Эксперт Эксперт - Эксперт № 24 (2014)

• Название: Эксперт № 24 (2014)
• Автор: Эксперт Эксперт
• Жанр: Публицистика

---

— Завод работал как проклятый — это правда. В этом его сила. У нас был цех стального литья, где последний уборочный транспортер был на глубине восьми метров. И вот я туда спускался в белой рубашке, вылезал в черной, а люди там дышали и работали. И когда я стал уговаривать, чтобы они перешли на другую работу, никто не перешел, все отказались — до пенсии оставалось два-три года. Такое было, но ситуация менялась к лучшему.

— Но почему руководители так быстро доходили до инфарктов?

— У нас от инфарктов умирали многие люди, которые работали начальниками производства и главными диспетчерами. Вот я проработал в производственном отделе с 1965 по 1973 год — и инфаркта не получил. Человек должен обладать определенными знаниями своего биологического строения. Если человек все принимает близко к сердцу, сердце лопнет. Я все принимал очень близко к сердцу, но я сильно разряжался. Мне ничего не стоило разбить, например, на столе стекло. Я понимал, что если я этого делать не буду, то меня хватит инфаркт — и я это делал. Для того, чтобы, во-первых, самому не погибнуть, а во-вторых, чтобы все понимали, что этот человек может не просто стекло, но и шею поломать.

В советское время главными поставщиками для машиностроения были Минавиапром, Минавтопром, Минсудпром, Минсельхозмаш, Миннефтехимпром и ВПК. Сегодня уже возродили ВПК. Крайне необходимо восстановить оставшиеся пять комплексов. Они поднимут отраслевую и заводскую науку

Фото: Михаил Малышев

Секретный прорыв в комбайностроении

— Когда у вас возник замысел создания машины «Дон-1500»?

— Все началось, когда появился комбайн «Нива». Нам Изаксон (Ханаан Ильич Изаксон, генеральный конструктор Таганрогского ГСКБ, создатель комбайна «Нива». — «Эксперт» ) говорил, что это лучший комбайн мира, и мы ему поверили. И в какой-то момент я попросил Иванова (Василий Иванов, генеральный директор «Ростсельмаша» до 1984 года. — «Эксперт» ) отпустить меня в Германию на «Клаас» на три дня. И когда я увидел, какие они делают машины, я приехал в Ростов и сразу к Иванову: как можно было переходить на «Ниву», перевернуть такую махину, сделать комбайн, который никому не нужен?! Конечно, это было очень тяжело перенести, потому что «Нива» только вышла на конвейер и на уборку хлеба — и на нас посыпались тысячи вопросов, решать которые не позволял наш технический уровень. А главное, у «Ростсельмаша» не было своего ГСКБ, по каждому вопросу надо было ехать в Таганрог. Я Изаксону предложил: «Давайте вместе создадим новый комбайн». Он отвечает: «Понимаешь, Юрий, я не знаю, сколько я буду жить, но ты никогда в жизни своей новый комбайн не создашь — это невозможно». Я говорю: «Ну, то, что мы создадим комбайн, это абсолютно точно. Но мы это сделаем на РСМ, тогда вашему ГСКБ в Таганроге будет амбец», — что затем и произошло.

Мы создали группу на заводе. Сперва это было три человека, я — четвертый. Мы каждый день, включая субботу, в шесть вечера закрывались у меня в кабинете, секретарша ни с кем не соединяла. И два года никто не знал об этой работе.

— А что вы там делали?

— Мы разрабатывали генплан нового «Ростсельмаша». Мы решили создать новый завод под семейство новых комбайнов. Четыре года мы ходили со своей идеей по кабинетам. И в августе 1982-го появилось постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, которое обязывало нас запустить новый комбайн в течение четырех лет. В постановление попало 1400 наименований комплектующих изделий, которые в стране или совсем не выпускались — их просто не было, или выпускались в экспериментальных цехах по две-три штуки в год. Первого октября 1986 года машина «Дон-1500» сошла с главного конвейера.

Мы сделали ширину комбайна не 1200, а 1500 миллиметров. А барабан — 800 в диаметре. Почему? Производительность комбайна зависит от угла охвата деки. Вот угол охвата деки — 120 градусов. Дека — это подбарабанье, на котором 95–98 процентов зерна вымолачивается. Мы, меняя только один параметр, решили проблему производительности комбайна чисто арифметически в два раза, а на самом деле — в пять. «Нива» молотила пять килограмм в секунду, «Акрос» — 10 килограмм, а «Торум» сейчас дает 25 килограмм.

— Но вы же новые детали не с нуля разрабатывали, все-таки брали за основу зарубежные аналоги?

— Мы брали за основу всё. Около 500 наименований комплектующих изделий в Советском Союзе даже не знали, как назвать. Я уговорил начальство купить пять зарубежных комбайнов для «Ростсельмаша». Их купили и привезли в Солнечногорск на испытательную станцию. Среди них был «Джон Дир 8820». Мы его разобрали до последней детальки. И поняли, что сделать, как у них, мы не можем. У нас нет оборудования, на котором можно было бы обеспечить производство деталей такой конструкции. И мы разработали свои конструкции. Испытали их, а первый комбайн погрузили на теплоход и отправили в Америку, в штат Небраска — там есть испытательный стенд для сельхозмашин. И мы на этом испытательном стенде победили комбайн «Джон Дир». Они все были в обмороке. Так что на тот момент лучший комбайн мира — это «Дон-1500», сейчас он называется «Торум».

— Это официальная оценка?

— Есть документ, подписанный в Небраске. С тех пор, кстати, иностранцев невозможно уговорить проводить сравнительные испытания. Но, например, господин губернатор Краснодарского края заключил договор о строительстве завода «Клаас». Он хуже «Джона Дира», не говоря уже о «Торуме». Но губернатор давит на своих председателей: берешь комбайн — я дам тебе какую-то там скидку, не берешь — не дам.

 Постсоветские испытания

— С какого момента на «Ростсельмаше» начался кризис?

— Мы получали 55 процентов комплектующих с Украины, и с 21 августа 1991 года по 1 января 1992 года эти поставки прекратились полностью. А нам оттуда поставляли бортовые редукторы на мосты, двигатели, гидростатический привод на мост, резинотехнические изделия, ремни, подшипники и так далее… «Ростсельмаш» остановился. В течение полугода мы организовывали все это производство у себя на российских заводах. Мы за три месяца организовали производство двигателей на Ярославском заводе. Остановился Кременчугский завод на Украине, который делал КрАЗы, там не стали брать моторы из Ярославля — и мы стали главным потребителем ярославских двигателей.

Но угробил экономику завода один человек, его фамилия Черномырдин. В 1993–1994 годах у меня в незавершенке стояло 37 тысяч комбайнов. Там были и «Нивы», и «Доны». В том году созрел очень приличный урожай. И Черномырдин приехал на завод и говорит: «Юрий, я тебя прошу, отдай мне эти комбайны, мне нечем убирать хлеб, а я с тобой рассчитаюсь до Нового года». Я ему поверил и отдал. Он же председатель Совета министров. А я работал напрямую с Косыгиным, у меня были такие случаи, когда Алексей Николаевич звонил в два-три часа ночи и говорил: «Юрий, вот я сижу вот тут с Кунаевым из Казахстана, у него уборка начинается через неделю, а ему надо там 1200 комбайнов, как этот вопрос решить?» Я останавливал все погрузки, разворачивал все комбайны и отгружал в Казахстан необходимое количество — там самое тяжелое всегда положение было.

— Поэтому вы и Черномырдину отгрузили?

— Конечно. Деньги он мне отдал в конце 1994-го — через год. А тогда инфляция была 200 процентов и более. И мы, вместо того чтобы за 37 тысяч комбайнов получить деньги и восстановить оборотные средства, получили одни убытки. Если бы он со мной так не поступил, завод не был бы в таком тяжелом положении.

В 1996 году я ушел. И на три года исчез. Жил на даче, не приезжал в Ростов ни разу. Прошло три года, ко мне приехали три директора сельмашевских заводов — мы сидели долго и рассуждали по поводу того, что же делать с предприятием, потому что Чуб принял решение все-таки банкротить завод. Я не исключаю, что кому-то очень хотелось пустить под строительство жилья площадку завода.

— Этого в вашей книге нет.

— Я приехал к Чубу и говорю: «Владимир Федорович, вы понимаете, что Россия останется без хлеба? Потому что, что бы ни говорили, но как раньше “Ростсельмаш” своими комбайнами убирал 70 процентов зерна, так он и по сей день убирает 70 процентов. И только 30 процентов — импортными». А он мне в ответ: «Я ничего больше сделать не могу — я получил официальное указание из Москвы завод обанкротить». Я говорю: «Тогда я вынужден включиться, “Ростсельмаш” банкротить нельзя». Он мне: «Не делай глупостей, у тебя ничего не получится». Я вышел и позвонил Борису Николаевичу — у меня был телефон, который он брал. Я ему все рассказал, он мне говорит: «Юрий, ты мне скажи, сколько тебе надо времени, чтобы этот вопрос решить». Я ему говорю: «Года полтора». — «Хорошо, Юрий, я сейчас дам команду Чубу, чтобы он тебя полтора года не трогал». И он дал команду Чубу. Нас оставили в покое. А через полгода мы нашли «Новое содружество», которым руководят три человека: Константин Бабкин, Дмитрий Удрас и Юрий Рязанов. Это их заслуга в том, что РСМ и сегодня выпускает комбайны. Когда пришли, я им задал только два вопроса. Первый: что вы собираетесь выпускать на «Ростсельмаше»? Они сказали: «Мы будем продолжать выпускать зерноуборочную технику». Я говорю: «Меня это устраивает». И второй вопрос: «Как вы поступите с долгами по зарплате?» Они говорят: «С теми, кто работает, до Нового года рассчитаемся (это было в августе). А с теми, кто ушел, — до первого июля следующего года». И то и другое они выполнили. После этого критический вопрос о том, будет ли существовать «Ростсельмаш», был снят.