Анатоль Франс - 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

• Название: 5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне
• Автор: Анатоль Франс
• Издательство: Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

В пятый том собрания сочинений вошли: роман Театральная история ((Histoires comiques, 1903); сборник новелл «Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов» (L’Affaire Crainquebille, 1901); четыре пьесы — Чем черт не шутит (Au petit bonheur, un acte, 1898), Кренкебиль (Crainquebille, pièce, 1903), Ивовый манекен (Le Mannequin d’osier, comédie, 1908), Комедия о человеке, который женился на немой (La Comédie de celui qui épousa une femme muette, deux actes, 1908) и роман На белом камне (Sur la pierre blanche, 1905).

---

Должно быть, Николь Ланжелье мысленно представил себе ансамбль памятников, некогда стоявших, тесно прижавшись друг к другу, на прославленной площади.

— Эти сооружения умеренной величины, выдержанные в мудрых пропорциях, — проговорил он, — отделялись одно от другого тенистыми улочками. То были те самые vicoli[167], которые так любят в южных странах, и благородные потомки Рема[168], выслушав речи ораторов, находили неподалеку от храмов прохладные уголки, где можно было поесть и отдохнуть, где постоянно пахло отбросами, ибо кожура арбузов и осколки раковин никогда не выметались. Конечно, из лавчонок, окаймлявших площадь, доносился острый запах лука, вина, жаркого и сыра. На прилавках мясников грудой высилось мясо, и зрелище это радовало взор крепких горожан; у одного из мясников Виргиний и взял нож, которым убил свою дочь[169]. Тут же, должно быть, располагались золотых дел мастера и продавцы домашних божков, покровителей очага, стойла и сада. Все необходимое для жизни граждан было собрано на этой площади: рынок и склады, базилики — иначе говоря, торговые биржи и гражданские суды; курия — этот городской совет, управлявший впоследствии целым миром; тюрьмы с подземельями, откуда доносилась ужасающая вонь; храмы и алтари, без которых не могут обойтись жители Италии, — ведь у них всегда есть просьбы к небесным властям!

Именно здесь и совершались на протяжении веков заурядные или необыкновенные деяния, почти всегда нелепые, нередко отвратительные или смехотворные, порою благородные, совокупность которых и составляет величественную жизнь народа.

— А что это вон там, посреди площади, перед основаниями почетных стел? — осведомился г-н Губен; водрузив на нос пенсне, он обнаружил нечто новое на древнем Форуме и желал получить разъяснения.

Жозефен Леклер предупредительно ответил, что это недавно открытый фундамент колосса Домициана.

Затем он указал пальцем на другие памятники, обнаруженные Джакомо Бони за пять лет плодотворных раскопок: водоем и колодезь Ютурны под Палатинским холмом; место сожжения тела Цезаря и воздвигнутый там алтарь, основание которого лежало у их ног, против ростральных колонн[170]; архаическую стелу и легендарную могилу Ромула, где покоится черный камень с Комиция, и «озеро» Курция[171].

Солнце садилось позади Капитолия и стрелами своих последних лучей ударяло в триумфальную арку Тита на Верхней Велии[172]. На западе уже всходила бледная луна, но небосвод оставался голубым, точно днем. Ровная, спокойная, прозрачная дымка окутывала молчаливый Форум. Землекопы, бронзовые от солнца, вскапывали это поле камней, а их товарищи, уподобляясь в своем труде древним царям, вращали колодезный ворот, чтобы добыть воду, которая все еще омывает русло, где в дни благочестивого Нумы дремал Велабр среди зарослей камыша.

Рабочие трудились усердно и бодро. Ипполит Дюфрен, уже несколько месяцев наблюдавший за тем, как старательно они работают, как толково и охотно выполняют все приказания, спросил у руководителя раскопок, как ему удалось добиться от своих работников такого отношения к делу.

— Я живу, как они все, — объяснил Джакомо Бонн. — Вместе с ними копаю землю, рассказываю о том, что мы ищем, и помогаю им понять красоту нашего общего дела. Они увлечены работами, величие которых смутно чувствуют. Я заметил, как они побледнели от восторга, когда разрыли могилу Ромула. Они видят во мне своего товарища, и, если кто-либо из них заболевает, я сажусь у его изголовья. Я полагаюсь на них, а они — на меня. Вот почему у меня такие надежные работники.

— Бони, дорогой Бони, — воскликнул Жозефен Леклер, — вы знаете, как я восхищаюсь вашим трудом, в какое волнение приводят меня ваши великолепные открытия; и все-таки я сожалею — уж позвольте мне быть откровенным — о тех временах, когда стада паслись над погребенным Форумом. Белый вол с крутым лбом, увенчанным широко расставленными рогами, пережевывал жвачку на пустынном лугу, пастух дремал у высокой колонны, выступавшей из травы… И люди думали: «Здесь когда-то решались судьбы мира». С тех пор как Форум перестал быть Campo Vaccino[173], он безвозвратно потерян для поэтов и влюбленных.

Жан Буайи заметил, что раскопки, производимые по строгой методе, содействуют познанию прошлого. И разговор зашел о философии римской истории.

— Латиняне сохраняли рассудительность даже в своих религиозных верованиях, — сказал инженер. — Они поклонялись богам ограниченным, простоватым, но исполненным здравого смысла, а порою и благородства. Сравните римский Пантеон, состоящий из воинов, должностных лиц, девственниц и матрон, с чертовщиной, изображенной на стенах этрусских гробниц, и вы увидите лицом к лицу рассудок и безумие. Картины ада, запечатленные в могильных склепах Корнето[174], являют нам чудищ, порожденных невежеством и страхом. Эти изображения кажутся такими же гротескными, как фреска Орканьи «Страшный суд»[175] в храме Санта-Мария-Новелла во Флоренции или его же фреска, навеянная Дантовым адом, на Campo-Santo[176] в Пизе; латинский же Пантеон неизменно являет собою образец хорошо организованного общества. Боги римлян, как и сами римляне, отличались трудолюбием и благонамеренностью. То были боги полезные; каждый занимался своим делом. Даже нимфы и те несли гражданские и политические обязанности.

Припомним Ютурну, чей алтарь мы не раз видали у подножья Палатинского холма. Ни происхождение, ни жизненные испытания и невзгоды, выпавшие на ее долю, — ничто, казалось, не предвещало, что ей предстоит исправлять регулярную должность в граде Ромула. Это была женщина из племени рутулов, полная возмущения. Юпитер, полюбивший Ютурну, даровал ей бессмертие. Когда, велением судеб, царь Турн пал от руки Энея[177], Ютурна, которой не дано было умереть вместе с братом, кинулась в Тибр, чтобы по крайней мере больше не видеть солнечного света. Долгое время среди пастухов Лациума сохранялось предание о нимфе, живущей на дне реки, оплакивая свое горе. И позднее жителям сельского Рима, склонявшимся ночью с крутого берега Тибра, чудилось при свете луны, будто они видят ее среди камышей, закутанную в синевато-зеленое покрывало. И что же? Римляне не позволили ей праздно предаваться скорби. Вскоре же их осенила мысль приискать для нее полезное занятие. Они поручили нимфе охрану своих источников. И превратили ее таким образом в муниципальную богиню. Так же они поступали и со всеми другими божествами. Диоскуры, от храма которых остались столь великолепные руины, братья Елены, Диоскуры, чье имя носят вон те две ярких звезды, были превращены римлянами в гонцов на службе у государства. Именно Диоскуры прибыли в Рим на белом коне, чтобы возвестить победу, одержанную у озера Регилл[178].

Жители Италии просили у богов лишь благ земных да солидных выгод. В этом смысле, несмотря на все азиатские страхи, заполонившие Европу[179], характер их религиозного чувства не изменился. Того, чего они некогда требовали от богов и божков, они ожидают сегодня от мадонны и святых. В каждом приходе — свой угодник, и ему дают поручения, точно депутату. Есть святые, ведающие виноградником, злаками, скотом, помогающие при коликах и зубной боли. Воображение латинян вновь заселило небо множеством живых существ и превратило иудейское единобожие в новое многобожие. Оно расцветило евангелие богатой мифологией; оно опять установило непринужденные отношения между миром небесным и миром земным. Крестьяне требуют чудес от святых заступников и обрушиваются на них с бранью, если чудо долго не совершается. Крестьянин, тщетно умолявший Bambino[180] о милости, возвращается в часовню и на этот раз припадает к стопам царицы небесной: «Не к тебе, сын девки, обращаюсь я, а к твоей святой матери».

Женщины посвящают богородицу в свои любовные дела. Они с полным основанием полагают, что ведь она тоже женщина, стало быть, понимает что к чему, и незачем ее стыдиться. Они не опасаются показаться нескромными, и это свидетельствует об их благочестии. Так что нельзя не восторгаться молитвой, которую возносила мадонне одна красивая девица с генуэзского побережья: «Святая матерь божья, ты, зачавшая без греха, ниспошли мне милость согрешить без зачатия».

Николь Ланжелье обратил внимание собеседников на то, что религия римлян отвечала их политическим целям.

— Правда, ее отличал яркий национальный характер, — сказал он, — тем не менее она обладала способностью проникать в среду чужеземных народов, привлекая их своей доступностью и терпимостью. То была религия, приспособленная для управления, и она без труда внедрялась вместе с остальными формами управления.

— Римляне любили войну, — вмешался г-н Губен, всячески избегавший парадоксов.

— Они любили войну не ради нее самой, — возразил Жан Буайи. — Для этого они были слишком благоразумны. По некоторым признакам можно утверждать, что ратный труд казался им тяжким. Господин Мишель Бреаль[181] скажет вам, что слово «aerumna», сперва означавшее солдатское снаряжение, постепенно стало употребляться в более широком смысле, включавшем в себя такие понятия, как усталость, изнеможение, невзгоды, печаль, испытание, бедствие. Крестьяне древнего Рима — такие же, как и все другие. Они шли на войну, подчиняясь силе и принуждению. И даже их начальники, богатые землевладельцы, сражались не ради удовольствия или славы. Прежде чем начать военную кампанию, они раз двадцать обсуждали, принесет ли им это выгоду, и внимательнейшим образом взвешивали свои шансы.