались с густым хвойным духом лесов, и дурман, этот действовал не хуже сонного зелья. Только вечером, когда спадала жара, жизнь оживала, и ленивое оцепенение отпускало своих невольников на свободу.

Но в домике на берегу Клязьмы сопротивлялись этой разъедающей волю ленивой поре. Из города привезли мощный импортный вентилятор. Во дворе Юрасик соорудил душевую, водрузив на деревянный каркас громадный железный бак с краником. Внизу настелили доски, устроили слив, сооружение задернули непрозрачной ярко-оранжевой пленкой и по очереди там плескались, смывая в прохладный струях воды лень и истому.

Оранжевое сооружение прозвали «Вырви-глаз», а вентилятор — Циклопом. Кажется, обоих их полюбили, и чувствуя это, они отвечали взаимностью. Циклоп старательно вертелся на одной ножке, подбадривал и обхаживал «своих» с неутомимой заботой и жужжал с каждым днем все радостней и бодрей! Ксения разводила руками — и откуда только взялась эта немыслимая оранжевая пленка… Юрасик уверял, что обнаружил на чердаке, но она не верила — считала, что он где-то ее купил, специально подобрав этот жуткий цвет, чтобы покуражиться, глядя как тетки станут носиться вокруг немыслимого сооружения, сокрушаясь и всплескивая руками… Однако, сокрушаться никто не стал — все «на ура» приняли чудовищный цвет купальни и норовили почаще туда наведываться. В самую жару возле «Вырви-глаза» выстраивалась очередь, и стало принято в шутку вести в этой очереди шутливые разговоры «о высоком», за что Алеша прозвал душевую еще и «Термами Каракаллы».

Это все была внешняя, бытовая сторона жизни, в которой пряталась ее сердцевина — настроения, раздумья, предощущения — осторожные шаги к неведомой цели.

Без Юрасика они бы, наверно, не сдюжили… По крайней мере, так думала Ксения. Веру брат чаще всего раздражал — зычным голосом, хохотом, топотом он мешал ей работать. Она не в шутку сердилась на его бестактность, «квадратность» и солдафонство — невесть что еще в нем находила — высовывалась из своей комнаты, выдыхала гневно: «Сгинь!», «Исчезни!» — и в сердцах хлопала дверью. А он, блаженно улыбаясь, приставлял растопыренные ладони к плечам и трепыхал ими, точно крылышками, или поднимался на цыпочки, закатывал глаза, складывал руки на животе — крестообразно — и так, семеня, выплывал из комнаты — умирал сен-сансовым лебедем, сильфидою отлетал в выси небесные, фертом, чертом коленца откалывал, веселил обитателей «Вишневого зада» — так он окрестил их поместье над Клязьмой, издевательски высмеивая всяческие интеллигентские ахи, охи, утонченность чувств и прочую дребедень…

Самое интересное, что он сам попался на удочку! Но ни за что не признался бы, что здешняя жизнь хоть как-то его захватила. А ведь зацепила же — через день после ночного явления Сережи Юрасик смотался в Москву, в три дня провернул все дела, которые должен был решить в недельный срок пребывания в Москве, сообщил семье, что задерживается на неопределенное время по делам фирмы и рванул назад, к своим подмосковным курышкам — так он любовно-ласкательно обозвал своих родственниц сотоварищи…

Поскольку бездействие было не в его натуре, Юрасик тотчас затеял какое-то дельце в окрестностях — раскручивал филиал по производству чего-то — чего именно не говорил, а его «курышки» и не вдавались. Он подключил к предприятию своих старых друзей, московских знакомых, которые к нынешним временам, как и он в Штатах, обзавелись в столице собственным бизнесом. Исчезал на день — на два и возвращался гогочущий и страшно довольный.

— Ну, курышки, я вам скажу… закрутим мы тут с вами делов. Тут не место — чистый клад! Это я вам говорю! Мы тут такого наворотим — Америка ахнет. Партнерчика намедни нарыл — обалдеть! Фраер вонючий! Ну ничего — я его научу работать — вы тут привыкли дрыхнуть до десяти, а как оттрубили на службе — пельменей напхались — в койку с книжкой или телик до обалдения… Не-е-ет, так у нас не пойдет! Гнильца рассейская! Хорош загнивать — обкушались. Я этого партнера свово — Саню — я с него семь шкур спущу и человеком сделаю. Он у меня, фраер вонючий, будет плоское катать, а круглое таскать! Нон стоп, тетки, и все о’кей! Ну чего тут у вас, рассказывайте…

С абсолютной невозмутимостью человека без предрассудков он поселился в их домике без приглашения, но произошло это столь естественно, что Ксения не сомневалась: она сама предложила Юрасику пожить вместе с ними. Он не стал своим в их компании, но и чужим не был.

Юрасик, признавая превосходство курышек по части проницательности и интуиции, в их дела не встревал и намерений не касался. Только один раз он попробовал возмутиться их действиями и взбунтовался — когда наутро после Духова дня узнал, что добытая им картина отдана Сергею.

Но присутствовавшие за столом — дело было за завтраком — так на него посмотрели: молча, без слов, что Юрасик понял: либо он подчинится их негласному уставу, отрицающему примат материальных ценностей над свободной душой, либо в тот же миг должен этих чудачек оставить и более не тревожить визитами…

Он выбрал первое — подчинился. Он не мог дать себе отчет: почему он, Юрий Громов, торчит тут, в этой Богом забытой дыре. Юрасик как мог оправдывался перед собой: дескать, у сестры крыша поехала — нельзя же бабу в таком состоянии одну бросить! Нет слов, как он потешался в душе над бабьими страхами — над всеми этими Буратинами, птичками и ангелочками, о которых ему рассказала сумасбродная сестрица Вераша… Он сам себе не хотел признаваться, что не мог толком в себя прийти с тех пор как возникло на пороге, вышибив дверь, жуткое ухмылявшееся НЕЧТО! Хотелось что-нибудь учинить, чтобы перешибить в памяти тот цепенящий страх… И потом в самом деле жаль было бросать одних этих шалав-курышек: после ночного явления Сережи он и сам убедился — опасность им и впрямь угрожает.

Да еще радиация… Юрасик знал за собой одну черту, которую тщательно таил от других, потому что черты этой страшно стыдился — была она ничем иным как наивным мальчишеским любопытством. Что-то все ж таки странное творилось в здешних краях, и эта каша ему не слишком-то нравилась — не любил он всякой дури, мистики всякой — с души воротило! Но, похоже, влез-таки он в эту кашу, и до тех пор, пока не дотумкает, из чего эта каша варена, пока любопытство свое не утолит, не будет ему покоя! «Чет-то тут не то!» — сомневался он, мотаясь за рулем в Москву и обратно — в Страхолюдово, как он называл про себя эти края. «Это, конечно, пускай, это сколько угодно… — думал он, яростно выкручивая руль, когда объезжал рытвины и колдобины на проселках, — только он с этой хреновиной разберется!» И потом, в самом деле неплохо основать филиал в часе езды от столицы…

Надо сказать, в «Вишневом заде» компанию он стеснял недолго. В уголочке участка, за качелями, по-над-рекой в три дня поставил себе времянку — щитовой сборный домик в две комнаты. Спросил только у Ксении — не будет ли ее муж возражать, если у них еще один домик будет, а он пока в нем поживет? Она, глядя на все это с большим изумлением, сказала, что, конечно, не будет… Вот только как быть с расходами? Они ведь не смогут ему возместить. Юрасик аж ногами затопал: и думать, мол, не могите об этом! Вера, глядя на брата, развившего столь бурную деятельность, только головой качала. А он все похохатывал и говорил:

— Не квохчите, курышки! Скоро у меня тут по соседству дворец стоять будет. Для вас построю. Ну, может, вы и меня туда пустите… Считайте — это моя благодарность за то, что натолкнули меня на идею — жилу здешнюю ковырнуть… — И никаких проблем, ха-ха-ха!

Захаживал на огонек, затаскивал неподъемные сумки с гостинцами и, смущаясь, мялся в дверях, пока Ксения или Вера не приглашали зайти. Тогда он заходил, опустошал свои сумки, обжигаясь, жадно глотал горячий крепкий чаек — он предпочитал всем напиткам крутой кипяток — как, гогоча, объяснял удивленной хозяйке. Слушал, сидел… Рассказывал новости. Помалкивал. И глядел на них. На хоровод ясных женский лиц — таких, казалось бы, обыкновенных и все-таки необычных — чем-то особенным отличались они от тех, что ему приходилось встречать в Москве.

«О Штатах и говорить нечего — там таких лиц хоть убей не встретишь! Только Ольга моя немного на них похожа… Хотя чем, спрашивается? Нет, придумываю… Соскучился, что ли? Вроде сюда наладился ехать потому что дома осточертело все… Дома! А где дом-то? Там — коттедж двухэтажный с бассейном… правда, не до конца выкупленный. Тут в Москве — квартира мамина. Одна мать-старуха сидит, никуда сниматься не хочет. Ладно, вот построю тут, в Страхолюдове этом охрененный дворец — чтобы всем моим бабам места хватило…»