Виктор Дьяков - Поле битвы (сборник)

• Название: Поле битвы (сборник)
• Автор: Виктор Дьяков
• Жанр: Русское современное

Тема межнациональных отношений в современных отечественных СМИ и литературе обычно подается либо с «коммунистических», либо с «демократических», либо со «скинхедовских» позиций. Все эти позиции одинаково чужды среднему русскому человеку, обывателю, чье сознание, в отличие от его отцов и дедов уже не воспринимает в качестве «путеводной звезды» борьбу за дело мирового пролетариата, также как и усиленно навязываемые ему пресловутые демократические ценности. Он хочет просто хорошо и спокойно жить, никого не унижая по национальному признаку, но при этом не желает чувствовать себя в своей стране менее комфортно в моральном плане, и быть беднее в материальном наиболее «пассионарных» нацменьшинств.

Автор этой книги не претендует на роль носителя истины в последней инстанции. Он всего лишь выражает частное мнение рядового русского человека.

---

Вот-вот должно начать темнеть, и надо спешить с чтением письма. Дроздов вздохнул, достал помявшийся в кармане конверт. Увидев его, Бедрицкий, встрепенулся:

– Что, почта была?

– Да, вот письмо от матери получил.

– А мне… мне не было?

– Не знаю, Галеев вот сунул… больше ничего не сказал. Нет, наверное, он же знает, что ты со мной в наряде.

– Что они там суки вола за … тянут. Обещали же. Тут каждую минуту под смертью, а они там… сволочи.

Бедрицкий, как и Дроздов рос в «неполной» семье, без отца. Но у матери, универмаговской продавщицы, по его словам, всегда были хахали и нынешний со связями, обещал помочь.

Дроздов разорвал конверт и вынул пачку сложенных вдвое тетрадных листов, исписанных знакомым округлым почерком.

2

«Толенька, сынок, здравствуй. Наконец-то дождалась от тебя письма. Пиши как можно чаще, чтобы ни случилось. Господи, ты всё-таки попал в это пекло. За что такое наказание? И без того я всей жизнью наказана, тебе-то за что? Видно весь род наш невезучий. Прадеда твоего кулачили, а богаче его не трогали, деда на войну с язвой забрали, а его дружкам здоровым бронь сделали, он в могиле давно, а они, некоторые, и по сей день живы и здоровы.

Прости сынок, понесло меня, но не стану зачёркивать, рвать, и новый лист начинать, боюсь, остановлюсь и потом уже не смогу написать всё что хочу, духу не хватит. Ты прости меня Толя, что не сумела тебя от Армии уберечь. Кляну себя за дурацкую стеснительность мою. Господи, ведь у матери на первом месте должно быть её дитя, а всё остальное ерунда, чушь, мишура. Ведь знала, что новая война с чеченцами неизбежна, но думала, что ещё не скоро и ты успеешь отслужить. Забыла, что мы все невезучие, на авось понадеялась…»

Начался обстрел. Работал «ГРАД» с вершины горы. Воющие искрящиеся снаряды проносились над головой и отзывались эхом разрывов где-то за «зелёнкой». Продолжавшийся минут пятнадцать обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, – видимо корректировщики сообщили что «духи» покинули обстреливаемый «квадрат». Тут же над вершинами гор проплыли несколько «вертушек» туда, куда только что летели снаряды.

Содержание письма пока что соответствовало ожиданиям. Дроздов с некоторым усилием вновь заставил себя читать – до конца послания было ещё далеко.

«… Могла, могла я тебя сынок избавить от призыва, наскрести, занять деньги, к отцу твоему, наконец, обратиться, сунуть кому надо, чтобы болезнь тебе выдумали, многие ведь так поступали. Прости, прости меня дуру, с принципами моими, будь они прокляты. Тебе, конечно, мои причитания не помогут, но я хочу хоть отчасти искупить свою вину перед тобой. Сейчас, конечно, всё от тебя зависит. Толя, сыночек, сделай всё, что в твоих силах, но останься жив, вернись оттуда. Прости за всё, за то, что рос без отца, детства нормального, даже образования я не сумела тебе дать, прости. Но сейчас надо думать о том, как тебе выжить, и для этого я хочу поделиться своим опытом. Не знаю, поможет ли это тебе, но сейчас это всё, что я могу для тебя сделать…»

– Что мать-то пишет? – спросил Бедрицкий, пытаясь сосредоточиться на мытье посуды.

– Да так, переживает, – не отрываясь от письма, ответил Дроздов.

– А моя не переживает. Я уж, сколько писем отправил, а она на три письма одним отвечает. Некогда, хахалей своих ублажает, сорок пять уже, а всё никак не нагуляется. Плевать ей, что меня тут каждый день угробить могут.

– Не может мать так к сыну относиться, – оторвался от чтения Дроздов.

– Ты мою не знаешь. Я ей на … не нужен. Она мне сколько раз говорила, что я ей всю жизнь испоганил, из-за меня её замуж никто не взял.

– Всё равно не может, – убеждённо повторил Дроздов. Он встал, и осторожно выглянув из-за бруствера, убедился, что всё вокруг спокойно, хотя и без того днём активности от «духов» было ожидать трудно. Он сполз назад, в окоп и возобновил чтение.

«… Прошу тебя отнестись к тому, что расскажу дальше серьёзно, это может тебе пригодиться. Ты ведь знаешь, что я училась в Краснодаре, в пединституте. Там работала старая знакомая твоей бабушки, она и помогла мне поступить. Но то, что меня вместе с несколькими другими выпускницами по распределению направили в Чечню, тогда это была Чечено-Ингушская АССР, я никому никогда не рассказывала. Слухи про тамошние ужасы уже и тогда ходили, но они казались настолько невероятны, особенно для меня, приехавшей из центральной России, что я бы в них никогда не поверила, если бы сама не увидела. В то время отказаться от распределения, означало почти преступление, и мы поехали в этот райцентр, не хочу даже называть его, там везде, где большинство населения составляли чеченцы и ингуши, творилось то же. Власть же посылала нас, молоденьких девчонок, так же, как в обычный русский город или село. Тогда я сбежала буквально через несколько дней, как приехала, не успев даже выйти на работу. Потом имела массу неприятностей, даже диплома лишить грозили. Позднее, я узнала, что пережили мои подруги, там оставшиеся. Те из них, кто не находили чеченцев, которые за постель соглашались стать их защитниками и покровителями, подвергались каждодневным оскорблениям днём, а ночью баррикадировались в общежитии и выдерживали настоящую осаду, потому что к ним постоянно рвались местные джигиты. И всё равно насилий многим избежать не удалось, как правило, групповых. А потом женщины чеченки плевали им в лицо в школе и на улице, а мальчишки, их же ученики, швыряли камнями. Жаловаться, писать куда-то их отговаривала местная администрация, просто запугивали, и они молчали. И вырываясь оттуда, они молчали о своём позоре, молчат по сей день, и никогда не признаются.

Тебе трудно в это поверить, и, наверное, ты не понимаешь, зачем я тебе об этом пишу. Потерпи, прочитай всё до конца. Только сразу хочу тебя предупредить, чтобы ты не воспринимал чеченцев поголовно как нацию преступников. Просто в чеченской глубинке всегда была такая норма поведения в отношении к русским. Примерно то же можно сказать и обо всех прочих кавказских народах, но чеченцы всегда в таких делах „лидировали“. А в своих семьях эти ночные насильники вполне могли быть отзывчивыми, вежливыми детьми, заботливыми отцами, мужьями, братьями. Я тебе об этом пишу, чтобы ты, не знающий Кавказа, понял, что из себя представляют люди, против которых тебя направила наша проклятая во все времена власть, а я не смогла тебя уберечь…»

Звонок полевого телефона заставил Дроздова вздрогнуть, он машинально взял трубку:

– Слушаю шестой.

– Это кто, Дроздов? – раздался в трубке сухой насмешливый голос.

– Так точно, товарищ прапорщик.

– Почему в четыре часа доклада не было? – голос приобрёл угрожающий оттенок.

Дроздов бросил тревожный взгляд на свои простенькие часы, на которые не позарился ни один «дед». Стрелки показывали уже половину пятого.

– Извините, товарищ прапорщик, запамятовали.

– Я то извиню, а духи как… у них тоже извинения попросишь!? Смотреть в оба, есть разведданные, что этой ночью возможна вылазка диверсионной группы.

– Ясно товарищ прапорщик.

– Что тебе ясно, мудак!? … Проспите «духов», они вам бошки поотстригут и мамашам в посылках пришлют! Не спать суки, проверять буду, если застукаю, обоим матки выверну! Понял!?

– Понял, – тихо ответил Дроздов, – перед ним рисовалась картина: мать открывает посылку…

– Взводный звонил… что сказал? – Бедрицкий домывал посуду.

– Чтобы не спали, ночью «духи» полезут.

– А чёрт… надо же, именно в наше дежурство.

«… Тогда я сумела бежать и вернуться в Пензу. Потом я познакомилась с твоим отцом. Он преподавал физкультуру в той школе, куда я кое-как устроилась. Понемногу всё стало забываться, но всё же я сама себе дала зарок, больше туда ни ногой. Но видно на роду мне было написано пережить то, от чего бежала. Я расскажу тебе то, что кроме твоего отца никто не знает. Лучше бы ты и дальше не знал истинную причину нашего развода, но раз ты там, то должен узнать и это. Тогда тебе исполнилось только три года. Твой отец очень хотел съездить в отпуск на юг. Но мы были ещё молодыми педагогами, а все профсоюзные путёвки распределяли между ветеранами и имеющими всякие педагогические отличия. Несмотря на моё противодействие, он настоял, чтобы мы поехали дикарями. Почему я не уговорила его поехать в Крым, сама не знаю. Он был такой уверенный, сильный, имел разряд по САМБО, и мне так хотелось чувствовать себя за ним как за каменной стеной. Господи, да на какие стены можно надеяться на Кавказе, если там даже Закон не Закон. Тебя мы оставили у бабушки, а сами поехали, сняли в Адлере комнату, а через неделю вернулись, а ещё через месяц развелись.

Я знаю, для тебя наш развод всегда являлся загадкой. Ведь ты не верил моим отговоркам о несовместимости характеров. Но разве могла я тебе объяснить, что тебя отца, а меня мужа лишил Кавказ, нравы, привычки, сложившиеся там? Там всегда насиловали многих отдыхающих, да и не только отдыхающих. Местное русское население вытесняли из их станиц именно посредством „постановки на конвейер“ русских женщин. Прибегать к защите закона было бесполезно, там всё от прокурора до последнего милиционера покупалось и продавалось. Самое большее, что удавалось, тем, кто не побоялся огласки, получить какую-то денежную компенсацию с родственников насильников. Но чаще в итоге случалась только огласка, позор. Этнические кавказцы всегда жили богаче русских и родовая взаимовыручка у них куда крепче, собрать деньги на адвокатов, подкуп судей и свидетелей для них не составляло труда. Потому многие пострадавшие всё скрывали.