Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

• Название: Евгений Шварц. Хроника жизни
• Автор: Евгений Биневич
• Издательство: Издательство ДНК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901562-80-2

Первая биография замечательного российского писателя. В книге прослеживается судьба Евгения Шварца от рождения до последних дней жизни. Автор широко использует тексты самого Шварца, воспоминания его друзей и коллег, архивные материалы. Перед нами не просто биография выдающегося писателя, но повесть о сложном, трагическом времени, с такой рельефностью отразившемся в удивительных сказках Шварца.

---

Делают вид, что они, в сущности, и не вышли из них. Так Шарлемань требует убедить себя и других, что он вовсе и не вышел из рамок. («Любовь к ребенку — это же можно! Гостеприимство — это тоже вполне можно»). Эльза, образцовая, добродетельная гражданка этой страны, говорит Ланцелоту: «Все было так ясно и достойно».

Они уверены в своей нормальности, гордятся ею, держатся достойно.

Увереннее, аристократичнее, изящнее всех Генрих, потому что он ни разу не выходил из привычных рамок, никогда не выйдет и не почувствует в этом необходимости. И он всегда правдив. Искренне уговаривает Эльзу, простосердечно уговаривает отца сказать ему правду, ибо он не знает, что врет. Он органически, всем существом своим верует, что он прав, что делает, как надо, поступает добродетельно, как должно.

Так же искренне, легко, органично врет и притворяется его отец. Настолько искренне врет, что вопрос о том, притворяется он сумасшедшим или в самом деле сумасшедший, отпадает. Во всяком случае, в безумии его нет и тени психопатологии.

Вот и все, пока, Николай Павлович.

Уже поздно. Я устал писать. Если что в последних строках моего письма ввиду этого недостаточно ясно, то я могу и устно объясниться. На этом разрешите закончить первое мое письмо. Остаюсь полный лучшими чувствами.

Бывший худрук, настоящий завлит Е. Шварц».

Были ли последующие «послания», неизвестно. Если были, то Акимов их не сохранил. Что маловероятно. А если не было, то это значит, что в дальнейшем им было достаточно и без бумаги понять друг друга и прийти к общему решению.

3 февраля было дано разрешение ВУОАПу (Всесоюзному Управлению по Охране Авторских Прав) напечатать пьесу; 23-го она была подписана к печати и вскоре вышла, под рубрикой «антифашистская пьеса», небывалым для этого издания тиражом в 500 экземпляров.

А уже 25 марта газета «Литература и искусство» напечатала рецензию Сергея Бородина, которая называлась «Вредная сказка». По мнению писателя-историка выходило, что народ в пьесе показан в виде «безнадежно искалеченных, пассивных, эгоистических обывателей», что «мораль этой сказки, её «намек», заключается в том, что незачем, мол, бороться с Драконом — на его место сядут другие драконы, помельче; да и народ не стоит того, чтобы ради него копья ломать, да и рыцарь борется только потому, что не знает всей низости людей, ради которых борется».

Первым откликнулся на эту «неожиданность» Леонид Анатольевич Малюгин. В письме от 8 апреля он писал:

«Дорогой Евгений Львович!

Желая хоть в чем-нибудь подражать вашему таланту, — я пока развиваю в себе одно выше качество — неприязнь к эпистолярным жанрам. Но, прочитав сочинение литературного вышибалы Бородина, я сразу же захотел написать Вам сочувственное письмо. А потом как-то сник. И, кроме того, не хотелось бередить незаживающие раны. Но пес с ним — Бородины приходят и уходят, искусство продолжается (если только, конечно, не стоит на месте). Интересно другое. Вчера получил посылку из Москвы, из отдела распространения, и в ней среди всякой дребедени была обнаружена ваша вредная сказка. Сами понимаете, что я немедленно отложил в сторону руководство театром (Рудник уже три недели в Москве) и уселся читать, заранее смакуя удовольствие от предстоящего чтения.

Что я могу вам сказать? Талантливо, умно и грандиозно. Ваша пьеса принадлежит к тем редким очень-очень работам в наше время, когда читаешь и думаешь — бог мой, как мало, уже кончается… Все это напоминает легкую беседу, где шутя, вполголоса, говорятся очень важные и значительные вещи. Это злая и грустная вещь — в ней раз в 8 больше злости и грусти, чем в других ваших пьесах. Люди настолько сжились с бедой, с разбоем и произволом, с несправедливостью, что их ничто не может удивить и расстроить, — даже известие о собственной смерти. Это просто здорово, когда Эльза говорит — возьмите ещё масла, прошу вас — во время рассказа о злодеяниях Дракона. Уже не остается никаких надежд на исправление граждан, — они отравлены подлостью и враньем. Условимся, что этот город находится на территории Германии, и тогда станет легче. Из персонажей мне больше всего понравился бургомистр — ты просто великолепен! Очень хорошо, что вы мало показываете Дракона. Вообще я опускаю идейные ошибки — тут вам все объяснил Бородин — вы ведь отлично знаете театр…

Недавно я снова читал «Одну ночь». В нашей театральной студии мы делаем отрывки из III акта, сцену с ребятами — очень это восхитительно даже в таком исполнении. А потом я собираюсь дать им отрывки из «Далекого края».

Пишите мне, дорогой. Ваши письма значительно скрасили мою не слишком разнообразную жизнь. Обнимаю вас.

Малюгин».

Пытаясь что-то разъяснить, Шварц пишет в редакцию газеты. Его письмо, конечно, не публикуют, а разыскать его мне не удалось. Но по ответу редакции, сохраненному Евгением Львовичем, не трудно догадаться, о чем в нем говорилось. Ответ пришел только в июне: «Редакция не считает статью С. Бородина удачной по форме, по аргументации, признает в то же время справедливой главную мысль этой статьи, находит Вашу пьесу-сказку «Дракон» произведением глубоко порочным… Ваше письмо подтверждает, что смысл возражений по адресу пьесы-сказки Вами не понят. В письме своем Вы продолжаете настаивать на том, что универсальный показ рабьего состояния людей, трусость, предательство и проч. служит якобы целям борьбы с гитлеризмом. В письме Вы продолжаете настаивать на односторонней и ложной трактовке сил народа. Вы видите только одно явление — растленных под властью оккупантов — и ни слова не говорите о тех реальных силах, которые неустанно противодействуют власти оккупантов. Ясно, что Ваши возражения должны быть пересмотрены».

Судя по ответу, газете и их «литературному вышибале», вероятно, не хватало в пьесе партизанского отряда. Один Ланцелот их не вдохновлял. Жаль, что пьеса — сказка, жаль, что действие происходит не у нас, а то бы они потребовали «усиления роли партии» в борьбе с «оккупантами». Как потребовали этого от фадеевской «Молодой гвардии».

Но запрета не последовало. Не могли же Репертком и Всесоюзный комитет по культуре признаться, что они проморгали пьесу. Они ждали спектакль.

И репетиции продолжались.

И решение о переезде театра в столицу было «решено положительно».

— Собираться в Москву мы начали ещё в апреле… Сталинабад в последнее время стал мне очень нравиться. Несмотря на отвратительное ощущение, вызванное ругательной статьей (оно улеглось через шесть-семь дней), вся весна вспоминается, как праздник. Уже в марте весна, которая, в сущности, чувствовалась всю зиму, вдруг начала сказываться так ясно, что даже не верилось… Много друзей появилось в Сталинабаде. Когда окончательно выяснился день отъезда, стало жалко уезжать…

15 апреля театр прощался со Сталинабадом. «Общественность столицы устроила ленинградцам теплые проводы, — сообщала газета «Коммунист Таджикистана» 18 апреля. — В помещении театра оперы и балета состоялось торжественное чествование труппы. Представители партийных, советских и общественных организаций, работники искусств в своих выступлениях отметили огромные творческие успехи театра, их благотворную роль в культурной жизни республики. Делегации сталинабадских театров поднесли своим соратникам по профессии красочно оформленные адреса…». В заключение этого вечера артистами театра Комедии был дан концерт, в котором исполнялись сцены из новых спектаклей.

Правительство Таджикистана присвоило ведущим артистам республиканские звания. Так народными артистами Таджикской ССР стали Н. П. Акимов, Б. М. Тенин и И. П. Зарубина; заслуженным деятелем искусств — Л. А. Кровицкий; заслуженными артистами — Л. К. Колесов, Л. П. Сухаревская, Ж. Н. Лецкий, Г. А. Флоринский, П. М. Суханов, И. А. Ханзель, К. Я. Гурецкая, Т. В. Сукова, композитор Л. В. Песков. А почетными грамотами Президиума, награждены чуть ли не полтруппы.

Уезжали тремя эшелонами. Первый ушел 6 мая, второй — восьмого. На третьем — девятого — поехали Евгений Львович и Екатерина Ивановна. Когда приехали в Ташкент, оказалось, что первые два ещё стоят там. Они пересели в первый, который тут же отошел от платформы, и 17 мая были в Москве…

Судьба «Дракона»

Их поселили в большом номере гостиницы «Москва».

Наташа с Гаянэ Николаевной были ещё в столице. Радость встречи с дочерью перекрывала все мелкие неприятности быта и репетиционного периода в театре. Вскоре Гаянэ Николаевна уехала в Ленинград. Наташа пока оставалась в Москве. Но в середине июля уехала и она. И 23 июля она сообщает: «Дорогие мои папочка и Екатерина Ивановна! Вот я и в Ленинграде. Ехали мы прекрасно. Подъехав к Ленинграду, мы увидели, что нас никто не встречает. Немного спустя, я услышала знакомый голос: «Девочка Наташенька едет в этом вагоне?» Я решила не откликаться. Потому что мне было стыдно, что вместо девочки — Наташеньки появится огромная девица с прической и на каблуках. Но потом мама нашла нас. Мы наняли двух людей, и они за 200 рублей довезли наши вещи на трамвае. Папочка, ты вчера звонил маме, а у неё, оказывается, испортился телефон. Но так как Иосиф Александрович ей сказал, что мы выезжаем в субботу, то она встречала все поезда, приехавшие из Москвы. Квартира наша очень большая и пока что неуютная, не обжитая. Одна комната 30 м, а другая 17 м. Мебель почти вся сохранилась. Мне, к величайшему удивлению, приятнее всего было видеть пианино. Я даже немножко поиграла по нотам. Оказывается, не совсем забыла. Города я ещё как следует не видела, а то, что я видела, проезжая на трамвае, было мне незнакомо. Вообще у меня пока такое впечатление, будто я приехала не в тот город, в котором я прожила почти что всю жизнь, а будто бы приехала в совершенно другой город, будто бы я просто эвакуировалась в чужой город. Сейчас здесь идет дождь. На улице слякоть. Я сижу в комнате одна. Мама на концерте, а бабушка спит, и ужасно мне здесь грустно и одиноко. Я не могу себе представить, что всегда придется жить здесь. Но, должно быть, это только в первые дни так. Может быть, потом будет веселее. Да, сейчас мы с бабушкой заперты. Мама ушла, захлопнула дверь, и мы с бабушкой не знаем, как открывается этот замок. Не знаю, как нас отопрут. Думаю, что маме придется лезть в окно. Ну вот и все. До свиданья. Привет нашим соседям и всем, кого я знаю. Целую вас крепко, крепко.