Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05

• Название: Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05
• Автор: Татьяна Добрусина
• Издательство: Издательство «Ладомир»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 1995
• ISBN: ISSN 1029-2675

Ежемесячный журнал «Сверхновая американская фантастика» — русское издание американского ежемесячника «Magazine of Fantazy and Science Fiction». Выходит с июля 1994 г.

_{Номер 5 ПРОЩАНИЕ С АЙЗЕКОМ АЗИМОВЫМ}

---

Раз уж Райху пришлось сыграть значительную роль в этой истории, придется рассказать о нем подробней. Он, так же как и я, был крупным на вид, правда, не за счет жировых излишков. У него были плечи борца и выступающий вперед подбородок, а вот голос — неожиданно мягкий и довольно высокий, видимо, сказались последствия перенесенного в детстве инфекционного заболевания горла.

Но главным различием между нами было то, как мы относились к прошлому.

Райх был до мозга костей ученым. Он был способен видеть формулы и цифры во всем, даже чтение десятистраничных отчетов о замерах радиосигналов могло доставлять ему неописуемое удовольствие. «История должна быть точной наукой», — любил поговаривать он. Я же никогда не скрывал, что отношусь к истории с некоторой долей романтики. Даже в археологию я пришел через почти мистический опыт. Как-то я был на одной ферме и увлекся чтением случайно найденной книги Лэйарда[12] о Ниневийской цивилизации. Тут разразилась гроза, и я кинулся снимать развешенное на веревке белье. Прямо посреди двора была огромная серая лужа. Руки мои снимали белье, а голова находилась среди ассирийских холмов; заметив эту лужу, я не сразу сообразил, где я и кто я — лужа словно утратила свои черты и превратилась во что-то чуждое и далекое наподобие марсианского моря. С неба посыпались первые капли дождя, поверхность воды подернуло рябью. И тут я испытал блаженное чувство безграничной радости, доселе неведомой мне: я увидел Ниневию так же отчетливо, как и эту лужу. Вся история вдруг стала настолько реальной, что я почувствовал полнейшее презрение к собственному существованию здесь, посреди этого двора и с этим бельем в руках. Остаток вечера я пробродил, словно во сне, и с тех пор решил посвятить свою жизнь раскапыванию прошлого (в полном смысле этого слова), чтобы возвращать давно ушедшую реальность.

Позже вы поймете, насколько важное отношение все это имеет к моей истории. Да, по-разному мы с Райхом относились к прошлому и постоянно поднимали друг друга на смех, открывая очередные чудачества в характерах друг друга. Именно в науке видел Райх поэзию жизни, а прошлое для него служило подсобным материалом для собственных опытов. Я же относился к науке как служанке поэзии. Мой первый учитель сэр Чарльз Майерс, презиравший все, имеющее отношение к современности, укрепил и во мне подобные взгляды. Наблюдая, с каким усердием тот занимался раскопками, можно было подумать, что он никак не связан с нынешним веком: его удел — история, он взирает на нее, словно беркут с высокой скалы. Большинство человеческих существ вызывало в нем содрогание и неприязнь: «Они мелки и несовершенные», — жаловался он мне как-то. Майерс внушил мне, что истинный историк прежде всего поэт, а потом — ученый. И еще он говорил, что презирает иных двуногих до такой степени, что начинает подумывать о самоубийстве, и лишь одно способно примирить его с окружающими: «У всех цивилизаций, — говорил он, — были не только взлеты, но и падения».

Первые дни в Диярбакыре, когда дождь не давал проводить раскопки на Черной Горе, мы подолгу беседовали с Райхом, потягивающим пиво пинту за пинтой; я же предпочитал местный бренди — даже тут проявлялась разница в темпераментах.

В один из таких вечеров я получил письмо от Бомгарта. Довольно короткое письмо, где он сообщал о кое-каких бумагах в вайсмановском наследии, из которых следует, что еще задолго до смерти хозяин был не в своем уме: Вайсман считал, что «они» знают о каждом его шаге и постараются уничтожить его. Из записок было ясно, что речь шла не о людях, поэтому Бомгарт решил не спешить с переговорами по поводу публикации наследия Вайсмана, а дождаться моего возвращения.

Разумеется, я был озадачен и заинтригован. В своей работе с Райхом мы добились кое-каких результатов — пора было поздравить друг друга и немного расслабиться, поболтать о чем-нибудь отвлеченном, поэтому в тот вечер разговор переключился на тему «сумасшествия» Вайсмана и его самоубийства. Двое турецких коллег из Измира тоже присоединились к разговору, и один из них сообщил любопытную вещь: оказывается, за последние десять лет в сельских районах Турции увеличилось число самоубийств. Вот тебе и на! Я-то думал, по крайней мере, деревенские жители имеют иммунитет против этого вируса, неуклонно прогрессирующего в городах.

Затем второй гость, доктор Омир Фуад рассказал о проводимых в его институте исследованиях — они изучают статистику самоубийств среди древних египтян и хеттов. Так, на одной глиняной табличке, адресованной хеттскому царю Арзаве, упоминается об эпидемии самоубийств во время правления царя Мурсилиса Второго (1334–1306 до н. э.), так же говорится и о подобных случаях в Хаттусасе, хеттской столице. Кроме того, на территории монастыря в Эс-Сувейдо недавно обнаружен папирус Менето, и в нем тоже говорится о суицидальной эпидемии во время правления Харемхаба и Сета Первого — примерно в эти же годы 1350–1292 до н. э.

Его напарник доктор Мухамед Дарга, поклонник исторического шарлатанства в шпенглеровской работе «Закат Европы»[13], настаивал на том, что подобные эпидемии можно предугадать, зная возраст цивилизации и уровень ее урбанизации. Потом он долго разворачивал пространные метафоры о биологических клетках и их тенденции к «самоумерщвлению» именно тогда, когда тело перестает получать стимуляцию со стороны окружающей среды.

Все это показалось мне чушью. Как тут можно сравнивать, если в 1350 году цивилизации хеттов было около 700 лет, а египетской, по меньшей мере, вдвое больше. Да и вообще, у доктора Дарги была догматическая манера подавать «факты», которая раздражала меня. Я начал горячиться — возможно, не без влияния бренди — и потребовал от гостей настоящих фактов и цифр. Они обещали их предоставить и, вынужденные возвращаться в Измир, покинули нас довольно рано.

А мы с Райхом втянулись в спор, который и запомнился мне как начало борьбы против паразитов сознания. Райх с его ясным научным интеллектом быстро взвесил все за и против и предположил за Даргой не Бог весть какой уровень беспристрастности ученого. Далее он сказал вот что:

— Обратимся к тем данным, которыми мы располагаем о нашей цивилизации. Что говорят они, например, о самоубийстве? В 1960 году в Англии покончили с собой 110 человек из миллиона жителей, а это вдвое больше, чем за сто лет до этого. В 1970 число это удвоилось, а к 1980-му увеличилось в шесть раз..

Поразительная память у Райха: казалось, он удерживает в ней всю статистику века. Лично меня обычно мутит от цифр. Но в тот момент что-то странное случилось со мной: я почувствовал внутри себя прикосновение чего-то холодного, будто обнаружил слежку со стороны какого-то опасного существа. Прошла минута, а меня по-прежнему знобило.

— Что, холодно? — спросил Райх.

Я кивнул и, когда Райх закончил свою речь и уставился в окно, где светили уличные фонари, сказал:

— Вот мы говорим, говорим, а в результате выясняется, что мы почти ничего не знаем о человеческой жизни.

— Мы знаем достаточно, чтобы ужиться друг с другом, — бодро ответил он.

Раздумывая об этом внезапном чувстве холода, я произнес:

— В конце концов, цивилизация — всего лишь сон. А если человека взять да неожиданно разбудить? Может быть, это — причина самоубийств?

Он понимал, что я имею в виду Карела Вайсмана:

— Может быть, только непонятно, что это за чудища, о которых он написал?

Это и для меня было загадкой. Мне никак не удавалось стряхнуть с себя мерзкое ощущение враждебного холода, которое все больше угнетало меня. Более того, в меня закрался страх, будто я столкнулся с какой-то неизбежностью, бедой, и она еще не раз будет возвращаться ко мне. Я был на грани истерики. Выпив полбутылки бренди, я оставался ужасающе трезвым — тело размякло от алкоголя, но я не мог отождествить себя с ним. Появилась жуткая мысль: так вот отчего растет число самоубийств — тысячи людей, так же как и я «пробудившихся» от абсурдной реальности нашего существования, просто-напросто отказались продолжать его. Сон истории подходит к концу. Человечество уже на пути к пробуждению — в один прекрасный день мы окончательно проснемся, и тогда произойдет всеобщий уход из жизни.

Я испытывал искушение как можно скорее уйти, чтобы развить эти ужасные мысли в одиночестве. Однако заставил себя рассказать об этом Райху. Не знаю, понял ли он меня до конце, но главное — он заметил, что со мной не все ладно, поэтому, осторожно подбирая нужные слова, внес спокойствие в мой разгоряченный рассудок. Он принялся рассказывать о совпадениях в археологии, иногда настолько невероятных, что они невозможны даже в научной фантастике. Райх поведал о том, как Джордж Смит отправился из Лондона с абсурдной надеждой разыскать глиняные таблички с окончанием ассирийского эпоса «Гильгамеш» и действительно нашел их; о таком же «невозможном» открытии Шлиманом[14] Трои и Лайардом Нимруда [15] — это произошло так, словно неведомая сила судьбы толкала из навстречу открытиям. Приходится признать, что археология более других наук вынуждает верить в чудеса.