Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

• Название: Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-879-6

Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.

Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.

---

Сегодня Люша вынула из ящика сгоревшие листки. — Может быть, это и было письмо от Вас? (Так развлекаются мальчишки.) Поздравляю Вас с тем, с чем от души — себя: что 77 год пришел к концу. Обнимаю Вас. Кланяюсь Элико и Маше.

430. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

24.XII.77.

Дорогая Лидочка!

Я две недели хворал. Из-за болезни я не мог поехать в Москву на вечер памяти Маршака. Впрочем, не только из-за болезни. Звал меня Союз. И семья Элика. Я послал очень большую телеграмму, но боюсь, что ее не огласили, т. к. напоминал я в этой телеграмме о заслугах Маршака-редактора и его редакционной школе — оркестре.

Ленинградские мальчишки развлекаются так же, как и московские. У нас тоже над многими почтовыми ящиками черные пятна копоти (но у Вас сгорело не мое письмо. Мое было послано очень давно, в начале месяца.)

В предыдущем, не дошедшем до Вас письме я писал, что не только Пастернак предполагает читателя знающим. И Данте и даже Пушкина нынешнему читателю надо толковать. Тоже и с «Лейтенантом Шмидтом». А «дровяной голод» — это уже не факт, который можно знать или не знать, это крайне сложная метафора. «Из которых хлопья шьют» — это Маша легко поняла и радостно ахнула.

431. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

2.2.78.

Дорогая Лидочка! О Глоцере я должен Вам написать. Единственным оправданием тому, что он сделал, может служить предположение, что он тяжело болен.

Ни на одно из моих последних писем он не ответил. Статью продержал у себя, «дорабатывал» 8 месяцев! — и вернул ее в издательство за 5 дней до сдачи сборника, сделав 3 или 4 пустейших поправки (хотя по существу ее следовало и можно было — за восемь-то месяцев! — переписать от начала до конца).

В издательстве тем временем произошли серьезные перемены. Должны были уйти и редактор мой и главный редактор. У меня есть основания предполагать, что какую-то роль сыграл тут и рекомендованный мною и привлеченный ими В. И.

Новая редакторша[567] (тоже не показавшаяся мне дурой) познакомила меня с высокомерным и глупым (да, да, ужасно глупым) письмом В. И. Между прочим, она была убеждена — судя по его письмам — что Глоцер — старик, больной, брюзгливый, выживающий из ума. Очень удивилась, узнав, что ему 41 год.

Этот старик поставил в очень трудное положение и меня, и издательство. Сборник перед сдачей в производство оказался без вступительной статьи. Согласился написать предисловие — за 7 дней! Лев Успенский. Вы понимаете, как меня порадовала эта новость. К счастью, его статья оказалась и вовсе маразматической (она исповедальна и посвящена главным образом истории отношений автора с героем: «Мне много лет казалось, что Пантелеев что-то имеет против меня» и в этом роде).

Теперь, с согласия Люши, в виде вступления пойдет с некоторыми купюрами статья Корнея Ивановича, написанная для моего Собрания сочинений. Конечно, это не то, не по существу, но — грех на душе Владимира Иосифовича.

Вообще грехов на его душе много. И в последнем варианте статьи он ссылается на рассказ, который — по просьбе К. И. — я не включил в Собрание. Ссылается из соображений самых низменных, конъюнктурных.

Я знаю, что Вам трудно что-нибудь сказать по поводу вышеизложенного.

Я убедился, к огорчению своему, что он человек недобрый. Когда-то Маша первая заметила, что в его «хорошести» есть некоторое преувеличение. Элико часто это вспоминает теперь.

В декабре В. И. звонил, говорил о статье и о своих гонорарных делах и даже не спросил: как Маша?

Впрочем, что ж говорить!.. Несколько раз я думал последнее время: почему я тогда, очень давно, не исполнил Вашей просьбы, не принял его, не помог ему в какой-то работе? На меня это в общем-то не похоже. Как будто предчувствие какое-то было. Не один я в нем разочаровался. С горечью писал мне недавно о В. И. — С. И. Сивоконь.

432. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

11/II 78.

Дорогой Алексей Иванович. Посылаю это письмо не заказным, потому что у моей помощницы грипп, а Люша буквально погребена под Чукоккалой, т. е. все дни, когда она не на службе, она в издательстве (они уже предлагают зачислить ее в штат) с 9 утра до 10 вечера. Там очередные замены. Она вычитывает строки с линейкой, с лупой — я очень боюсь за ее глаза. Я же хоть и здорова, но идти на телеграф (т. е. трижды по лестнице) не в силах.

_____________________

Теперь о Володе. Я его видела в последний раз 28 октября, в день смерти К. И., когда я, как всегда, заехала за ним и мы вместе поехали на могилу. (Дни К. И. мы всегда с Володей вместе, а в день смерти Бины Савельевны[568] я езжу на ее могилу.) Уже по одному этому Вы можете судить, как дорог мне этот человек.

Вы — мой сверстник, и из-за Ваших плечей мне естественно видеть и Т. Г., и С. Я., и К. И. — мы с Вами, кроме дружбы, связаны и общностью жизненного пути и общей любовью к тем же людям и книгам, к тому же городу, где выросли и родились. И Вы и я помним и любим и Женю Шварца, и Николая Олейникова, и Б. С. Житкова, и Д. Хармса, и А. Введенского. Представьте же себе мое счастливое удивление, когда вдруг оказалось, что неизвестный мне юноша, Володя (встретилась я с ним случайно, на обсуждении повести Сусанны Георгиевской, а потом встречалась постоянно у Т. Г., а потом у С. Я., а позднее — у К. И.) — что неизвестный юноша, моложе меня на 20 лет, знает и любит то же, тех же людей, которые не его, а наши современники, а он их знает и любит.

Я теперь не видела его месяца три (кажется, после 28-го октября ни разу). Недели две тому назад он позвонил Люше; разговор был спокойный; но мне Володя не позвонил и к нам не пришел. Что я могу Вам сказать о Вашей ссоре. Что это несчастье — для него, для Вас и даже для меня. В жизни много бывает несчастий, много утрат — одна из утрат: Володя потерял Вас, а Вы — его. Кто в этом виноват? А кто был виноват в моей ссоре в 42 г. в Ташкенте с А. А., из-за которой мы не видались 10 лет? Не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос, потому что до сих пор поведение А. А. со мною представляется мне внезапно и демонстративно злым. Никогда мы не были так дружны и так нужны друг другу, как именно в Ташкенте; в ноябре 42 г. (или в октябре, лень глядеть) А. А. подарила мне свою поэму, переписанную от руки, с лестной и благодарной надписью на первой странице. Повторяла мне много раз, что только благодаря мне оказалась спасенной во время войны и пр. А через 2–3 недели начала при людях обращаться со мною демонстративно-невежливо; я перестала ходить к ней — и мы не виделись 10 лет. Почему? А. А. была человеком очень трезвым и обдуманным. Причина была — но я этой причины не знаю.

Володя ни разу не рассказывал мне, что произошло между Вами. Один раз сказал: «моя статья об А. И. не удалась и не будет печататься… О, сколько я истратил на нее сил». Вот и все. Более никогда, ни звука. Ни, О статье, ни о Вас, ни о Детгизе.

Вы пишете, что Маша когда-то почувствовала в нем недоброту, и Элико тоже, и Сергея Ивановича он обидел зря. Не буду говорить Вам, как прочно и нежно я люблю Вас, Машу, Элико.

Сивоконя знаю мало, но знаю с самой хорошей стороны. Но и Володю я знаю с самой хорошей стороны и уже 20 лет. Он столько раз помогал мне — и не мне — во множестве сложнейших литературных и нелитературных обстоятельствах. На моих глазах. Я на себе испытала его самоотверженье, трудолюбие, доброту. Что мне остается? С горем развести руками. Люблю ли я Вас, сознаю ли, скольким я обязана Вам? Люблю и сознаю.

Что же мне делать?

Люша говорит: «Володя очень переменился. Он наверное душевно болен». Может быть. Тогда я горюю вдвойне. Володя — не Пантелеев, прямого писательского дара у него нет. Но он литератор с головы до ног; он — библиограф; он — историк литературы; он — исследователь; он — человек большого вкуса; он редактор отличный (испытала на себе). Вот Машенька не реализовалась и заболела. Ведь за те 20 лет, что я его знаю, он тоже не реализовался — заболеешь. Он был и остался бедняком и тружеником, без дома и без имени. Из-за непонятных поступков с Вами — задержался выпуск Вашего тома, тома сочинений Пантелеева. Это — грех. Но ведь должна быть у всего этого несчастья какая-то причина…

Какая? Неизвестно. То, что Вы оба хотели друг другу добра, сомнению не подлежит. А вышло зло — для обоих (и для читателей).

_____________________

Ну, вот, дорогой друг, все сказала, как на сердце лежит. Надеюсь, это письмо дойдет до Вас и не рассердит Вас.

433. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

23.III.78.[569]

Дорогая Лидочка!

Пишу накануне дня Вашего рождения.

Мои издательские дела — шваховые. Должна выйти книжка в Детгизе с предисловием К. И. (вместо глоцеровского). А на сборник, сделанный для «Советского писателя»[570], поступила разгромная рецензия тихого Э. Грина, которую я не видел, но о которой редактор сказала мне по телефону, что написана она — совсем в другом жанре — в жанре доноса. Рецензент бросает мне в частности упрек в том, что я пишу — о Л. М. Квитко.