Марина Друбецкая - Продавцы теней

• Название: Продавцы теней
• Автор: Марина Друбецкая
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01757-3

Захватывающий рассказ о России, которой не было… 20-е годы прошлого века, большевистский заговор раскрыт, стране удалось избежать революционных потрясений. Однако мятежные страсти XX столетия разыгрываются на площадке кинематографа — новейшего и грандиозного искусства, оказавшегося в эпицентре событий эпохи.

В романе «Продавцы теней», словно в неверном свете софитов, затейливо переплетаются жизнь и киноистории, вымысел и отражение реальности — строительство «русского Голливуда» на Черноморском побережье, образы известнейших режиссеров и артистов. Увлекательное чтение, призывающее задуматься об истории страны, о сущности власти, о природе таланта, о совместимости гения и злодейства и, конечно, о всепобеждающей силе любви.

---

Поймав на улице таксомотор, Жоринька попросил водителя купить ему газету и на странице вечерних развлечений нашел кинотеатр — кажется, на Пресне, — где шла «Защита Зимнего».

Зальчик был маленький. Семечки на полу, обрывки бумаги, в которую заворачивают горячие бублики. Тапер дубасил что-то злобное, на немецкий манер. Александриди поморщился от запаха дешевых папирос. На передних рядах торчало несколько вихрастых голов и старушечьи шляпки. Зальчик походил на хлев, но фильма…

Фильма сияла в темноте лучами провидения Господня. Или скорее сатаны. Жоринька, человек, конечно, не религиозный, но сатане симпатизировал, вероятно, в благодарность за перепавшую от него славу. Черно-белая стать экранного зрелища заставила его приосаниться: боги шествовали по экрану! Боги! Даже понукаемый «вороном» небритый плебс со впавшими щеками и горящими глазами обладал скульптурной мощью, и когда в толпе скалились лица, то бросало в дрожь. Да, Эйсбар — гений, хоть и идиот. Жоринька плюхнулся в кресло на последнем ряду, вытянул ноги и отключился. Из темноты забытья выстреливали короткие сны. Перед ним, «вороном»-Александриди, склоняется армия оборванцев, устилая целое поле. Статуэтка «ворона» на бампере длинного черного автомобиля, такие же статуэтки — на другом, третьем, четвертом. Мельхиоровая фигурка наклонена вперед, в руке зажат пистолет. Александриди хохотнул во сне, и перекошенная улыбка так и осталась у него на лице. Из темноты снова явился он-«ворон», уже на крыше эйсбаровского домика в Замоскворечье: переступает над улицей с фронтона одного здания на другой.

Трамвай, на который он смотрит сверху вниз, злобно и пакостно свиристит — как те обезьяны, что донимали их в Индии.

Жоринька очухался. Оказывается, это разнуздался тапер и под финальные титры задумал раскрошить клавиатуру в прах. Ребятня на первых рядах радостно улюлюкала его бряцанью. «Взять кого-нибудь из промокашек в гостиницу?» — подумал было Жоринька, поднял руку в зазывном жесте, но снова провалился в бред.

Глава VI. Объяснение

Ожогин сидел на веранде возле накрытого стола, уперев в широко расставленные колени кулаки и перекатывая во рту изжеванную сигару. Он был зол и растерян одновременно. Зол главным образом на себя. Надо же быть таким дураком, чтобы позволить… допустить… довести ситуацию до такого… такой… Да, но до чего он довел ситуацию? И какую ситуацию? Никакой ситуации не было и быть не могло, потому что его отношения с Ленни… какие отношения? Не было у него никаких отношений с Ленни! Сегодня утром, когда она сообщила ему…

Он зажмурился, как от сильной боли, вспомнив сегодняшнее утро. Он как обычно пришел к ней в ротонду и она как обычно радостно приветствовала его. Голос ее звенел и переливался, словно крылышко стрекозы в лучах солнца, когда она воскликнула:

— Спасибо вам за все, Александр Федорович!

— Помилуйте, за что? — А сердце уже зашлось в нехорошем предчувствии: ее слова звучали как прощание.

— Ну как за что! Вы с Ниной Петровной…

— С Ниной Петровной?!

Она все говорила и говорила, голос все звенел и звенел, и была в нем такая горькая для него радость! Но он уже ничего не слышал, ничего не понимал. Нет, неправда. Он сразу все понял и про отъезд в Москву, и про договор с Ниной, и про ее визит в павильончик Ленни. Главное ухватил. Остальное — ненужные подробности. Понял и то, почему Нина пришла к Ленни. Решила избавиться от нее. Услышала, как кто-то обсуждает его жалкую никчемную страсть, а может, и специально рассказали. Доброжелателей много. Вся студия давно шушукается за его спиной, только он трусливо делает вид, что ничего не замечает, боясь замарать свою любовь сплетнями. Слова Ленни летели в него как маленькие серебряные пули, и ему хотелось схватить ее, засунуть в одну из шляпных коробок, что по-прежнему стояли в углу, прихлопнуть крышку, сесть сверху и сидеть так до конца жизни, зная, что она никуда оттуда не денется. Однако он неуклюже топтался на месте, потом вдруг, оборвав ее на полуслове — «Александр Федорович, что с вами? Вы так побледнели!» — откланялся и потащился в контору.

…Но Нина! Как легко, просто, безнаказанно выставила за дверь, да еще сделала вид, что облагодетельствовала. И ведь действительно облагодетельствовала. Что он теперь ей скажет? В чем упрекнет? Да и вправе ли он упрекать? Вот ведь дурак! Приходил по ночам во флигель — молчал. Плечи целовал, губы целовал — молчал. Домолчался. Давно надо было оставить эти постылые визиты. Давно пора было объясниться. Теперь сиди, жуй сигару.

Послышались шаги, и он обернулся. Зарецкая входила на террасу. Как обычно, когда они были одни, она быстро подошла к нему, обхватила за шею и поцеловала. Он дернул головой, и поцелуй получился смазанным — между щекой и ухом. Зарецкая, не заметив этого или сделав вид, что не заметила, села к столу и принялась разливать чай.

— А где Вася? — спросила Зарецкая, подавая ему чашку.

Он молчал, позвякивая ложечкой о тонкий фарфор. Она придвинула розетку и стала накладывать варенье. Он следил за ней из-под полуопущенных век. Ее рука — круглая, сливочно-сдобная — большой серебряной ложкой зачерпывала варенье из вазы, несла через весь стол и опрокидывала в розетку. И снова зачерпывала, и снова несла. И столько в этих жестах было непоколебимой хозяйской уверенности, что его затошнило. Он поднял глаза и уставился на нее тяжелым взглядом.

— Нина, — очень тихо, медленно и внятно произнес он. — Нина, отпусти меня.

Рука остановилась. Ложка покачнулась. Варенье красной липкой лепешкой вывалилось на скатерть. Лицо Зарецкой мгновенно вспыхнуло и странным образом некрасиво набухло, как будто что-то распирало его изнутри. Она глядела на Ожогина остановившимися глазами. Губы ее шевелились. Пальцы судорожно комкали край скатерти. Скатерть медленно сползала со стола. Чашка с блюдцем подползли к краю, покачнулись, упали на каменные плиты и рассыпались на мелкие осколки. Вслед за ними полетела тяжелая хрустальная конфетница. Звон разбитой посуды заставил Зарецкую очнуться. Она вскочила.

— Нет! — крикнула она. — Нет! Никогда! Слышишь, никогда! Ты дурак! Дурак! Ты ничего не понимаешь! Ты — мой! Только мой!

Ее пальцы все яростней мяли скатерть. Чашки, тарелки, вазы, конфетницы, серебряные приборы сыпались на пол. Ожогин подошел к Зарецкой и с силой вырвал край скатерти у нее из рук. Она схватила его за лацканы пиджака, притянула к себе, тут же оттолкнула так, что он чуть было не упал, и снова притянула. И опять оттолкнула, и опять притянула. В проеме двери мелькнуло испуганное лицо горничной. Высунулась на секунду голова Чардынина и тут же скрылась.

— Ты ей не нужен! Слышишь, не нужен! Она уедет и забудет о тебе! Как ты не видишь — она воспользовалась тобой! Просто воспользовалась! Она другая, не такая, как мы! Ей никто не нужен, кроме нее самой и ее фантазий! Уедет к своим, таким же авангардистам, и не вспомнит! Она же даже не замечает, что ты вокруг нее пляшешь! Ты не нужен, не нужен, не нужен!

Она кричала все громче и громче, захлебываясь словами. А он шептал все тише и тише:

— Мне все равно. Мне все равно, Нина. Отпусти меня. Отпусти…

Вмиг она обессилела и, задыхаясь, повалилась в кресло. Он, растерзанный, опустив руки, стоял над ней. Постепенно краска отхлынула от ее лица. Глаза перестали блуждать. Она отдышалась, с трудом встала, постояла, опираясь рукой о кресло, и, обретя равновесие, молча, неровной спотыкающейся походкой пошла к лестнице, ведущей в сад. Схватилась за перила и долго медлила, словно боялась поставить ногу на ступеньку, но наконец пересилила себя и очень медленно начала спускаться.

Он смотрел ей вслед взглядом, в котором жалость мешалась с облегчением, и не знал, что делать с вновь обретенной свободой.

На следующий день Зарецкая уехала в большую деловую поездку по побережью, сообщив об этом Ожогину в короткой сухой записке.

…Он был в отчаянии, хотя ему было стыдно за свое отчаяние. Придумано. Но кем?! Не иначе как обиженные сценаристы опять подослали дуру-музу и она плодит в его голове мелодраматический угар. Заговор! Месть за то, что воспользовался холливудской методикой и стал запирать сценаристов в кабинетах: не выйти, пока не закончишь главу. Вот они и разбросали мелодраматические приманки, и муза целыми днями ошивается около его конторы — поэтому в голове у него одни поцелуи, прощания, слезы, склоненная к плечу кудрявая головка…

Ожогин сжимал кулаки и терял терпение. Он чуть не разорвал контракт с желтоглазым человечком, который тогда на палубе приставал к нему с Сальвадором Дали, а потом друзья умолили пристроить его в либреттисты. Он отказал Майскому в строительстве нового павильона для полнометражного кукольного фильма по гоголевской «Шинели». Он объявил Чардынину, что едет искать могилы предков, чем испугал того до полусмерти.