Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:

— Это г-н шевалье Де Сейигальт?

— Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.

— Не окажете ли честь снова подняться к нам?

— У меня неотложное дело…»

---

Назавтра принц дал обед для генерала аншеф Войякова, к которому у меня было письмо от маршала Левальда, а также к баронессе Корф де Миттау, к м-м Ифтинов и к красивой мадемуазели, которая собиралась выйти замуж за того барона Будберга, с которым я был знаком по Флоренции, Турину, Аугсбургу и Страсбургу, о чем я, возможно, забыл сказать. Все эти знакомства позволили мне провести приятно три недели, особенно будучи очарованным генералом Войакофф, который бывал в Венеции за пятьдесят лет до того, когда называли русских московитами, поскольку создатель Петербурга еще жил. Он заставил меня смеяться, воздавая хвалы венецианцам теперешнего времени, полагая их теми же, что и во времена, о которых он говорил.

От английского негоцианта Колина я узнал новость, что так называемый барон дю Хенау, который вручил мне в Лондоне фальшивое обменное письмо, был повешен в Португалии. Он был ливонец, сын бедного торговца, и использовался им для своих поручений. В то время один русский, который был в Польше по поручению своего двора, остановился, к своему несчастью, в Риге, где потерял двадцать тысяч рублей на слово в фараон у принца Курляндского. Тот, кто таллировал, был Кампиони. Русский подписал обменные письма в уплату суммы; но как только приехал в Петербург, он явился в коммерческий трибунал оспорить свои собственные письма, объявив их ничтожными, вследствие чего не только выигравшие оказались лишены крупной суммы, на которую они рассчитывали, но игра была также запрещена под угрозой строгих наказаний, по всем офицерским домам штаб-квартиры. Этот русский, что совершил эту низость, был тот же человек, что выдал секрет Елизаветы Петровны, когда она вела войну с королем Пруссии, известив ее племянника Петра, объявленного наследником трона, обо всех приказах, что она посылала своим генералам. Петр, в свою очередь, извещал обо всем короля Пруссии, которого обожал. По смерти Елизаветы Петр III взял его в президиум коммерческого трибунала, опубликовав с полнейшей нескромностью, какого рода были обязательства, которые он перед ним имел. Этот неверный министр не был этим опозорен. Кампиони таллировал, но тот, кто держал банк, был принц; я поспорил на десять процентов от суммы, которые должны были мне быть выплачены, когда этот русский окажет честь первому из своих обменных писем; однако, когда я сказал за столом у самого принца, что не верю, что русский заплатит, и что я охотно уступлю мою долю за сто рублей, принц, поймав меня на слове, заплатил мне сотню; так получилось, что я оказался единственный, кто выиграл в этой партии.

В эти дни императрица Екатерина II, возымев желание осмотреть государство, которого она стала хозяйкой, проследовала через Ригу, направляясь в Варшаву, где она обладала большими прерогативами, поместив на трон Станисласа Понятовского, своего старого фаворита. В Риге я впервые видел эту великую принцессу. Я был свидетелем того радушия и благожелательности, с которыми она принимала в большой зале почести ливонского дворянства, и поцелуев в губы, которые она раздавала всем знатным девицам, которые подходили к ней, чтобы поцеловать руку. Ее окружение состояло из Орловых и трех или четырех других, которые стояли во главе заговора. Чтобы порадовать своих верных слуг, она сказала им очень милостиво, что составит с ними маленький банк в фараон на десять тысяч рублей. Немедленно принесли деньги в золоте и карты. Екатерина села, приняв участие в игре, сделала вид, что мешает, дала снять первому попавшемуся и имела удовольствие проиграться в первой же талье. Это должно было случиться, по крайней мере, если понтеры не были безумны, поскольку карты не были мешаны и было известно, какая должна быть выигрывающая карта, когда видели предыдущую. Она выехала на следующий день в Миттау, где ее встречали под деревянными триумфальными арками, поскольку каменные были слишком дороги, либо не было времени их соорудить достаточно прочными. Но назавтра в полдень воцарился всеобщий ужас, когда узнали, что в Петербурге произошла революция. Хотели взять штурмом крепость Шлиссельбург, где содержался в заключении несчастный Иван Иванович[4], который был объявлен императором в колыбели, и которого Елизавета Петровна сместила с трона. Два офицера состоявшие в гарнизоне крепости, и которым был доверен знаменитый пленник, убили невинного императора, чтобы помешать тому присоединиться к решительному человеку, который затеял этот большой переворот, благодаря которому, если бы он удался, этого человека ждала бы большая судьба. Эта смерть невинного императора произвела столь сильное потрясение во всем городе, что верный Панин, опасаясь мятежа, посылал курьера за курьером, чтобы дать понять Екатерине, что ее присутствие в столице необходимо. Из-за этого она покинула Миттау через двадцать четыре часа после того, как туда прибыла, и, вместо того, чтобы ехать в Варшаву, повернула обратно, торопясь в Петербург, где нашла покорность и спокойствие. Она вознаградила, из государственных соображений, убийц несчастного императора и велела отрубить голову честолюбцу, который, из одного желания прославиться, попытался ее низвергнуть.

Все, что говорят о том, будто она договорилась с убийцами, — чистая клевета. У нее была душа сильная, но не черная. Когда я видел ее в Риге, ей было тридцать пять лет, и она правила уже в течение двух лет. Не будучи красавицей, она могла нравиться всем, кто на нее смотрел, высокая, хорошо сложенная, нежная, легкая и всегда спокойная в обращении.

В это самое время один друг барона де С.-Элен прибыл из Петербурга, направляясь в Варшаву. Это был маркиз Драгон, который предпочитал называть себя Д'Арагон, неаполитанец, большой игрок, красавец-мужчина в отношении своего роста и с бравой шпагой в руке, чтобы платить за себя всякому, кто попытается затеять с ним ссору. Он покидал Россию, потому что Орловы убедили императрицу запретить азартные игры. Было странно, что это сделали Орловы, которые всячески защищали игры, которые жили только с игр, до того, как сделали свою судьбу гораздо более опасным способом; а между тем, дело было вовсе не странным. Орловы знали, что игроки, вынужденные жить с игры, должны непременно быть мошенниками; поэтому у них были основания запретить образ действий, противостоять которому можно было только с помощью мошенничества. Они так бы не поступили, если бы не были сами богаты. Впрочем, у них было доброе сердце. Алексей получил шрам на лице, находясь в кабаре. Тот, кто нанес его ему ножом, был человек, у которого он выиграл деньги. Когда Алексей стал богат, первый, кого он облагодетельствовал, был тот, что нанес ему шрам.

Этот Драгон, неаполитанец, чьим первейшим качеством было уменье выигрывать с картами в руке, а вторым — хорошо пользоваться шпагой, выехав из Копенгагена в 1759 году вместе с бароном де С.-Элен, направился в Петербург через Стокгольм и Выборг в Ингрии[5]. Это было еще в царствование Елизаветы, но тем не менее Петр герцог Гольдштейнский, объявленный ее преемником, был большой фигурой. Драгон вздумал явиться в оружейную залу, где этот принц часто появлялся, развлекаясь с рапирой. Драгон, со своей неаполитанской манерой, всех побил. У великого герцога Петра испортилось настроение из-за этого маркиза Драгон — неаполитанца, который явился в Петербург побивать русских своим оружием. Однажды утром он взял рапиру и вызвал того на состязание и разбил его в пух и прах в течение двух часов подряд, уйдя затем, гордый тем, что одержал победу против этого неаполитанца, который побил всех русских фехтовальщиков, и доказал тем самым, что является сильнее всех.

После ухода принца Драгон попросту сказал, что поддался из страха не понравиться тому. Об этом хвастовстве, разумеется, было немедленно доложено великому герцогу, который разгневался и поклялся, что заставит его выказать все свое уменье, и приказал иностранцу быть завтра в то же время в оружейной зале.

Когда Драгон д'Арагон явился туда, принц, как только его увидел, высказал ему свой упрек. Д'Арагон ничего не отрицал, он сказал, что боялся выказать ему неуважение, но принц ответил, что велит выгнать его из Петербурга, если тот не победит его, как он хвалился.

— В таком случае, — ответил ему неаполитанец, — повинуясь Вашей Светлости, я сделаю так, что вы меня ни разу не тушируете, и, вместо того, чтобы сердиться на меня, дадите мне свое покровительство.

Они провели все утро в разнообразных поединках, и великий герцог не мог ни разу тушировать д'Арагона. Принц под конец швырнул свою рапиру, сделал его своим учителем фехтования и дал ему патент майора в своем полку гвардии Гольштейна. Некоторое время спустя тот попросил разрешения держать банк в фараон у него во дворце, и в три или четыре года оказался владельцем сотни тысяч рублей, которые вез с собой к двору нового короля Станисласа, где все игры были запрещены. Прибыв в Ригу, С.-Элен представил его принцу Карлу, который просил его показать себя на следующее утро, с рапирой в руке, против него и против двух-трех его друзей. Я был в их числе. Он нанес уколы всем нам. Его дьявольское уменье вывело меня из себя, так что, осознав, что он сильнее, я сказал ему, что не побоялся бы выступить против него с голой[6] шпагой. Он успокоил меня, сказав, что с голой шпагой он будет драться совсем в другой манере. Этот маркиз уехал на другой день, и в Варшаве столкнулся с греками столь сильными[7], что, не состязаясь с ним в оружии, они в течение полугода выиграли у него все его деньги. За восемь дней до моего отъезда из Риги, где я провел два месяца, Кампиони уехал инкогнито, помог ему спастись превосходный принц Карл; и три или четыре дня спустя после него барон де С.-Элен также покинул своих кредиторов, не попрощавшись с ними. Он оставил записку Колену, англичанину, которому он был должен тысячу экю, что как порядочный человек он оставляет свои долги там, где он их сделал. Я поговорю об этих трех персонажах в два следующих года. Кампиони оставил мне свой шлафсваген[8], что вынудило меня ехать в Петербург шестеркой лошадей. Я с большим сожалением покинул его дочь Бетти и поддерживал с ее матерью эпистолярную связь все время, пока оставался в Петербурге. Я выехал из Риги 15 декабря в жестокий мороз, но я его не чувствовал. Едучи день и ночь, запертый в своем шлафсвагене, откуда я не выходил, я прибыл туда за шестьдесят часов. Такой режим движения получился благодаря тому, что я заранее оплатил все почтовые пункты, что обеспечило мне прохождение постов губернатора Ливонии, которым был маршал Браун. Этот переезд примерно равен переезду из Лиона в Париж, поскольку французский лье примерно равен четырем верстам с четвертью. У меня на сиденье кучера был французский слуга, который предложил служить мне до Петербурга даром, попросив только позволить ему сидеть на передке моей кареты. Он очень хорошо мне послужил, плохо одетый, выдержав три ночи и два дня на жестоком холоде, и, несмотря на это чувствуя себя очень хорошо. Я увидел его в Петербурге только три месяца спустя после моего приезда, в одежде с галунами, сидящего рядом со мной за столом г-на де Шернишев (Чернышева) в качестве «Ушител» (учителя) молодого графа, который сидел с ним рядом. У меня еще будет случай поговорить о положении «ушителс» в России. Это слово означает «гувернер».