Нгуен Нгок - Страна поднимается

• Название: Страна поднимается
• Автор: Нгуен Нгок
• Издательство: Радуга
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Эти романы, написанные один в 1955, другой в 1977 г., объединяет тема борьбы вьетнамского народа против иноземных захватчиков. Оба произведения отличает не просто показ народного героизма и самопожертвования, но и глубокое проникновение в судьбы людей, их сложные, меняющиеся в годину испытаний характеры.

---

И в такой маете и скудости жили люди бана еще с дедовских да отцовских времен. Хочешь не хочешь — изволь плати подати французу, гни спину на него по два или три месяца кряду. Они оставляли свои поля, а случалось, и умирали на чужбине, тоскуя по родным горам и рекам. Иным становилось невтерпеж, они убегали, укрывались в горах. Отсидятся месяц-другой, а там француз отыщет их, и снова — подневольный труд, тяжкие повинности. Ни роздыха тебе, ни просвета, и конца всему этому не видать…

Перейдя речку Датхоа, Нуп повстречал ветхого старика, тащившего на спине ребенка, вовсе еще младенца. Старик был наг, даже без набедренной повязки; все — и одежду его, и повязку — спалила французская бомба. Лишь живот его прикрывал кусок выскобленной древесной коры. Нуп взял руки ребенка в свои и спросил:

— Как его звать?

— Имя его Са.

— А где же отец с матерью?

— Да вот, ушли гнуть спину на француза и померли оба.

Нуп встрепенулся: меньшого брата тоже зовут Са. Неужто и их с матерью ждет такая судьба? Он закусил губу и двинулся дальше, забыв попрощаться со стариком.

* * *

Нуп прошагал весь день, покуда дошел до Депо. Сколько ни спрашивал он, и здесь ни у кого не нашлось соли на продажу; зато отыскался провожатый до Анкхе. Когда-то деревня Депо стояла совсем рядом с Анкхе. В дедовские времена деревенский люд стал биться с французом, но одолеть его не смог, и пришлось всем миром перебираться сюда, на новое место. Провожатый объявил Нупа своим родичем, чтобы француз в Анкхе не пристал с расспросами…

Чем ближе они подходили к Анкхе, тем заметней редел лес. Нуп — он с малолетства привык к густым чащобам, — завидя распростершегося над головой господина небо и ставшие пониже горы вокруг, ощутил внутри какой-то холодок. «Знала бы мать, что я пошел в Анкхе, — думал он, невольно замедляя шаг, — наверно, не удержалась бы, заплакала в голос. А уж если француз схватит меня, она и вовсе умрет с горя». Он теперь то и дело останавливался, озираясь назад, туда, где высилась гора Тьылэй.

— В чем дело? — спросил провожатый из Депо. — Решил дальше не ходить?

— Да нет, ничего подобного… Пойдем… Пошли… Просто муравьи жалятся, нога раззуделась…

Надо, надо идти во что бы то ни стало! Едва Нуп вспомнил прошлую ночь, разговоры в общинном доме, он снова проникся решимостью — вперед, в Анкхе.

…Вчера ввечеру Нуп поздно вернулся из леса с корзиною, полной хвороста, поел и отправился в общинный дом. Деревенская молодежь была уже там — вся в сборе. Гип играл на торынге[3], а сестрица Зу распевала песню о прекрасной земле бана:

Мы любим и носим в сердце
Землю наших предков.
Здесь разбиты наши поля,
Здесь мы живем у воды,
В старой деревне родные паши дома.
Здесь на лугах зеленая мурава,
Буйволы и коровы жуют траву.
Мы любим и носим в сердце
Ручьи с прозрачной водою
И лес, куда мы ходим
             за бревнами и хворостом.
Лес наш прекрасен, птицы
             летят сюда вить гнезда,
Наши воды текут меж берегов,
             усеянных цветами…

Дядюшка Шунг выбил свою трубку о пол, настланный на сваях[4], подкормил хворостом огонь в очаге, пламя взметнулось ввысь. Потом — так уж велось из ночи в ночь — старый Шунг начал рассказывать молодым одну из своих историй. Сегодня он повел речь о чудесном мече богатыря по имени Ту.

Было это давным-давно. Славный Ту уже умер, но реки и горы на его земле остались те же. Старый Шунг поднял палец — знак всем умолкнуть и навострить уши. Ночной лес и горы были безлюдны и безмолвны. Лишь изредка потрескивал огонь в очаге да тихо журчал ручей.

— Вы слышите ли?.. — неспешно начал старый Шунг. — Это голос ручья Тхиом. Он несет свои воды в малую реку Датхоа. Она катит воды к реке Ба. А уж река Ба бежит мимо деревни славного Ту все дальше и дальше, туда, где раскинулись поля людей кинь[5], и, миновав их, впадает наконец в огромную безбрежную реку — люди кинь зовут ее морем…

Молодежь сидела, слушая дядюшку Шунга, и чудилось ей: вот он воочию, славный богатырь Ту. Высоченный и кряжистый, серебрятся редкая борода и усы, лучистые глаза глядят в упор, к набедренной повязке привязан длинный меч. Во всей нашей державе, ни у бана, ни у еде, ни у киней, ни у мнонгов с седангами — ни у кого нет такого меча, как у славного Ту. Меч этот не простой, а волшебный. Да разве, будь у нас такой меч, кто-нибудь посмел бы вторгнуться к нам, захватить наши земли, выгонять нас на работы и облагать податями?! Нет, все мы свободно трудились бы на лесных пашнях, вольготно ловили рыбу в ручьях и реках, промышляли зверя в лесу, ели досыта, наряжались, били в гонги, дудели в рожки и весь бамбук, сколько его ни есть в горах, пустили бы на торынги. То-то они заиграли бы на празднике урожая, а мы гуляли да тешились, покуда не вышло бы время, отмеренное госпоже луне… Однажды француз надумал выгнать людей бана на подневольную работу. Тут славный Ту вышел на врагов со своим мечом, разбил и разогнал всех до единого… В другой раз обрушилась на нашу землю небывалая буря с дождем и громом. Вода в реке Ба поднялась — вот-вот затопит поля и пашни. Вышел славный Ту со своим мечом против дождя и бури — спасти народ от беды. Одолел и бурю с дождем. Да только слишком уж сильно размахивал он мечом: клинок отломился и упал в реку Ба, осталась в деснице у Ту одна рукоять. Воды реки Ба вынесли клинок на равнину, и там люди кинь подобрали его. У них остался клинок чудесного меча, у нас, в горах, — рукоять. Живем мы далеко друг от друга, нагрянул француз, а бить его нечем, вот тогда он нас и осилил. Забрал всю нашу землю, заставил гнуть на него спину, обложил податями…

Молодые парни неотрывно глядели в глубоко запавшие черные глаза дядюшки Шунга: не эти ли глаза видели славного богатыря Ту? А старый Шунг неспешно обмял пальцами щепоть табаку, набил трубку, отщипнул лучину от расплющенной бамбучины в сплетении пола, прикурил, затянулся и выпустил целое облако густого терпкого дыма. Тотчас и глубоко запавшие глаза его, и высокие морщинистые скулы, длинная седая борода с усами утонули в дыму. Он дождался, покуда рассеется дым и уймется зашумевшая было молодежь, и продолжал:

— Почтенный Тхиенг, мой дед по отцу, и отец мой, почтенный Кланг, всегда говорили: кто захочет одолеть француза, пусть отыщет людей кинь и снова соединит клинок меча с рукоятью. Ему уготована будет победа…

Когда он закончил свой рассказ, время уже перевалило за полночь. Птица тяоао кричала в небе: «Тяо ао!.. Тяо ао!..» Где-то на горе Тьылэй рычал тигр. Деревенские старцы все как один отправились на покой. Лишь десятка полтора парней остались в общинном доме и молча сидели вокруг очага. Все так же тихо и неумолчно журчал в ночи ручей Тхиом.

Воды его будут бежать всю ночь напролет и на рассвете вольются в реку Ба, а к полудню добегут, наверно, до деревни славного Ту… Который уж год пошел, как он умер? Почему же никто из бана до сих пор не отправился на поиски людей кинь? Не соединил чудесный меч? Да и где он теперь, этот клинок? Куда подевался? Народ из деревни Конгхоа — и Нуп, и Гип, и дядюшка Па… — многие, всех и не счесть, ходили в Анкхе гнуть спину на француза и видели там людей кинь. Им тоже, как и людям бана, приходилось надрываться на подневольной работе, платить подати французу, точно так же страдать и маяться.

И кто знает, куда задевали они свой клинок? Кто скажет, удастся ли людям без меча славного Ту хоть когда-нибудь сбросить тяжкое, позорное ярмо?.. Лет с двадцать пазад, точнее, в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году, храбрец Ма Транг Лон из племени мнонг взбунтовал против француза чуть не весь округ Лан. Но в конце концов повстанцам пришлось покориться и снова, как прежде, гнуть на француза спину, выплачивать подати. Наверно, и дядюшка Ма Транг Лон не отыскал меч славного Ту…

Даже огонь задумался — опал, съежился. Общинный дом погрузился в безмолвие.

Первым нарушил молчание Зиа.

— Весь рис на полях созрел, — сказал он. — Скоро небось пожалует француз.

Слова его вдруг всполошили всех.

Сип — он сидел поодаль от очага, в полумраке — прихлопнул комара и заговорил, словно обращаясь к самому себе:

— Деревня Баланг — это дверь, а наша деревня Конгхоа — это дом. Месяц назад француз бросил бомбу на Баланг, и тамошний люд покорился ему. Теперь, я думаю, подошла очередь Конгхоа.

Следом заговорил Гип, первый средь здешних парней игрок на рожке; он сидел, закутавшись в одеяло, лицо его не было видно, лишь копна густых волос торчала наружу.

— Скоро лишимся всего — и коров, и поля, — сказал он, протяжно вздыхая. — Пойдем с голодухи в лес копать клуб-пи май. Вряд ли достанется нам созревший рис. Хоть бы небо покарало окаяанного француза за все его злодейства!