Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Том составляет широко известный роман «Одиночество», посвященный событиям, развернувшимся на Тамбовщине в годы гражданской войны, борьбе крестьян за советскую власть против кулацко-эсеровской оппозиции, вошедшей в историю под названием антоновщины.

---

Еще тысячи повстанцев вслед за опубликованием сообщения отдали себя в руки советской власти. Каждый день приходили в ревкомы и Советы оборванные, угрюмые люди; снимали винтовки, присаживались, просили папироску, жадно курили.

Это был конец. Пламя потухло, дотлевали угли.

Глава одиннадцатая

1

В полях и лощинах свистел, стонал ветер, клочковатые облака закрыли небо; непрерывной чередой шли они с севера, низко опустившись к земле, сплетаясь и расплетаясь.

Точно преследуемый ветром, бежал от родного села Сторожев, минуя дороги, по межам, по тропам, по безлюдным кустам. В глухой деревеньке, что притиснулась к лесу, зашел Сторожев напиться, осмотрев предварительно дворы и закоулки.

Хозяин встретил его равнодушно, так же равнодушно накормил.

Петр Иванович, разомлевший от сытного, тяжелого обеда, зашел в сарай, зарылся в солому, заснул. Проснулся он под вечер; все так же стонал и свистал ветер, но шумом и бряцаньем оружия была наполнена деревня.

Двери сарая открылись, и кто-то, картавя и заикаясь, крикнул:

— Эй, как там тебя, вставай, атаман кличет до себя!

Дрожащими руками Сторожев вынул наган, осторожно вылез из соломы. Перед ним стоял вооруженный бородатый человек в красной сатиновой рубахе.

— Что за атаман? — спросил Сторожев и обрадовался: свои.

— А там увидишь. Иди до батько. Та не тряси наганом, а то как хрясну по зубам. Ну!

В просторной горнице за столом сидел толстый человек, пегая борода росла из-под кадыка, лицо его было белое и мясистое; он дул в блюдечко и, пыхтя, пил чай.

Внимательно посмотрев на Сторожева, толстяк толкнул локтем соседа, высокого сухощавого человека, — в нем Сторожев сразу узнал учителя, которого не раз видел у Антонова.

Никита Кагардэ улыбнулся: он узнал Сторожева.

— Знакомцы, что ли? — прохрипел толстяк.

— Господи, да конечно же. Петр Иванович, так ведь? Садитесь, садитесь. Надеюсь, вам не нагрубили? Впрочем, виноват, познакомьтесь: крестьянский атаман Ворон, — это для всего мира, а для вас — Афанасий Евграфович. Виноват, виноват, Афанасий Евграфович, вы не обижайтесь! Кличка — второе имя.

— Сам-то ты чей будешь? — спросил Ворон. — Из каких? Какой веры?

— Антоновский партизан, комиссар Вохра.

— Ишь ты!.. Эсер, стало быть? До чего не люблю я вас, ух, так не люблю!

— Афанасий Евграфович и я организовали центральный штаб «Союза спасения России», — пояснил учитель. — Собираем под свои знамена всех сознательных людей. Действительно, Петр Иванович, эсерство себя изжило. Я понял это, ушел от вас и вот нашел новое пристанище. Поверьте, дорогой, истина лежит направо от вас.

— Одесную меня, — буркнул Ворон.

— По вашему мнению, — продолжал учитель, — я, конечно, изменник, ренегат, но что делать, что делать, не сошелся с Александром Степановичем. Не понят, обижен, оскорблен.

Поминутно падало с носа учителя пенсне, он вскидывал его и сажал на место.

Это смешило Сторожева, и он не мог удержаться от улыбки.

— Сколько же вас набралось, сознательных? — спросил он.

— Было две тысячи… — Толстяк, расстегнув мундир, вытер шею. — Но бог наказывает, бог наказывает — осталось с полсотни.

— Бегут, — помрачнев, вставил Кагардэ. — Намедни братец твой Сергей Иванович нас обидел. Сердитый человек. Все, говорят, до тебя добирается… Сорок два человека у нас осталось, самые надежные. Ты будешь сорок третьим.

«Вон как, — с тоской подумал Сторожев, — опять мой братец объявился? Черт его принес!»

Ворон продолжал пить чай и все косился на Сторожева.

— Ну, а у вас как дела? — спросил, наконец, он. — Но слаще, видно, раз ко мне прибег, а? У меня всякого народу хватит. Учитель вон пришел, умнеющая голова — такие листы сочиняет, плачу, ей-богу, умиляюсь и плачу.

— Афанасий Евграфович — слабонервный человек, хлиплый, сердобольный человек, но вождь великий. Под его руководством мы свернем голову большевикам.

«Помешанные, — подумал Петр Иванович, — ну, просто помешанные. И учитель с ума сошел и Ворон».

2

Мужик в красной сатиновой рубахе, что привел Сторожева, на цыпочках вошел в горницу, поставил на стол самогон.

Никита Кагардэ налил себе, Сторожеву и атаману. Сторожев отказался. Ворон пил стакан за стаканом. Через полчаса учитель и атаман были пьяны и наперебой жаловались Петру Ивановичу друг на друга, тут же обнимались, а Кагардэ, плача, просил Петра Ивановича пойти в Пахотный Угол и спасти от красных его сынка Левушку: Льва Никитича Кагардэ, львенка-тигренка.

— Покинул я его, покинул, Петр Иванович. Шестнадцать лет мальчишке. Вырастил, воспитал, все со мной в отряд просился. Один теперь. Погибнет. Спаси!

Сторожев встал, отшвырнул руку атамана, который обнимал его, и вышел.

Он снова пришел в сарай, лег на солому, и невеселые думы овладели им. Вдруг он услышал за стеной тихий говор: двое сговаривались ночью связать Ворона и Кагардэ и отправить их к красным.

— Я был в штабу, — говорил сиплым голосом один, — там верют нам, ей-богу! Отдайте, говорят, Ворона, и вам прощенье навек. Братцы, да что нам с ним, старым хреном, делать? Хоть жизнь свою спасем!

Сторожев ползком добрался до леса и снова побрел к родным местам.

3

Он не дошел до Двориков: не смог пробраться сквозь заставы, повернул на юг, в леса, и здесь случайно встретил брата Антонова — Димитрия. Тот сказал, что Антонов недалеко, на озере, что сегодня в последний раз он будет говорить со своими оставшимися в живых командирами, а затем уйдет в тайные места, чтобы переждать время.

Еле приметными тропами Димитрий вывел Сторожева к затерявшемуся в лесах озерцу. Плакучие ивы купали листья в прозрачной воде, в глубине зарослей квакали лягушки, важно слушали разговор лесных обитателей огромные сосны.

Близ озера, на широком пне, сидел, уткнувшись в книгу, Антонов, худой, заросший бородой. Он читал что-то.

По одному пробирались к озеру командиры — все, что осталось от восстания.

Они стояли вокруг вожака, опершись на винтовки, Одежда их была изорвана в клочья, из худых сапог торчали грязные пальцы. Давно не мывшиеся, они провоняли потом, были черны от загара их усталые лица, грязные тряпки закрывали шрамы и раны, у многих руки висели на перевязях.

Они стояли полукругом молча.

Антонов оглядел собравшихся и подумал: «А где Плужников? Где веселый Ишин? Где Токмаков? Где бурливый Герман? Где Булатов, с кем начинал я дело? Где Федоров-Горский? Где разухабистый денщик мой Абрашка, где последняя злая моя любовь?»

И отвечал себе: «Застрелился Григорий Плужников и Волхонщинском лесу, в Чека вместе с Горским попал пьяница Иван Егорович, убила горячая пуля Токмакова, Германа повесили мужики, арестован в Воронеже Шамов, сдался денщик Абрашка, расстреляли красные Булатова, поймал в селе Камбарщине шахтер Панкратов Марью Косову…»

И вот последние, что остались в живых, собрались сюда. Он обвел их взглядом — они стояли, потупив глаза.

— Ну, — спросил он грубо, — пришли?

— Куда же ты завел нас, Александр Степанович? — злобно щурясь, сказал Сторожев. — Верили в тебя, последняя надежда наша была у нас на тебя!

— Продали меня, — ответил Антонов, — продали верхи. А ведь знали они, подлецы, на что иду. Сами посылали меня! Продали и вы, толстосумы! — погрозил он пальцем Сторожеву. — Ты сказал мне как-то: другого Антонова выдумаем… Так выдумай, пес! Нет, погодите, вспомните еще меня, да поздно будет. В пыль сотрут вас!

— Ничего, — буркнул Сторожев, — наше племя сильное, зубы у нас цепкие, у нас дети в селах остались. И Антонова выдумаем.

— А черт с вами! В лес ухожу. Слышали? Ленин говорил, будто державы готовят войска к новой войне. Оправлюсь, а там опять гульну, новых товарищей найду… А вы как хотите: воевать думаете — воюйте, продаваться думаете — ваше дело. Один уйду с братом, никто мне не нужен. Идите на все четыре стороны.

— Прощай, Александр Степанович, — поклонился ему Сторожев, — не поминай лихом. — Он подошел и поцеловал Антонова.

Все говорили ему последнее «прощай».

— Прощай, Степаныч, — Санфиров хмуро уставился глазами в землю. — Служил я тебе честно.

— Прощай, Яков.

Санфиров уходил уже в чащу, когда Антонов окликнул его:

— Куда ж ты теперь?

Санфиров ничего не ответил.

Антонов смачно выругался и снова сел на пень.

Яков уходил, освещенный солнцем, серебром отсвечивали его седые волосы.

4

— Стало быть, не ворон я, только вороненок, а ворон летает еще! — повторил Антонов где-то слышанные слова.

Сторожев вспомнил об атамане Вороне, — летает ли он еще?

«Боже мой, — подумал он, — что осталось от нашего дела!»