Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

• Название: 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле
• Автор: Анатоль Франс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

В седьмой том собрания сочинений вошли: роман Восстание ангелов (La Révolte des anges, 1914), автобиографические циклы Маленький Пьер (Le Petit Pierre, 1918) и Жизнь в цвету (La Vie en fleur, 1922), новеллы разных лет и произведение, основанное на цикле лекций Рабле (1909).

---

— Улица Турнон?.. Да вы прошли ее, мои голубчики. Первая улица налево, потом опять налево, затем…

Запинаясь, он шарил в жилетном кармане, как бы надеясь там найти забытые названия улиц. Фонтанэ лукаво смотрел на него, подняв свою лисью мордочку, я кусал губы; вдруг я прыснул со смеху, мой приятель тоже, и мы пустились удирать со всех ног, бросив озадаченного старика, который вдогонку называл нас бездельниками и шалунами.

Жюстина, сбитая с толку нашим поспешным бегством, испугалась, что потеряет нас, может быть, навсегда; не смея показаться на глаза моей матушке без меня, она погналась за нами по темной запруженной улице сквозь все препятствия, натыкаясь по пути на людей и предметы, и чуть не попала под ручную тележку.

Она догнала нас на углу Университетской улицы возле жаровни овернца. Фонтанэ покупал жареные каштаны на два су, взятые заимообразно из капитала стыдливых бедняков. Жюстина осыпала нас упреками. Мы угостили ее каштаном. Плоть немощна: она съела его, продолжая ворчать.

Домой мы явились с запозданием, грязные и растрепанные. Жюстина испачкалась до неприличия.

— Ну и вид у вас, голубушка! — сказала мама.

Жюстина бросилась на кухню и, чтобы наверстать потерянное время, опрокинула в печку целое ведро угля. Она плакала. Отблески пламени румянили ее пылающее лицо, и слезы сверкали огнями, точно те слезы, что проливала любимая Аполлоном дочь Приама[291] во время пожара Трои:

Ab coelum tendens ardentia lumina frustra.[292]

Я потерял надежду разыскать стыдливого бедняка. Но Фонтанэ несколько дней спустя, как-то на большой перемене, рассказал о наших планах и неудачах Ла Шенэ, необыкновенно ловко выставив меня в смешном виде, и спросил, не знает ли Ла Шенэ какого-нибудь стыдливого бедняка, нищего, который не просит милостыню. Мы относились к Ла Шенэ с величайшим уважением.

Он ответил, что его мать оказывала помощь одному бедняку подобного рода.

— Он уже умер, но у него осталась вдова с двумя детьми. Мама отдает им мои старые вещи. Вдова Баргуйе, — прибавил Ла Шенэ, — живет в переулке Дракона.

И он назвал номер дома, не помню уж какой. Мы с Фонтанэ решили отнести вдове Баргуйе сумму, ассигнованную на помощь совестливым нищим, или, вернее, то, что осталось от этой суммы, ибо, по наущению Фонтанэ, мы каждый день расходовали из нее понемногу то на пирожные, то на плитку шоколада. Подстрекая меня на эти траты, Фонтанэ горячо уверял, что сам он на днях внесет огромную сумму в общую кассу.

По средам, день свободный от уроков, матушка отпускала нас гулять одних, так как Фонтанэ внушал ей полное доверие. До некоторой степени она была права: Фонтанэ никогда не делал глупостей сам, зато подзуживал на глупости других. Матушка не могла постичь характера Фонтанэ, который всегда умел выставить себя в выгодном свете и пускал в ход всю свою хитрость, чтобы снискать уважение общества. Мы воспользовались доверием матушки и пошли навестить вдову Баргуйе. В те годы Ренская улица не была еще проложена, и в переулок Дракона вел узкий крытый проход со сводом, на котором извивался страшный дракон. Он существует и до сих пор; это обломок прекрасного архитектурного стиля Людовика XV. Теперь он выкрашен в зеленый цвет, хотя был бы красивее в сером камне[293]. В те далекие времена он был ярко-красным, и это делало его еще ужаснее. Казалось, его огненная пасть изрыгает грозный рев, так как, подойдя ближе, мы услышали оглушительный шум, в сравнении с которым шум сукновальных мельниц, так напугавший Санчо Пансу, показался бы нежным воркованьем. На самом же деле это был стук сотен молотков, дружно ударявших по наковальням. Переулок, населенный циклопами, ощетинился решетками, окрашенными, как и дракон на своде, в ярко-красный цвет. Мы шли вперед под гулкий звон железа. Приключение становилось интересным. Наконец, в конце переулка, в доме под номером, указанным Ла Шенэ, мы толкнули входную дверь и очутились в потемках, среди сырости и вони; мы вдыхаем запах плесени и натыкаемся на старые бочки, лесенки, гнилые доски. Стук бесчисленных молотков, испугавший нас еще под сводом, доносится сюда заглушенным и придает нам бодрости. Через несколько секунд, привыкнув к темноте, мы замечаем очень крутую винтовую лестницу, вдоль которой вместо перил болтается толстая грязная веревка. Поднявшись в полумраке ступенек на двадцать, мы нащупываем запертую дверь; не найдя звонка, я тихонько стучусь. Фонтанэ стучит громче.

— Кто там? — спрашивает грубый голос.

— Мы.

— Кого вам надо?

— Госпожу Баргуйе.

Слышатся неторопливые шаги, щелкает ключ, дверь отворяется. На пороге показывается г-жа Баргуйе, багровая, с растрепанными космами, похожими на клубок змей, в пестрой расстегнутой кофте, едва прикрывающей грудь.

Комната с плиточным полом служила и кухней и спальней; вся обстановка состояла из большой кровати, маленькой кроватки, шкафчика да нескольких соломенных стульев. Один был сломанный, трехногий. На стенах висела кухонная утварь и благочестивые картинки. Камин был заставлен бутылками и грязными стаканами.

Сладким голосом вдова спросила, что нам угодно.

— Вы ведь бедная, сударыня, не правда ли? — осведомился Фонтанэ.

— Увы, это так! — вздохнула вдова.

Она пригласила нас сесть. Фонтанэ, хоть он и был ниже ростом, она оказала больше внимания, усадив его в кресло с дырявыми подушками, а мне предложила трехногий стул. Она охала и жаловалась на свои несчастья; все беды начались с тех пор, как она овдовела. У мужа ее было хорошее место в Берси, но он долго болел, а после его смерти ей пришлось все продать. Сама она работает матрацницей, но за последнее время растеряла всех заказчиков. Она много рассказывала о своих детях, Алисе и Фирмене, — какие они душечки и как их трудно воспитывать. Сейчас они как раз ушли искать работы.

С восхитившей меня ловкостью и непринужденностью Фонтанэ вручил ей наше пособие, вовсе не упомянув о моем участии в доле, так как знал мою скромность. Вдова назвала его маленьким виконтом и со слезами принялась благодарить, восхваляя милосердного бога, что он послал ей на помощь ангела небесного.

Она спросила, не найдется ли у нас старого белья и ношеной обуви, — ведь она нуждается во всем. Она умоляла отдать ей ненужное тряпье, — ей пригодится всякая малость.

Она осведомилась, кто нас к ней направил, но узнав, что адрес дал нам сын г-жи Ла Шенэ, смущенно промолчала; я подумал, что она, должно быть, не в ладах с этой благотворительницей.

Она подробно расспрашивала о наших именах, о положении наших родителей и несколько раз просила повторить, где мы живем, как бы стараясь запомнить это хорошенько. Наконец мы встали и распрощались.

На пороге двери вдова еще раз напомнила, что ей нужно старое платье и белье, как для нее, так и для Алисы с Фирменом, и настойчиво просила навестить ее поскорее; она обещала неустанно молить за нас бога и сокрушалась, что на лестнице темновато и легко споткнуться.

Я вышел из этого мерзкого жилища холодный и равнодушный, не испытывая никакой жалости к вдове Баргуйе. Зато на лице Фонтанэ так ярко отражалось благочестивое рвение, высокая радость благодеяния, пылкость милосердной души, что, сравнив себя с ним, я устыдился своей черствости.

— Мы жертвуем слишком мало! — вздохнул мой друг. — Какого удовольствия мы себя лишаем!

И его острая мордочка сияла небесным восторгом.

Его слова, выражение лица, проникновенный вид произвели на меня впечатление, и я всячески старался возбудить в себе столь же возвышенные чувства.

— Чем это от тебя пахнет, Пьер? — спросила матушка.

Благодаря тонкому обонянию она всегда умела угадать, в какой компании ее близкие проводили время без нее. Но она питала такое доверие к Фонтанэ, что тут же успокоилась и не стала допытываться.

Хоть я и не чувствовал симпатии к вдове Баргуйе, я, однако, решил не оставлять ее своими благодеяниями. Это было не так-то легко. За всю неделю мне удалось скопить только двадцать пять сантимов — жалкая сумма для матери с двумя детьми. Фонтанэ до сих пор ничего еще не получил от своей тетки. Томимый эгоистическим желанием благотворить и помня, что вдова Баргуйе настойчиво просила принести ей старого белья, я поглядывал украдкой на шкаф, где матушка хранила мои сорочки и штанишки, и мучился искушением стащить несколько штук, чтобы удовлетворить свою страсть к добрым делам. Когда в положенный срок наступила среда, искушение стало непреодолимым. Я не обманывался и прекрасно сознавал всю незаконность этого дерзкого поступка. В ту пору я придерживался традиционных, гораздо более строгих, чем теперь, взглядов на право собственности. Я понимал, что мое носильное платье мне не принадлежит, поскольку я за него не платил. Теперь для меня это более сложная проблема: я смотрю на происхождение и природу собственности совершенно иначе, чем большинство моих современников. А в те далекие времена я отнюдь не был последователем Прудона[294] и совершенно четко различал чужое имущество от своего. Итак, внутреннее чувство, принципы, наконец нравственные правила не позволяли мне распоряжаться своим бельем. Совесть решительно запрещала мне это. Но я не внял голосу совести, я прокрался в спальню и поспешно отворил шкаф (помнится, это был простенький английский шкафчик красного дерева, казавшийся мне безобразным, но на самом деле, вероятно, очаровательный; впрочем, тогда никто не ценил его красоты). Я выхватил из ящика без разбору, почти наугад, стопку белья, спрятал под пальто и тут же удрал вместе с Фонтанэ. Если хотите знать, я утащил с собой, насколько помню, две-три ночных рубашки, фуфайку — не то шерстяную, не то бумажную, да с полдюжины уродливых ночных колпаков с кисточкой — типичных головных уборов мирного буржуа. Конечно, я выбирал вещи наспех, но, говоря, что действовал наугад, я грешу против истины. Я люто ненавидел ночные колпаки, избавиться от них путем благотворительности было мне вдвойне приятно, и я вполне сознательно запихал их как можно больше в свой сверток.