Ежи Климковский - Я был адъютантом генерала Андерса

• Название: Я был адъютантом генерала Андерса
• Автор: Ежи Климковский
• Издательство: Издательство МЭИ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5–7046–0048–4

Ежи Климковский в период Второй мировой войны ротмистр, адъютант командующего начинавшей формироваться в СССР в 1941–1942 гг. польской армии. В своих воспоминаниях, написанных по горячим следам событий, на большом фактическом материале живо и образно он прослеживает состояние польской армии в 1939 г., начало процесса формирования армии генерала Андерса, характер взаимоотношений польского офицерства между собой, с Советскими властями, с польскими эмигрантским правительством в Лондоне. Воспоминания Е. Климковского. вступившего в прямой конфликт с генералом Андерсом и военно-гражданской иерархией эмиграции, в которых действует большое количество исторических лиц, освещают до сих пор неизученный вопрос о выводе польской армии под командованием генерала Андерса из СССР вопреки договору Сикорского со Сталиным.

---

Верховный главнокомандующий начал расспрашивать о положении в Польше, условиях жизни. Он говорил, что старается организовать помощь Польше, что живет единственной мыслью о том, как ей помочь, и делает в этом направлении все возможное, но пока эта помощь придет, пройдет много времени.

Наша беседа продолжалась почти сорок минут. Сикорский очень спешил, несколько человек, которым он назначил прием, уже ждали своей очереди в адъютантской. В заключение он мне сказал: — Я задерживаю вас в своем распоряжении, через два — три дня вы ко мне явитесь.

Я напомнил ему, что обязан возвращаться в Польшу, поскольку прибыл сюда только за получением его приказов и инструкций.

— Да, знаю, прервал он меня. Но пока задерживаю Вас при себе. У меня нет людей, а дальше увидим. Когда вы захотите возвратиться, я Вас отпущу, — он подал мне руку, давая понять, что беседа закончена.

Меня прикомандировали к кабинету Сикорского для специальной работы по вопросам Польши.

Свободного времени у меня было довольно много. Я все больше познавал людей из правительства, известных деятелей, принимавших активное участие в тогдашней политической жизни Польши.

Так я познакомился с министром Марианом Сейда, Станиславом Котом, Августом Залесским, генерал-полковником Юзефом Галлером, которого знал еще до войны, и генералом Желиговским. Неоднокртно я встречался с епископом Гавлиной, генералом Кукелем, генералом Модельским. Из гражданских лиц я познакомился с ксендзом ректором Цегелка, адвокатом Битнером, Ксаверием Прушинским, Тадеушом Белецким, Цат-Мацкевичем, Софией Залевской и рядом других лиц.

Встречаясь с коллегами, я вел разговоры на актуальные темы, касавшиеся главным образом польских дел как в самой Польше, так и за границей. Многие вещи, увиденные с близкого расстояния, наполняли нас, молодых офицеров, озабоченностью и беспокойством за будующее.

Начиная свою работу, я решил привлечь к сотрудничеству молодежь. Я намеревался внушить руководителям, чтобы они опирались на молодых офицеров, людей способных, которых у нас было очень много. Это были ребята энергичные, готовые пожертвовать собой, не зараженные угодничеством, горечью и разочарованием, жаждущие служить Польше. Когда в ноябре 1939 года я приехал в Париж, то убедился, что в новом правительстве Сикорского самый большой голос имели санационные «двуйкажи», целый аппарат которых сохранился на Западе нетронутым, а также высшие санационные офицеры, которые постепенно, но настойчиво, благодаря своим высоким военным званиям и знакомству, втирались в штаб Сикорского. Один из важнейших и самых существенных разделов работы — деятельность в Польше, была поручена Соснковскому, а санация, которая довела страну до сентябрьской катастрофы, не только не была привлечена к ответственности за свои происки, но начинала вновь верховодить и снова все забирать в свои руки.

Я начал тогда объединять молодых офицеров, имеющих одинаковые со мной взгляды на санацию и предсентябрьский режим.

После бесед с капитаном Мацеем Каленкевичем, Яном Гурским, Здиславом Тулодзецким, Ядзвинским и рядом других я приступил к созданию «группы молодых». Не знаю, кто дал это название, может быть санационная «двуйка», а может и сам Сикорский, который хорошо о нас знал как непосредственно от меня, так и от своих генералов Модельского и Пашкевича, которые от его имени часто приходили на наши собрания. Во всяком случае это название за нами закрепилось и с течением времени стало довольно известным.

Мы не создавали какой-либо организации в строгом смысле с собственным уставом. Мы были заинтересованы лишь в том, чтобы держаться вместе и помогать Сикорскому.

Собирались мы главным образом у меня на квартире, на улице Риволи, 178, недалеко от отеля «Регина». На собраниях обсуждали вопросы политического положения, оказания помощи Польше, сотрудничества с Сикорским. Как правило, такие собрания были открытыми, на них мог приходить любой желающий.

Через несколько дней в соответствии с приказом я вновь явился к Соснковскому. У меня было достаточно времени, чтобы должным образом оценить его и ознакомиться с его работой. В определенной степени я был связан по работе с его ведомством, кроме того, мои коллеги капитаны Каленкевич и Джевецкий входили в штаб Соснковского. Многие из нашей группы, например капитан Антосевич, поручик Богданович, подпоручик Гродзицкий и другие являлись курьерами, ездившими в Польшу.

Соснковский, по моему мнению, не обладал и каплей силы воли. Он был совершенно бесхарактерным и в жизненных ситуациях беспомощный, но упрямый. Заботился он лишь о собственном удобстве, стараясь всюду сохранить видимость приличия. В этом он был особенно заинтересован. На нем лежала ответственность за послемайский режим и компрометацию нашей армии. Это угнетало его и влияло на поведение и принимаемые решения. Я убеждался и в том, что мнение о Соснковском, распространенное еще в Польше, подтверждалось.

Ближайший приятель и соратник Пилсудского еще со времен легионов, Соснковский только благодаря ему пользовался в Польше большим почетом, получая по линии военной иерархии самые высокие посты и почетные звания. Однако когда пришел час «майского испытания», Соснковский не оправдал возлагаемых на него надежд, поэтому 1926 год стал переломным в его жизни. В перевороте, организованном Пилсудским, никакой роли он на себя не взял. У Соснковского попросту не хватало решимости. Он не знал на чью сторону стать. Честь солдата, о которой он столько распространялся среди окружавших его офицеров, присяга, принесенная президенту, требовали, чтобы он стал на сторону президента Речи Посполитой. Но он не мог выступить против Пилсудского. Это было не в его характере. Слишком уж он обязан был Пилсудскому всем достигнутым в жизни. Желая соблюсти видимость порядочности, о которой он больше всего заботился, будучи командиром корпуса в Познани Соснковский инсценировал самоубийство. Вылечившись и получив прощение, он позже принимал участие в правительствах санации в качестве одного из самых высоких военных лиц. Он являлся украшением и обязательным участником всех высоких собраний и охот.

После смерти Пилсудского в 1935 году его надежды на получение маршальской булавы были обмануты, так как придворная камарилья во главе с Венявой-Длугошевским вручила эту булаву Рыдз-Смиглы, который пользовался большими симпатиями президента. Соснковский обиделся и на президента, и на Рыдз-Смиглы. Но это было лишь внешне и проистекало не из иных взглядов на методы и форму правления в Польше, а из чувства обиды, ведь Соснковский считал себя духовным душеприказчиком маршала Пилсудского.

Это не мешало Соснковскому во Франции усиленно стараться подчеркивать, что он не был сторонником предсентябрьского режима и чуть ли не преследовался им. Он утверждал, что якобы видел творившийся у нас балаган и хаос, и только из высоких побуждений, не выступил активно против этого. Ему трудно было объяснить по существу, почему, собственно, он не соглашался с предсентябрьским режимом: потому ли, что, в его понимании, он был недостаточно фашистским или недостаточно демократичным. Вернее же всего потому, что он не играл в этом режиме решающей роли. Во всяком случае очевидно лишь одно: он не был способен ни на сопротивление, ни на протест. И сейчас он являлся опорой всего того, что было перед сентябрем.

Как-то в первой декаде декабря, когда я снова пришел с докладом с Соснковскому, он принял меня в своем кабинете в «Регине». Мы беседовали больше часа. Я изложил генералу свои соображения о положении в Польше. Как раз в это время мы составили инструкцию для подпольной работы в стране, а он должен был ее утвердить. Я обратил внимание на то, что на ответственные должности назначаются старшие офицеры, те, кто не выдерживал испытаний в трудные для страны минуты. На это генерал спокойно ответил, что «ведь они будут пользоваться псевдонимами, поэтому никто не будет знать, кто тот, кто этот». Я заметил, что подобная позиция может повредить делу, особенно если учесть, что уже происходили затруднения в связи с плохой организацией перехода через границу. Генерал откровенно заявил, что ведь ответственных постов за границей так мало...

Меня поразил такой подход. Невежество и потворство Соснковского были столь велики, что их невозможно понять, а тем более простить.

Соснковский стал мне жаловаться на порядки, прежде всего на нынешнее правительство и штаб верховного главнокомандующего. Он говорил об отсутствии согласованности между ним и Сикорским, между его офицерами и офицерами Сикорского. Соснковский подчеркивал отсутствие взаимного доверия и трудности порожденные этим. Он говорил о претензиях при подборе людей на различные важные посты. Хотя, по его словам, существует письменное соглашение о разделении функций и сотрудничестве, а также об ограничении возможности перестановок кадров. Как ни странно, но именно это обстоятельство содержало в себе, кроме положительных, и отрицательные стороны. Соснковский давал понять, что все обстоит плохо, раз не он назначен президентом. По его мнению все было бы иначе. Он имел бы большую свободу действий, а так он связан и отодвинут на второй план.