Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:

— Это г-н шевалье Де Сейигальт?

— Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.

— Не окажете ли честь снова подняться к нам?

— У меня неотложное дело…»

---

Ученый профессор-библиотекарь, тем более вежливый, что его вежливость не имела никаких оснований и ни малейшей манерности, сказал мне в мой первый визит, что не только приставит ко мне человека, который будет давать мне все книги, которые я спрошу, но он мне их будет приносить в мою комнату, не исключая и манускриптов, которые составляют главное богатство этой знаменитой библиотеки. Я провел восемь дней, выходя из библиотечной комнаты только, чтобы уйти в свою, и выходя из своей, чтобы вернуться в библиотечную. Я увидел библиотекаря только на восьмой день, чтобы поблагодарить его, за час до моего отъезда. Я прожил там в самом полнейшем спокойствии, не думая ни о прошедшем времени, ни о будущем, работа мешала мне сознавать, что существует настоящее. Я сегодня вижу, что для того, чтобы в этом мире быть по настоящему разумным, мне нужно только небольшое стечение очень маленьких обстоятельств, потому что добродетель для меня всегда более притягательна, чем порок. В конце концов, я оказываюсь дурным человеком, когда это случается, лишь от веселья сердца. Я вывез из Вольфенбюттеля большое количество познаний об Илиаде и Одиссее, которых не найдешь ни у кого из схолиастов, и которые упустил великий Поп. Часть из них можно найти в моем переводе Илиады, остальное находится здесь и здесь будет потеряно. Я ничего не сожгу, даже эти мемуары, хотя и часто об этом думаю. Я предвижу, что никогда не найду для этого подходящего момента.

Я вернулся в Брюнсвик в ту же гостиницу, и сразу послал известить об этом моего крестника Датури. Как же я был доволен, когда убедился, что никто в Брюнсвике не знал, что я провел восемь дней в пяти лье отсюда! Мне передали, что шел разговор о том, что перед отъездом я забрал из рук еврея обменное письмо, о котором больше не говорили. Я был, однако, уверен, что из Амстердама должен был прийти ответ, и что наследный принц должен был все время знать, что я нахожусь в Вольфенбюттеле. Мой крестник просил меня пообедать у Николини. Это прошло без разговоров, потому что я с ним еще не прощался и хотел назавтра уехать. Но вот что произошло на этом обеде и что доставило мне большое удовлетворение.

Мы принялись за жаркое, когда слуга г-на наследного принца вошел вместе с дураком-евреем, которого в порыве гнева я проучил за наглость.

— Мне было велено, месье, — сказал он мне, — попросить у вас прощения за то, что я допустил предположение, что ваше обменное письмо в банк Амстердама фальшивое. Я наказан тем, что лишился двух процентов, которые получил бы, оставив это письмо у себя.

Я ответил, что желал бы, чтобы он не понес никакого иного наказания, кроме этого.

Директор Николини не упустил случая поздравить меня с тем удовлетворением, что Е.В. наследный принц дал мне за его столом, и я охотно потешил его тщеславие. Ближе к вечеру я спросил, нет ли у него поручений для меня в Берлине, и попрощался, но вот что заставило меня отложить отъезд еще на день.

Я нашел у себя в гостинице записку от Редегонды, в которой та, выразив мне упрек за то, что, будучи в Брюнсвике, я не нашел времени повидаться с ней, просила меня прийти с ней позавтракать в маленьком домике за городом, где она даст мне все разъяснения. Она написала, что будет не только без своей матери, но с одной девицей, моей старой знакомой, которую я буду весьма рад увидеть. Она просила меня не пропустить времени, которое обозначила.

Я любил Редегонду и пренебрег ею в Брюнсвике не столько из-за ее матери, сколько из-за того, что никак не мог выбрать момент, чтобы сделать ей некий симпатичный подарок. Я также решил не пропускать ее завтрака, движимый любопытством увидеть девицу, которую она отметила как мою старую знакомую.

Итак, я пошел в указанный дом в назначенный час и нашел ее прекрасной и очаровательной в салоне на первом этаже, вместе с виртуозкой, которую я знал еще ребенком в тот год, когда меня забрали в Пьомби. Я сделал вид, что с удовольствием снова вижу ее, но, занимаясь преимущественно Редегондой, изощрялся в извинительных комплиментах по поводу красивого домика, в котором ее вижу. Она сказала, что сняла его на шесть месяцев, но там не спит.

После кофе мы собрались пойти прогуляться в саду, когда увидели входящего принца, который обратил к Редегонде с весьма приветливой улыбкой и извинительным комплиментом по поводу случая, который заставил его прервать нашу беседу.

Я все понял, и понял, почему красавица в своей записке рекомендовала мне не пропустить назначенный час. Редегонда за эти десять-двенадцать дней одержала победу над очаровательным принцем, который был всегда галантен, но в первый год после своей женитьбы на сестре английского короля полагал своим долгом соблюдать инкогнито в своих интрижках. Мы провели час, прогуливаясь, разговаривая о Лондоне и о Берлине и не обмолвившись ни словом ни об обменном письме, ни о еврее. Я увидел, что он был обрадован похвалой, которую я сделал библиотеке в Вольфенбюттеле, и посмеялся от всего сердца, когда я сказал ему, что без духовной пищи, получаемой от хороших книг, я бы там умер от голода в результате плохого питания.

Сделав элегантный комплимент Редегонде, он пошел садиться на лошадь в ста шагах от домика. Оставшись наедине с соотечественницей, далекий от желания попытаться добиться от нее милостей, я посоветовал ей отнестись с вниманием к персонажу, который нас покинул, но она не выразила желания последовать моему совету.

Я пошел провести остаток дня в своей гостинице и выехал на следующий день на рассвете.

Офицер в Магдебурге, которому я передал письмо генерала Бекевиц, показал мне все, что есть в крепости самого интересного и приютил меня на три дня в компании девиц и игроков. Я берег свое здоровье и изрядно пополнил свой кошелек.

Я направился оттуда прямо в Берлин, не останавливаясь в Потсдаме, поскольку короля там не было. Песчаные дороги потребовали от меня трех дней, чтобы проделать восемнадцать малых немецких лье.

Я поселился в «Городе Париже». Я нашел в этой гостинице все, чего мог бы пожелать как со стороны удобств, так и со стороны экономии. Хозяйка, которую звали Руфэн — она была француженка — посвятила всю себя своему делу, заслужила своему дому самую высокую репутацию. Полчаса спустя после моего прибытия она пришла в мою комнату, чтобы спросить, всем ли я доволен, и договориться со мной обо всем. Она держала табльдот и брала двойную плату с тех, кто желал есть у себя в комнате. Я сказал, что не хочу есть у табльдота и, питаясь у себя в комнате, не желаю платить вперед, предоставляя хозяйке уменьшать мои порции, и она согласилась, при условии, что я буду ужинать вместе с ней за малым столом, который не будет мне ничего стоить дополнительно, и где я буду только с ее друзьями. Чтобы соответствовать ее вежливости, я согласился на это условие с изъявлениями дружбы. Устав с дороги, я начал ужинать вместе с ней только со следующего дня. У нее был муж, который ведал кухней и никогда не выходил к столу, и сын, который тем более не появлялся. Те, с кем я ужинал, были пожилой месье, очень рассудительный и тонкого обхождения, который жил в комнате, соседней с моей, — барон Трейден, чья сестра была замужем за герцогом Курляндским, Жаном Эрнестом Бирхеном или Бироном. Этот любезный господин стал моим другом и оставался им все два месяца, что я был в Берлине. Был также торговец из Гамбурга по имени Греве с женой, которые только что поженились, он привез жену в Берлин, чтобы показать ей чудеса двора короля — победителя. Эта женщина была так же любезна, как и ее муж. Я обхаживал их со всем почтением. Очень веселый мужчина по имени Ноель, который был единственным и высоко ценимым поваром короля Прусского. Он приходил поужинать со своей доброй подругой м-м Руфэн очень редко, потому что у него редко выпадала такая возможность. У Ноеля был только один поваренок, и у короля Прусского не было другого повара, кроме него. Я знал его отца в Ангулеме, знаменитого своими прекрасными паштетами. Ноель; посол французской Директории в Гааге — это сын, как мне говорили, того повара, что, впрочем, кажется мне весьма забавным. Если бы не уменье этого Ноэля, знаменитый врач атеист Ламетри не умер бы от несварения, что с ним случилось у милорда Тирконеля, так как превосходный паштет, который стоил ему жизни, был приготовлен Ноэлем. Ламетри ужинал очень часто с Руфэн при жизни, и я весьма сожалел, что не познакомился с ним. Он был ученый и чрезвычайно веселый человек. Он умер, смеясь, хотя нет более тяжелой смерти, как предполагают, чем та, что происходит от несварения. Вольтер говорил мне, что не верит, что на свете был атеист более решительный и более основательный, и я в этом убедился, когда прочитал его труды. Король Прусский сам прочел ему надгробную речь в Академии, в которой сказал, что неудивительно, что Ламетри допускал существование только материи, потому что весь ум, который мог существовать, принадлежал только ему.