Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

• Название: Физиогномика и выражение чувств
• Автор: Паоло Мантегацца
• Жанр: Психология, социальное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-98857-176-6

Эта книга посвящена исследованию человеческого лица и человеческой мимики. К талантливым авторам-популяризаторам, от которых можно многому научиться, относится итальянский писатель XIX века, профессор флорентийского Музея естественных наук, Паоло Мантегацца. Его перу принадлежит ряд популярных и вместе с тем вполне удовлетворяющих научным требованиям сочинений по психологии, на темы весьма интересные, а именно о природе удовольствия, о природе страдания и т. п., – сочинения, которые содержат в себе всегда и краткую историю изучаемого вопроса, и изложение автором множества своих и чужих интересных наблюдений в данной области.

Сочинение это представляет не только общий интерес для всей образованной публики. Оно может быть полезно и назидательно в особенности для педагогов, стремящихся серьезно поставить дело воспитания юношества, для живописцев, ваятелей и вообще художников, изучающих и изображающих человеческие типы, и, наконец, для актеров, стремящихся воплотить в живые образы бессмертные типы драматического искусства.

---

Наблюдать вообще не легко, и тем более трудно наблюдать хорошо. Разори сказал: «Видеть что-либо еще не значит наблюдать», и точно также думали все прочие глубокомысленные натуралисты. Наблюдать – это значить направлять все наши чувства и все силы нашего духа на известный предмет, или на известную его сторону с тем, чтобы определить возможно большее число отношений и простейших начал; само собой разумеется, что с первого же момента наблюдения необходимы нормальность ощущающих снарядов и тонкость умственных способностей. Не все в одинаковой степени одарены этим талантом и живостью ощущений, – и вот отчего зависит та значительная разница, с какой одно и то же наблюдение производится различными людьми. Один, едва только успел посмотреть на предмет, как с первого же взгляда схватил все его очертания и уже определил отношения данного предмета к окружающим; а другой, хотя бы сто раз видел тот же предмет, все-таки еще не знает его и не может дать о нем отчета.

Чем больше наблюдают, тем лучше делается самое наблюдение; так, когда впервые приближают глаз к окуляру микроскопа, то не различают ничего, кроме какой-то неопределенной кучки; но по мере того как глаз упражняется в этом направлении, он мало помалу приобретает навык точно различать даже малейшие подробности объекта.

Особенное пристрастие наше к известным предметам производит то, что мы обращаем наше наблюдение на них предпочтительно перед всеми другими; отсюда возникают различные группы наблюдений. Положим, вы – человек галантный и входите в салон с двумя вашими друзьями, из которых один – археолог, а другой – художник. Последний в несколько минут пересмотрит уже все картины, археолог успеет открыть где-нибудь в глубине этажерки древнюю бронзу, а вы в совершенстве будете знать, которая из дам имеет самую изящную ножку.

Если для того, чтобы хорошо познать какой-либо материальный предмет, необходимо продолжительное и частое наблюдение его, то сколько же нужно времени и внимания для основательного изучения психического явления!

Неправильное наблюдение, помимо своего отрицательного значения, представляется вредным и в положительном смысле, ибо может внести ложный элемент в целый ряд хороших наблюдений.

Циммерман сказал, что множество поверхностных наблюдений приносит меньше пользы для опытного знания, чем небольшое число наблюдений точных и внимательных. Плохие наблюдения повредили психологии гораздо больше, чем все философские системы, составлявшие против нее заговор. Они входят в нее, как сбивчивые и сомнительные основы, и нужны целые годы и века, чтобы изгнать их из храма науки. Как часто приходится разбирать целую стену для того, чтобы удалить несколько негодных кирпичей, угрожающих прочности целого здания!

До настоящего времени в психологии допускается все, что угодно: лишь бы философская система имела симметрию, – ее уже изучают, и имя ее автора переходит в потомство. Если ошибется натуралист, если сделает неточный анализ химик, то их тотчас же украсят шутовским колпаком; но когда психолог смешивает инстинкт с разумом, или вдается в нелепый онтологизм, – он все-таки остается философом и, при известном запасе красноречия и ума, может создать особую философскую школу, которую историк должен будет включить в свой обзор и отвести ей почетное место в ряду блестящих представителей человеческого ума.

Экспериментальная наука уже изгнала из своей области известную часть онтологических воззрений, но ей предстоит еще устранить значительное число других. Путь этот труден, высоты, которыми нужно овладеть, грандиозны, но там, на вершине их, находится человек, а такое приобретение стоит самой кровавой борьбы.

Овладев своей планетой, человек должен овладеть и самим собой; после анализа атомов, плавающих в атмосфере солнца, человек должен анализировать свою собственную мысль.

Какие же материалы подлежат ведению нашей науки? Это суть все проявления жизненных отношений, все факты мира психического, все чувства, все мысли, все преступления, все добродетельные деяния; сюда относятся и ощущения идиота, и грезы гения.

Эти материалы доставляются не одним только человеком, но и животными, и для того чтобы достигнуть удовлетворительных результатов, необходима психология, изучающая человека сравнительно с животными. Нет ничего унизительного, или уменьшающего достоинство человека в том, что первые проблески разума и чувства отыскиваются у существ, наиболее к нему приближающихся; это значит только применять к наследованию мысли тот же самый метод, каким мы пользуемся при изучении тела в науках физических и экспериментальных. Разве мы чувствуем себя униженными тем, что самые ценные сведения о нашем дыхании или о нашем кровообращении добыты путем изучения этих функций у кролика, собаки, лошади? Неужели мы должны отвергнуть важные открытия относительно всасывания потому только, что опыты, послужившие основой для них, были сделаны на лягушках и черепахах?

Для того чтобы глубоко постигнуть какое-либо явление, необходимо проследить и изучить его на всех ступенях лестницы живых существ: только таким путем мы можем удостовериться, каким образом одно и то же отправление от самой простейшей формы у одних животных видоизменяется в крайне сложные формы у других, и как одна и та же цель достигается тысячами различных способов. Если дышат люди, птицы, рыбы, насекомые и раки, то необходимо изучать дыхание у людей, птиц, рыб, насекомых и раков; если же лошадь, собака и муравей мыслят, то должно исследовать мысль у лошади, собаки и у муравья.

Животные тем более пригодны для психологических наблюдений, что они не знают о том, что их наблюдают, и потому, что они не имеют никакого интереса – как это случается иногда у людей – мешать ходу наблюдений ученого; они удобны еще и потому, что мы можем подвергать их опытам, применение которых к человеку было бы опасно и неблагоразумно. Не бойтесь же: психологический материал, добытый исследованиями над животными, не затмит ни одного луча в венце нашего духовного могущества и не задержит ни одного из биений нашего сердца. Пока существуют людоеды, пока цивилизованные нации вынуждены карать столько воров и убийц, признаюсь, мне нисколько не страшно сравнивать себя с животными, но часто приходится краснеть от того, что я человек.

Наконец, если метафизики приходили в ужас от одной возможности сравнения человека с животными, то это делалось ими не без задней мысли: они прозрели довольно ясно, что методическое и опытное исследование, восходящее от простейшего к более сложному, могло бы подорвать их заоблачные теории….

Все психические явления развиваются в головном мозге и при участии нервов. Это такого рода движения, молекулярные свойства которых нам еще неизвестны, ибо они ускользают от наших самых чувствительных инструментов, но, тем не менее, мы видим и чувствуем их эффекты. Видим мы их у других, а чувствуем в самих себе; вот почему опыт внешний и опыт внутренний (самонаблюдение) суть два великие источника всех психологических знаний.

Одно и то же неведение существует в психологии и в физике: мы не знаем, каким образом колеблются частицы тела, которое называется нами горячим и светящимся, и точно также не знаем того молекулярного движения, которое, ассоциируя колебания центральных нервных клеток и перерабатывая материалы, собранные прошлыми ощущениями, передается посредством мышц руки перу или кисти и производит «Божественную Комедию», или картину «Преображения».

Не смотря на это незнание молекулярных движений, Ньютон мог, однако, открыть законы всемирного тяготения, а современные физики могли устроить электрический телеграф.

Точно также, при помощи одних экспериментальных наблюдений над психическими явлениями мы должны достигнуть возможности начертать общие законы, управляющие мыслью, мы должны научиться извлекать из головного мозга величайшие плоды мысли и добра.

Психические явления до того сложны, до того перепутаны с множеством посторонних элементов, что их невозможно исследовать и познать без предварительного разложения. Поэтому, необходима беспрестанная работа самого кропотливого анализа; следующий затем синтез должен бы состоять только в помещении каждой части вновь на то место, какое она занимала; по восстановлении разобранной мозаики, она снова должна сделаться столь же совершенною, какою была прежде. К сожалению, после подобного анализа у нас чаще всего не остается в руках ничего, кроме обломков и пыли, из которых невозможно восстановить мозаику.

В психических явлениях следует иметь в виду: общий характер их механизма, различие их по самой природе и осложнение их другими элементами. Таким образом, для классификации этих явлений у нас оказывается несколько критериев, по которым их можно соединять в более или менее естественные группы. Я бы предпочел избрать критерием классификации именно только природу самих психических явлений.