Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

• Название: Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи
• Автор: Новелла Матвеева
• Жанр: Поэзия
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02859-7

Новую книгу известной поэтессы Новеллы Матвеевой составляют ее воспоминания, эссе и лучшие стихотворения, что закономерно, поскольку ее проза неотделима от ее поэзии. От светлых романтических стихов Н. Матвеевой были в восторге К. Чуковский, С. Маршак, Л. Утёсов. Многим известно обаяние ее знаменитых песен «Какой большой ветер…», «Цыганка-молдаванка», «Мой караван шагал через пустыню…», «Девушка из харчевни», «Ах, как долго, долго едем…», «Платок вышивая цветной…» и др. Любители поэзии знают, с каким совершенством владеет Матвеева иронией, как остроумны и опасны ее эпиграммы, памфлеты, политические инвективы. А ее сатира и публицистика — вызов всем мировым и отечественным негодяям и подлецам, клеветникам России. Воспоминания поэтессы можно определить ее же словами как «личный эпос». В этом эпосе — отблески мировой культуры, на которой она выросла. Так, в книге есть блестящее эссе-сновидение «Опыт грёз» о разгадке убийства Кристофера Марло, на других лежит золотой отблеск художественного опыта Гофмана, Кафки… Повествование «Мяч, оставшийся в небе», посвящённое «утреннему свету детства», наполнено той красотой и таинственностью, детской доверчивостью к миру, которые остаются в памяти от чтения лучших страниц о детстве С. Аксакова, Л. Толстого…

---

Так было, свидетельствую об этом, поскольку именно в те годы (начало 1980-х) мы как раз и познакомились с Новеллой Николаевной и Иваном Семёновичем и вся эта криминально-абсурдистская история разворачивалась на моих глазах. Мне приводилось быть свидетелем сцен, подобных описанному в «Даме-бродяге» сюжету, происходивших на внешне благополучных для постороннего взгляда тропинках Дома творчества: «„Не вздумай с ними связаться, — потихоньку предупреждала я Ивана Семёновича при их приближении. — Им ведь только того и надо!“ — „Выпрямись! — отвечал мне он. — И не вздумай уступать им дорогу!“ Их же — одаривал таким взглядом, что (надобно отдать им должное!), не выдержав, они отводили взоры…»

Присутствие Ивана Семёновича Киуру на страницах прозы Новеллы Матвеевой столь же значительно, сколь значительно было присутствие этого во всех отношениях удивительного человека и поэта в её жизни. Вместе они составляли настолько гармоничную, цельную, дополняющую друг друга пару, что, глядя на них, нельзя было усомниться в истинности утверждения о том, что браки совершаются на небесах. В сущности, это были два странника, два Божьих человека на земле, рождённых для поэзии, далеких от «шума повседневности» (Н. Матвеева), от мирской суеты, от свары за место под солнцем. И в этом была вся их драма, ибо, как поётся у Новеллы Матвеевой: «Но колбасникам, тайным и явным, поэты противны». Не удивительно, что в наиболее драматических моментах её воспоминаний, как античный хор в трагедиях древнегреческого театра, возникают стихи Ивана Киуру, как, например, эти глубоко символичные строки: «Нерв звенящей натянут струною / И дрожат на нём горькие слёзы… / То не Лорки ли песню они отразили / И трепещут, сорваться готовы? / Не сорвутся. Вы соли их не раскусили / И подумали вовсе не то вы…»

В этой прозе много снов, самых различных: от снов-расследований, снов — Шерлок Холмсов (блестящее эссе-сновидение «Опыт грёз» о разгадке убийства Кристофера Марло), до снов — режиссеров, постановщиков трагедии о Ясоне («Дама-бродяга», где страшная, как сон, явь, перемешана с не менее ужасающим сновидением). В снах вообще не бывает прозы, сны сами по себе всегда поэзия, а в рассказанных снах Новеллы Матвеевой это ещё и поэзия, на которой лежит золотой отблеск художественного опыта Гофмана, Кафки…

В яркой традиции политических памфлетов Дефо, Свифта написано эссе «Страшный кондитер» о трансгенных (генетически изменённых) продуктах. С такой бы великолепной речью к народным защитникам в Госдуму. Но там и Солженицына не услышали, осмеяли, посчитав себя семипядистей во лбу… И разве услышали бы наши думцы такой вот глас вопиющего: «Господь создавал этот мир как гениальное стихотворение. Никто не вправе редактировать Господа! А тут явились целые бизнес-кланы редакторов хлеба нашего насущного…» («Страшный кондитер»)?

В большой работе «Сюжеты на манжетах» на каждой странице россыпь открытий, отточенных мыслей: «Есть люди, которым ужасно нравится думать, что у нас в России чего-то нет! Ну, хоть чего-нибудь пусть в России не будет — и то уже им приятно… Канальство, — как легко их сделать счастливыми!..», или: «Можно считать порчу концом всего. Однако началом всего порчу считать я отказываюсь», «мелодия — это СЮЖЕТ МУЗЫКИ, а сюжет — это МЕЛОДИЯ ПРОЗЫ»… И сколько ещё подобных драгоценных наблюдений у Новеллы Матвеевой повсюду: «Был бы грех — оправдание сыщется», «Упоение — враг анализа», «Благородство, даже испорченное легкомыслием, даже не во всех точностях в себе уточнённое, но ИСКРЕННЕЕ И ПЫЛКОЕ, тоже может одерживать блестящие победы над временем» («Именем короля!..»); «а неплохое было бы название для журнала — „Весёлый экономист“?» («Страшный кондитер»); о «Бегущей по волнам» А. Грина — «Слов нет: „Алые паруса“ Грина совершенны, но по мне „Бегущая“ лучше. Здесь больше приключений, пространства, тайны. Больше догадок о душе человека… Быть может, я скажу неожиданность, но „Бегущая по волнам“ это СВОЕГО РОДА… гриновское „Преступление и наказание“!» («Не скучно ли на тёмной дороге?»). (Собрать бы эти изречения Новеллы Матвеевой вместе с бесчисленными поэтическими максимами из её стихотворений, какой дивный сборник афоризмов мог бы сложиться, не хуже знаменитого «Карманного оракула» Бальтасара Грасиана-и-Моралеса!)

Читая классическое эссе Матвеевой «Над омутом лозы…», убеждаешься, что все разговоры о «конце русской литературы» не более чем чья-то злоумышленная выдумка. Так же, как и воспоминания «Мяч, оставшийся в небе», это повествование, посвященное «утреннему свету детства», наполнено той красотой и таинственностью, той чистой доверчивостью и мудростью неведения, той открытостью незнакомому миру и впервые возникающими в юной душе вечными вопросами бытия, которые помнятся нам как незабываемая радость от чтения лучших страниц о детстве Сергея Аксакова, Льва Толстого, Алексея Н. Толстого…

Что же видно с высоты детства, какая правда про нас и нашу жизнь открывается оттуда? Что здесь существует мир реальный, без неба, где кругом униженность бедности, алчность богатых, злобность преследователей? Но ведь НАД ВСЕМ этим всегда, во веки веков, был и будет прекрасный, необыкновенный, незабываемый «Мяч, оставшийся в небе»! Послушайте — в небе! — а не провалившийся же в бездну, в тартарары или в преисподнюю, — какими бы там жестокими и трагическими ни были «тридцатые», «сороковые» прошлого века! Ведь это там свершилось чудо рождения поэта Новеллы Матвеевой! Это там, по её свидетельству, был у неё «первый перехват горла перед явлением настоящей поэзии». И виной тому были «не только сами… стихи, но и то, как читала их моя мать». Это там, как теперь сказали бы, в «тоталитарной», «не идеальной», грубой эпохе, слух будущей поэтессы «был навсегда испорчен музыкой Идеала и ничего иного больше не принимал». И как же не подумать после этого — не есть ли вся наша последующая взрослая история всего лишь обратный путь в поисках утраченного мяча, оставшегося в небе?

P.S. Будь жив Александр Пушкин, он непременно внёс бы в свой «Table-Talk» историю о том, как автор старинной новогодней песни про «Золушку» («Я раздуваю пушинку огня, / Пламя бушует и варятся щи, / Если за печкой не сыщешь меня, / То уж нигде не ищи…») попала однажды наяву, ну, не в царский дворец, а в Кремль, на вручение Государственной премии. И как, проходя по красной дорожке, чтобы получить из рук президента премию, потеряла туфельку (с ноги у неё буквально едва не слетела босоножка!)… Но то был бы не более чем повторившийся сказочный случай, если бы… Если бы Новелла Матвеева не написала когда-то ещё одну пророческую песню, в которой предсказала новый поворот темы своей Золушки, весьма подходящий к её кремлёвскому происшествию: «Но портить подошвы ходьбой / Не так по душе мне, / Я лучше приду к вам босой — / Так будет дешевле…» («Платок вышивая цветной»)…

Но ещё поразительнее, что многие удивились этому государственному признанию её творчества — одни из зависти (почему она, а не мы?!), другие из раздражения (уж слишком любит Россию, того и гляди, станет российским Киплингом, певцом империи!). А Новелла Матвеева, вопреки всему, продолжает своё великое духовное странствие в мире, где почти уже не осталось места для поэзии.

Вы видели когда-нибудь, как ходят по земле «певцы империи»? У Новеллы Матвеевой это очень хорошо описано: «Свернуть бы? Да было некуда. Промедлить? Не имело смысла. У меня уже выработалась походка бродяг, — людей, которым спешить некуда, но и остановиться нельзя…»

2005 Геннадии Красников

«Цвел ли, не цвел ли в долине жасмин…»

Старое дерево и жасмин.

Рисунок Новеллы Матвеевой. Конец 1940-х гг.

МЯЧ, ОСТАВШИЙСЯ В НЕБЕ

Аркадские пастухи

Родилась я в Царском Селе. И это было с моей стороны уже нескромно, потому что (надо ли напоминать?) именно там находится лицей, в котором учился Пушкин и в котором он был счастлив, как больше нигде. Таким образом, сама Судьба позволяет мне то, чего люди бы не позволили: повторить за великим поэтом:

…нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.

К сожалению, на этом сходство мое с Пушкиным обрывается (о чём я, впрочем, могла бы и не сообщать!). Да и оставалась я в «садах лицея» недолго. Когда у меня спрашивают — помню ли Царское Село, я обычно, шутя, отвечаю, что меня оттуда увезли в бессознательном состоянии. (То есть ещё до обретения сознательного взгляда на мир.)

«Жители Аркадии счастливой»[2], — счастливым голосом иногда произносила мать любимую, неведомую мне цитату. Может быть, из Филипа Сидни?[3] И этот возглас-вздох легко было отнести не только к её харбинскому детству, но и к периоду царскосельских рощ, где семья жила так недолго и — по странному совпадению — тоже счастливо! Можно подумать, что душа молодого Пушкина, «солнца русской поэзии», там, на лицейской земле, опекала моих родителей как достойных и горячих солнцепоклонников! Можно подумать, что во всех прочих краях России ему (Пушкину) сделалось потом не в пример трудно им помогать…